Персона нон грата - Владислав Иванович Виноградов

приглянулась моей малышке. Стрельба не кончена.

Дон стрелял картинно, без упора. Он мог себе это позволить. У него в запасе было десять выстрелов.

— Иван, — позвала девушка, спрыгивая со стойки. При этом юбка задралась. Совершенно возмутительная юбка…

— Угу, — отозвался Першилин. — На всякий случай: меня зовут Костя.

— Подожди, Иван, — упрямо повторила она. — У тебя царапина на щеке.

Костя вспомнил: после одного из выстрелов и точно залепило осколком от разбитой трубочки. Блондинка достала бумажную салфетку и флакончик духов:

— Мне жаль, что так вышло. Дон — настоящая свинья.

Девушка была на полголовы выше Кости, но — странно — его впервые не смущал свой небольшой рост. Щеку приятно обожгло духами.

— А поцеловать? — набрался Костя смелости.

Она поцеловала его в другую щеку и вручила вторую салфетку:

— Убери помаду. Ваши жены очень ревнивые.

— Я холостяк.

— Тогда девушка…

— И девушки у меня тоже нет, — сказал Першилин, на секунду задумавшись: «А Галка?»

— Почему? — спросила блондинка, но Дон как раз доколотил фарфоровую свечку, избавив Костю от необходимости отвечать.

Хозяин тира достал с полки куклу. Компания подростков зазвенела цепями и цепочками:

— Красавица… Еве повезло… А платье… И даже трусы. Сиреневые…

«Ее зовут Ева», — подумал Костя и грохнул на стойку тира пригоршню монет:

— Получи, Руди. За чужой счет гулять не приучен. — Руди смахнул деньги в карман кожаного фартука:

— Классно стреляешь, парень. Знавал я одного снайпера… Здешний начальник полиции. Куда он запропастился? В прежние годы всегда заглянет, поздоровается… Не слышал, что с ним?

Першилин пожал плечами: не стал выдавать Сильвестра.

От города до КПП военного городка — тысяча сто тринадцать шагов, вымеренных нетвердыми ногами тех, кто не устоял от последнего соблазна па финишной прямой. Заведение с экзотическим названием «Зеленый какаду» и сейчас было открыто. Сквозь заплетенную вьюном решетку веранды, где кипело веселье, Костя углядел загорелую лысину Сильвестра, но… Но утром полеты на боевое применение.

В лучших традициях положительного героя Першилин мужественно избрал прямой путь. Его обогнали два подростка на мопеде-трещотке, а навстречу попался старик с прыгающей птичьей походкой. Под мышкой у него был свернутый зонтик. Не один Костя готовился к дождю.

А дождь так и не собрался — прошел стороной. Может быть, не только дождь. Костя вспомнил взгляд блондинки.

От Евы берут начало все злоключения Адама, но и людской род тоже.

2. «Когда ты врал: тогда или теперь?»

С боем часов наступило просветление. Петер увидел себя как бы со стороны — целящимся в Луну из бутылки шампанского, и ему стало неловко. Вот шампанское и было лишним! Шампанское в одном бокале с пивом требует к себе аккуратного отношения. Не случайно оная божественная смесь подается к столу лишь на Рождество, когда человек благостен и умерен. Но именно тостом за национальное возрождение началась сегодня пирушка. Причем здоровье нации и здоровье самого Петера провозглашались одновременно: «За наш красивый и умный народ! За талант и мужество господина Дембински!»

Петер знал цену льстецам. Впрочем, раз в году могли же земляки сказать правду? А шампанское-то хлещет из бутылки…

— Позвольте, господин Дембински, — вывернулся из-под локтя единственный, но всюду успевающий официант «Зеленого какаду». — До Луны слишком большая дистанция, а то бы вы обязательно попали. Зато я не промахнусь, наполняя ваш бокал.

— Нет, я хочу сам, — закапризничал Петер, нежно прижимая бутылку к груди.

— Брось, сынок, — сказал директор гимназии. Его грозные усы, жесткие, как кабанья щетина, обмякли от пива и абрикосовой водки. — Свое задание ты выполнил на полные двенадцать баллов! Разреши нам за тобой поухаживать. Все помнят, я первый сказал: либо Петер будет повешен, либо станет большим человеком!

Подставляя бокал, Петер покрутил головой и на всякий случай ослабил узел галстука. Над серебряным горлышком пыхнул сизый дымок. Черт возьми, вину тоже тесно в запечатанной бутылке!

Повод для галстука и шампанского был достаточный: на российском военном аэродроме, что сорок пять лет после Второй мировой войны мирно соседствовал с городом Охотничья Деревня у Края Луга, отменили полеты. Ну, не совсем, конечно. Точнее говоря, ограничили. В общем, запрет касался выходных дней и церковных праздников, но все равно об этом решении командующего Группой российских войск сообщили все национальные газеты. А «Завтрашний день» в редакционном комментарии не преминул подчеркнуть заслуги своего постоянного корреспондента Петера Дембински в этом историческом завоевании: «Его острое перо срывает покровы, которыми командование окутало опасную деятельность военного объекта».

На самом деле Петер давно отвык от пера: не мог он позволить себе подобной роскоши. Быстрей, быстрей… и его пальцы, нередко дрожащие с похмелья, знобким ветерком пробегали по клавишам компьютера, повергая сограждан в трепет жуткими подробностями. От избыточных децибел аэродрома, а вовсе не от избытка местного дешевого вина дети рождаются дебилами… Молоко сквашивается прямо в коровьем вымени, когда над буренками пролетают боевые вертолеты… Ну, и экология — ее легко пристегнуть к чему угодно…

Принтер «Энтерпрайза» трещал бойко и допек-таки советское командование.

— За тебя, Петер!.. Чокнись со мной… Выпей с нами! — со всех сторон к нему тянулись бокалы, рюмки, кружки, и летний ветерок, шурша в плюще и виноградных листьях, тоже пел дифирамбы журналисту.

Лишь одного голоса не было слышно в общем хоре. Самые горячие поклонники Петера уже поглядывали в угол веранды. Там под пальмой в кадке стоял круглый столик, на нем — шахматная доска с расставленными фигурами, за ней Сильвестр. Свои победы и поражения он отмечал одинаково — добрым глотком пива. Очень удобно. Ведь его поражения одновременно его же победы, потому что Сильвестр зачастую играет сам с собой. Уже давно. С тех самых пор, как его вышибли из полиции за симпатию к русским «товарищам». Теперь устроился слесарем-газовщиком в их гарнизоне. Посмотрим, надолго ли.

Луна качалась над макушкой Петера — видно, зацепил нечаянно рукой. Он чувствовал себя большим и сильным, почти всемогущим, и черт дернул его за язык. Петер поправил галстук и попросил тишины:

— Пока моя рука держит перо…

— …и пивную кружку, — эхом донеслось из затененного пальмой угла.

— …я буду выступать против безрассудных полетов и вообще русского присутствия в окрестностях нашего славного города.

— …как раньше клялся в любви к русским и благодарил в газете за помощь магистрату. Когда ты врал: тогда или теперь?

Понятно, это был Сильвестр, которому бы двигать пешки и скромно помалкивать. Он же, напротив, продолжал выступать из своего угла:

— Вспомни, Петер, одну рождественскую ночь. Я уже молчу, что без меня ты бы не прошел на аэродром… Но разве не ты сказал: «Сейчас взошла звезда моей удачи»?

Подполковник полиции не