Белый мамонт (сборник) - Геннадий Прашкевич

Тоненькие стрелы охотников ломались, кусая мамонта меньше, чем комары. Обожженные деревянные копья застревали в засмоленной шерсти. Кухиа прятался в кустах, все присматривался, говорил: «Ух!»

Осердясь на это, холгут стал ловить Кухиа в удобных местах.

Охотник первым в трибе стал обрезать бороду каменным ножом и налегке бегал в короткой накидке из шкуры олешка. Такой короткой, что непристойно оголялись лодыжки. Оленьи самки стеснялись смотреть грустными влажными глазами. А белый мамонт ревел громко, земля дрожала. От сердитости тряс мохнатым, выпуклым над желтыми глазами лбом, затылок трясся, как тяжелый подтаявший сугроб. И кожа над веками медленно морщилась. На мельтешащих людей смотрел с обидой. Наверное, жалел, что сделал когда-то землю для таких поганых. Сидели бы среди воды. Считал, что Люди льда хуже, чем мыши. Увидев ненавистных оборванцев, начинал пританцовывать от обиды. Вздымал бивень, грозно тряс роговой бородавкой, вертел хоботом, как рукой. Иногда палку брал в хобот. И тот, кто успевал убежать от белого мамонта Шэли, рассказывал потом странные вещи.

«…будто бы уцелевшиеот льда,льда,льдапо ночам пробегаютогромных зверей стада,и под их косматыми лапамистепь дрожит,и наутрозвездами,звездами,звездамисолончак разбит…»

Всякое говорили.

Жгли костры, жевали сухой мухомор.

Разные видения Людей льда мучили. Один, например, бездумно плясал над черным провалом в ужасную пропасть – на совсем скользком ледяном гребне. Другой, дрожа, всю ночь пролезал в пустую глазницу волчьего черепа, валявшегося на полу пещеры. Третий радовался в углу пещеры, стонал, вскидывал руки. Грязные волосы на голове поднимались, как чешуйки еловой шишки.

«…у-у-у-уу… у-у-у… метелица… дым…»

Среди видений шуршал песок, пересыпаемый временем.

Весело мечтали, как заманят белого мамонта Шэли к реке и утопят. В ледяной реке под Северным сиянием утопят. Только надо привязать к бивню такой большой камень, чтобы животное не всплыло. Или мечтали вырыть такую глубокую земляную канаву, чтобы зверь в нее упал и разбился. Вот только чем рыть? Пустыми руками? Заостренными палками?

Разбивали вкусные мозговые кости, осуждали белого мамонта.

Вот создал землю, понаделал гор и болот, а глубоких ям не выкопал, глупый.

Жевали сухой вкусный мухомор, весело обещали оторвать холгуту все, что можно живому оторвать. Вот гор наделал, а глубоких ям не выкопал, сердились. Трясет рыжей челкой. А Люди льда живут в дымной пещере. Обрабатываем шкуры олешков, сердились, чтоб не бегать совсем голыми. Шьем легкие муклуки на ноги, теплые кухлянки на плечи. На охоту далеко ходить, болота мешают. Приходится ставить в низкой тундре перевалочные базы, выделять сторожей. А мамонты ведут себя безобразно, все затаптывают. Из-за них, да еще из-за ужасных зимних ветров прячемся в дымных пещерах. Только Дети мертвецов живут хуже.

Откинувшись на мягкую медвежью шкуру, охотник Кухиа весело представлял, как будет душить белого мамонта. Обожжет в огне огромный кол, ударит холгута по глупой косматой голове. Потом сломает зверю левый бивень, потом собьет бородавку роговую, скажет: «Ух!» У меня такие огромные руки, думал, нажевавшись мухомора, что быстро задушу белого мамонта. С выражением сильного отвращения на лице задушу. Сдеру мохнатую юбку, достану жирную печень, напластаю мамонтовый жир ремнями. Буду есть, обрезывая жир каменным ножом перед самыми губами.

«…будем мы лежать на брюхе у костра всю ночь…»

Сытые будем. Плясать будем.

Горы сладкого мяса. Горы сладкого жира.

«…от костра все злые духи уйдут прочь…Ух! уйдут духи прочь…»

Белый мамонт Шэли совсем глупый, сердился Кухиа. Вот создал горы и болота, а не дал людям большую дубину. Ночью, когда триба засыпала, хитрый охотник Кухиа вылезал из пещеры, всматривался в зеленую ледяную тьму.

Страшно в мире.

Снег до горизонта. Небо горит.

Заслышав запах холгута, пытался давать советы.

Но это зря. Холгут совсем-совсем глупый. Не слушал.

2

Сперва Людей льда даже оборванцами нельзя было назвать, – бегали голые.

