Быль. Небыль. Возможно будет - Анатолий Герасимов

В то время был сильный голод, работать с грудным ребенком бабушка не могла, а четверых малолетних детей надо было кормить. Спасли односельчане. Деда там очень уважали и любили, поэтому бабушку с детьми кормили «всем миром» по очереди. Выделили ей земельный надел, который она сдала в аренду, так и выжили.

Оба сына потом окончили военные училища и ушли на фронт в первые дни войны. Через два месяца погиб младший – Женя.

Бабушка уже получила от командования «похоронку» на него, была убита горем, и они с мамой сидели на диване, тихонько плакали и утешали друг друга. Побыв неделю-другую у бабушки, мы возвращались на Малую Бронную.

В коридоре квартиры мы, дети устраивали азартные и шумные игры, пока нас не разгоняли по комнатам соседи. Игрушек у меня в детстве было мало. Плюшевый медведь с оторванным ухом, которого я безумно любил, и довольно большая железная машина – полуторка, на которой я его возил. Машину я брал и на Патриарши пруды, где перевозил песок из одной песочницы в другую. Были еще железный совок и формочки для песка, которыми я пек песочные пирожные.

Отчетливо запомнился канун одного нового года. К нему мы с мамой готовились загодя. Фабричных елочных игрушек было мало. Поэтому мы нарезали бумажные ленты, красили их акварелью в разные цвета, делили на полоски, склеивали в кольца, которые крепили друг к другу. Получались гирлянды. Вместо шаров заворачивали в фольгу грецкие орехи и вешали их на елку. Так же поступали и с конфетами. Мандарины были редкостью, и, если удавалось их достать, то они тоже находили почетное место на елке в натуральном виде. Добавляли в конце на елку побольше ваты, и она готова. Как-то раз отец принес к новому году три больших стеклянных шара. Один молочно-белый, светящийся в темноте, другой зеркальный, третий серебристый с углублением по середине, в котором алела красная звезда. Шары очень красиво смотрелись среди зеленых веток и по размерам соответствовали ей – стройной, густой и ростом под потолок. Очередная воздушная тревога была для нас уже рядовым явлением. По ночному небу беспорядочно заметались лучи прожекторов, высвечивая огромные туши аэростатов, по-собачьи затявкали зенитки, и мы поспешили задернуть светомаскировочные шторы на окне. Но тут, сквозь привычные звуки налета, донесся вой авиабомбы большого калибра. Он нарастал, приближался, пригибая нас к полу. Казалось, бомба должна непременно врезаться в наш дом. Затем последовала секундная пауза, и тут же раздался мощнейший взрыв. Стекла окна вылетели вместе с наклеенными полосками, зазвенела, разбиваясь, посуда в горке, с улицы ворвался порыв зимнего воздуха пополам с гарью. Пострадала и елка. Все шары слетели на пол и разлетелись вдребезги. Напуганный, я вылез из-под стола, под которым спрятался, и разревелся. Мама сказала, что я дурачок и хорошо, что сами остались живы. Между тем бомба упала совсем не рядом с нами, а в соседнем квартале. Горе было там.

Шло время. Немцы все дальше драпали от Москвы. Хорошо помню отдельные сводки Совинформбюро. Сначала в них сообщали, что наши войска после тяжелых и кровопролитных боев оставили такой-то населенный пункт. Затем после отступления они стали закрепляться на заранее подготовленных позициях, нанеся противнику тяжелый урон в живой силе и технике. Наконец, перейдя в наступление, начали занимать ранее оставленные села и города. По радио постоянно звучали фамилии наших отличившихся военачальников: Говорова, Толбухина, Конева, Василевского, Тимошенко. Особенно я любил Рокоссовского и внимательно слушал передачи, где звучала его фамилия.

Вскоре нашу семью постиг еще один удар. Вначале бабушке сообщили, что ее старший сын Толя пропал без вести во время оборонительных боев под Севастополем. Только через два года пришла «похоронка», в которой сообщалось о его героической смерти и представлении к высокой правительственной награде посмертно. Значительно позднее от его однополчан мы узнали о последнем месяце жизни и обстоятельствах смерти дяди Толи.