Потом научились выделывать шкуры. У мужчин были толстые косы, низкие лбы, бегающие серые глаза. Ели много, но могли уходить на охоту без всякого запаса пищи. В течение нескольких дней гоняли зверя, совсем ничего не ели. Старая Хаппу, похожая на головешку, первая заметила, что сырая текучая глина в огне твердеет. Она вылепила горшок и обожгла его в огне, добавив для крепости чью-то шерсть. Горшок получился такой уродливый, так страшно шипел и пускал пар, что вождь трибы выгнал старую Хаппу из пещеры и белый мамонт два дня учил старушку бегать по редкому кустарнику и сочным тундровым травам.

Потом затоптал.

Но горшки стали лепить.

Глиняные горшки всем понравились.

В тот год на новой охотничьей базе увидели вдали низкое озеро, у берегов нарос тонкий лед. Послали за водой хмурого охотника по имени Хишур.

«…в волосах его тело, он носит, как женщина, косу…»

Спустился к озеру, увидел турхукэнни. Подумал: зачем белый мамонт пришел? Даже подмигнул ему хмуро, но турхукэнни охотнику не ответил. Было видно, что обо всех Людях льда думает одинаково.

Хишир устрашенный вернулся.

«Почему у тебя горшок пустой?» – спросили.

«Не будет воды, – ответил Хишур. Горшок хмуро поставил возле кривых ног, согнулся, почти опираясь на длинные волосатые руки. – Белый мамонт Шэли не хочет давать воду, стоит на берегу».

«Снова иди, – угрожающе показал вождь Хишуру зазубренный каменный нож. – Бери горшок, крикни на холгута: „Уходи, глупый!“»

Хишур так и сделал, и Белый мамонт на него посмотрел.

Чувствовалось, что он не просто так смотрит. Чувствовалось, что у него, у холгута, появились какие-то особенные мысли по поводу раскричавшегося оборванца. Хоботом, как рукой, добродушно схватил Хишура, головой охотника пробил лед.

«…невозможно сердцу, ах! – не иметь печали…»

С той поры Хишур почти не покидал теплую тихую пещеру.

Все ворчал про себя хмуро, ворочался, шептал, трясясь, часто моргая, поглядывая в отверстие выхода пещеры, в котором Северное сияние разжигало нежной зеленью небосвод. «Скучно охотиться на мелочь… – шептал. – Скучно выливать из нор сусликов, варить мышей… Глупые лемминги смеются над Людьми льда… Соберутся и смех стоит над норками… Надо далеко ходить, многое видеть, никого не бояться… Надо даже белого мамонта не бояться… Если убить такого жирного, долго сытно жить можно. Если убить такого тучного, вкусно есть можно. Запахнет в пещере не пометом летучих мышей, а мясом вкусным…»

За занавеской из вытертых шкур вождь наказывал строптивую жену. В темных переходах пещеры дрались косматые женщины. Золотушный ребенок плакал, нечаянно наколовшись на каменный нож. Несло тлелыми запахами, темным теплом. Из тундры выходил к пещере белый мамонт Шэли. Брезгливо принюхивался, стучал тяжелыми ушами по засмоленным щекам. Мимоходом зашиб роговой бородавкой двух старушек, пришедших за хворостом. Старушки оказались слепые, убежать не могли. Увидев, что такое наделал, огромный турхукэнни застонал от унижения и стал поджидать охотника Хишура у выхода.

У Хишура низкий лоб.

У него большие плоские ступни.

Одной ногой он мог задавить сразу семь лягушек.

Сам себе шил большие муклуки. Знал, что белый мамонт не любит его.

После хождения на озеро и спора с холгутом голова у Хишура мелко тряслась. Слабый, мечтал: убью холгута. Мечтал: из толстой шкуры сошью по-настоящему большие муклуки. Следя в тундре за кочующими олешками, старался проникнуть в ход их мыслей. Выйдя к реке, пытался проникнуть в ход мысли каждой рыбы, птицы.

Правда, не всегда понимал, где что, оттого путал правду с истиной.

Однажды белый мамонт Шэли вышел из-за утеса и стал ругаться на Детей льда. И, мол, пахнет от них, и бегают они босые, уколоться могут. Шерсть на холгуте белая, густая, почти без блеска, зато необыкновенно длинная. Сердился, что оборванцы хотят править зверями.

Хишур тряс головой, пытаясь понять ход мыслей Шэли.

Потом понял так: приятно гонять наглых оборванцев по треугольным полянам, по кривым тундряным кочкам. Приятно загнать самого наглого на невысокую лесину, затем, пофыркивая, снять сильным хоботом. Нежно и ловко снять. Обвить хоботом. Добродушно смотреть в глаза желтыми глазами. Так добродушно и весело смотреть, чтобы глупый оборванец вообразил, что мудрый мамонт напрашивается на дружбу.