В июле 1942 года наши войска оставили полностью разрушенный Севастополь. За несколько дней до этого взвод, которым командовал лейтенант Мячин был снят с позиций и направлен в помощь крымским партизанам. Скоро о командире этого отряда стали ходить легенды. Очевидцы рассказывали, что однажды небольшая группа партизан, которой он командовал, попала в окружение карателей. Немецкие автоматчики шли по лесу густой сетью полукругом, постепенно сжимая его и вытесняя партизан на широкую шоссейную дорогу, где их уже ожидали другие автоматчики. Командир остановил группу перед выходом из леса. Все поняли, что впереди их ждала смерть. Но сзади подходила облава. Уже видны были пьяные лица фашистов, которые громко гоготали, что-то выкрикивали и строчили поверх голов наших. Немцы на шоссе о чем-то посовещались и тут же устроили партизанам огненную стенку из трассирующих пуль, высотой метра в полтора. Одна очередь шла над другой с небольшим интервалом. Они не стреляли в наших, а просто держали эту смертельную стену. Облава подошла уже совсем близко, когда лейтенант Мячин отдал приказ: «Прыгать через стену!». И первый перепрыгнул ее. За ним все остальные. Далее произошло невероятное. Немцы прекратили стрелять и стали аплодировать нашим, крича: «Рус, карашо!». Партизаны скрылись в лесу на другой стороне шоссе без единой потери. Немцы их уже не преследовали.

Но долго провоевать дяде Толе не пришлось. Крымским партизанам приходилось очень туго. С одной стороны каратели, с другой, большое число предателей среди местного населения, особенно крымских татар, большинство из которых ненавидели русских и видели в фашистах своих освободителей. По их наводке, однажды, одно из подразделений партизан в районе села «Морское» около горы Брус было окружено и полностью уничтожено. Среди погибших был и лейтенант Мячин.

Такое горе постигло практически каждую советскую семью. Шли наступательные бои и почтальоны разносили «похоронки» пачками. Даже день Победы 9 мая 1945 года, несмотря на всеобщее ликованье, омрачался, обострившимся горем семей, чьи родные не дожили до этого дня и погибли, защищая их и Родину.

1945 – 1948 гг.

Школа. Увлечения. «Патрики». Клуб знаменитых капитанов. Кыштым. «Арзамас-16». Прощай, Малая Бронная.

Война кончилась. Москвичи отмывали окна, убирали противотанковые ежи, восстанавливали разрушенное. В 1946 году я пошел в первый класс. Школа наша находилась на Тверском бульваре напротив памятника Тимирязеву в доме, которого сейчас нет. Новые учебники, пахнущие типографской краской, тетради в косую линейку и клеточку, деревянная ручка, покрытая ярким желтым лаком, с жестяным наконечником для пера приводили меня в восторг, вызывали чувства значительности и самоуважения. Подстать были новенькие парты с откидывающимися крышками и вмонтированными чернильницами. Блестящая черная доска с бруском белоснежного мела, цветы на окнах и портреты на стенах завершали торжественный облик классной комнаты.

Учеба давалась легко, если бы не уроки чистописания. Я их ненавидел. Нас заставляли писать особыми перьями №86, которые позволяли разной степенью нажатия, регулировать толщину линий. Каждая буква тщательно выписывалась в косой клеточке и все ее элементы были разной толщины. Правильно написанная буква была уже произведением графического искусства. Сейчас об этом давно забыли и первоклашки пишут шариковыми ручками все буквы с одинаковым нажимом. У меня этот процесс шел тяжело. Острое перо все время цеплялось за бумагу, чернила разбрызгивались и грязь получалась несусветная. Поэтому, когда мне еле-еле вытянули тройку в четверти, я был счастлив.

На переменках мы играли на подоконниках в «фантики» и «перышки». После школы шли гурьбой по домам и часто устраивали потасовки, дубася друг друга портфелями. Зная эту нашу традицию, мама иногда ходила встречать меня после школы. Потом она вспоминала, как, увидев, издали кучу-малу из школьников на тротуаре или газоне, разгребала ее, а внизу обязательно обнаруживала меня взъерошенного и потрепанного.

В это время среди мальчишек моего возраста было распространено коллекционирование фантиков от конфет, папиросных коробок, а потом и марок. Я тоже не избежал этого повального увлечения. С марками было сложнее, нужны были деньги. Однако, мы находили выход, снимая марки со старых конвертов, которые выпрашивали у соседей, знакомых или находили в мусорных баках. Среди них попадались и довольно редкие экземпляры. Часть марок все же приходилось покупать или на почте, или в специальных магазинах. Наиболее популярный такой магазин был на Арбате. Возле него, а так же в школе на переменках, мы толклись, обмениваясь марками и хвастаясь своими приобретениями. В особенном почете тогда были треугольные и ромбовидные марки из Тувы.