Стрелка - В. Бирюк

Авраамий, вооруженный тростью Богослова и крестным знамением, сокрушил истукана, «и абие идол Велес в прах бысть». На месте разрушенного идола преподобный построил храм, в котором ростовчане «крестились от мала и до велика».

С того времени просвещенные светом Христовым, обращаясь к Преподобному, воспевают его в сердцах словами кондака:

«Иго Христово прием Авраамие, и Того крест на рамо взем, последовал еси Ему, насажден быв в дому Господни, и процвел еси яко финике, и яко кедр иже в Ливане, умножил еси чада твоя, муж желаний духовных: от возлюбленнаго же Апостола Иоанна Богослова благодать восприм, жезлом сокрушил еси идола, и разсыпал еси его яко прах, и чудотворец убо велий явился еси преподобие, темже Христа Бога моли непрестанно о всех нас».

«Тросточка камышовая» долго хранилась в здешней церкви, пока Иван Грозный не позаимствовал — взял с собой Казанский Кремль ломать. Так и не вернул. Хотя бочки с порохом оказались эффективнее.

Первый и единственный в то время в Ростовском крае монастырь, расположенный на месте прежнего любимого и чтимого народом Велесова капища, встретил со стороны язычников озлобление и ненависть. Ростовцы не раз намеревались разорить и сжечь обитель и только молитвы основателя и насельников монастыря, да благодать Божия сохраняли обитель в безопасности.

В смысле: «крестились от мала и до велика», но «озлобление и ненависть» к монахам — сохранили. Или новые выросли?

«Просвещенные светом Христовым» выгнали местных язычников. «Казанская история» называет черемисов потомками ростовской мери, которые отказались креститься, и ушли вниз по Волге.

Оставшиеся неплохо уживались между собой.

В случае угрозы вместе собирали общее ополчение. Ростовчане, под рукой древних киевских князей, доходили до Царьграда. Город разделялся на два конца — Чудской (мерянский) с языческим капищем и Русский с христианской церковью. Если мерянин принимал крещение, то признавался русским и должен был переселиться на другой конец города.

«Святая вера распространилась у нас везде, но везде почти оставалось и язычество. Явление совершенно естественное и неизбежное: невозможно, чтобы в каком-либо народе вдруг могли искорениться религиозные верования, которые существовали целые века и тысячелетия, чтобы все люди легко отказались от тех сердечных убеждений, которые всосали они с млеком матерним, на которые привыкли смотреть, как на самые священные и драгоценные…

Не все, принявшие святую веру, приняли ее по любви, некоторые — только по страху к повелевшему (т. е. великому князю Владимиру)… Впрочем, какого-либо упорного сопротивления евангельской проповеди, за исключением только двух городов: части Ростова и особенно Мурома, у нас тогда не было. Тем более не было и не могло быть открытых гонений на христиан. Ибо великий князь и все окружающие его действовали в пользу святой веры и вооружаться на христиан значило восставать против правительства».

Забавно, что митрополит Макарий, которого я цитирую, полагает «принуждение к миру» воинской силой государства более эффективным, нежели «мирную евангельскую проповедь».

Однако, и люди крещёные — весьма различны между собой: в 1118 году случилось нападение на монастырь «новгородских ушкуйников».

«Иноки, разбуженные среди ночи раздавшимся внезапно шумом, увидали приближающуюся к обители шайку грабителей и донесли архимандриту. Тот приказал идти в церковь и стать на молитву. На утро жители Ростова увидели перед стенами монастыря человек 30, которые стоят на одном месте, быстро двигая ногами как бы спешно куда-то идут. При этом они смотрели только на монастырь и вокруг ничего не замечали. Вышел архим. Прохор с крестом в руках, сопровождаемый братией и, осенив крестом разбойников, спросил у них о причине их прихода. Те с прерывающимся от страха голосом рассказали, что они шли к монастырю с целью грабежа и перед стенами вдруг на них нашло какое-то ослепление, так что, видя стены монастыря, не могли к ним приблизиться, несмотря на то, что шли очень быстро. Когда им рассказали, что они шли, стоя на одном месте, те смутились и стали на коленях умолять настоятеля о прощении. Покаявшись, они поселились близ монастыря и, предавшись мирным занятиям, сделались впоследствии монастырскими и городскими квасоварами».

«Не страшны дурные вести,Начинаем бег на месте,В выигрыше даже начинающий.Красота, среди бегущихПервых нет и отстающих,Бег на месте общепримиряющий».

Вот уж точно: «общепримиряющий». Даже для ушкуйников.

Разбойнички — квас квасят, язычники — подати платят, монахи — кадилом машут… Все при деле.

«Утихомирились бури религиозных лон.Подернулась тиной ростовская мешанина.И вылезлоиз-за спины… Христамурло… христианина».

Люди, «предавшись мирным занятиям», не «вооружались на соседи своя», жили себе спокойно. Однако же, при сём житии мирном, язычники столь умножились, что потребен стал уже и новый Авраамий с новым «крещением и освящением». Что и случилось: мирное сосуществование «разноверцев» поломали. Два «бешеных» сошлись в одном месте в одно время: «Бешеный Китай» — Андрей Юрьевич Боголюбский, князь Суздальский, и «Бешеный Федя» — епископ Ростовский Феодор.

У Боголюбского две болезненных идеи — «торжество православия» и «торжество правосудия». Феодору — одной первой достаточно. Поскольку на нём «почиёт благодать божья». Зачем эта «благодать» на Федю спать-почивать забралась — не знаю. Но он так чувствует. А, значит, всякий его суд — правый.

Едва утвердившись в Залесье, в 1160 году, князь Андрей строит в Ростове на месте сгоревшего деревянного Успенского собора, построенного, по преданию, ещё в 991 г. первым ростовским епископом св. Феодором, новое белокаменное здание. Он же отдаёт старинному Андреевскому монастырю сельцо Борисовское, которое перешло ему по наследованию в личную собственность от самого первого владетеля — святого князя Бориса.

Для Боголюбского усиление церкви — не только элемент государственной политики, но и искреннее движение души. Как он ухитрился не отдать монахам Москву (Кучково), доставшееся ему в приданное за первой женой…? — Не успел просто.

Но не стройка, а «Бешеный Федя» изменил обстановку в Ростове.

Племянник Смоленского епископа Мануила Кастрата, «наш Федя с детства был настроен поднять всё православие на щит». И поднял. Даже, можно сказать, воздвиг. Пример дядюшки, создавшего за четверть века мощную смоленскую епархию, вдохновлял, воодушевлял и подстёгивал. Недостаток ума, мудрости, осторожности искупался энергией, активностью, отмороженностью.

Страсть его к боголепию нашла применение в 1157 году. Сразу после смерти Долгорукого Смоленские князья протянули свои ручки к Залесью. «Ручки» — в рукавах церковной рясы.

Племянник Смоленского епископа явился в Ростов и обрушился с разгромной критикой на местного епископа Нестора. По теме… а какая разница? Например: «о посте в среду и пяток».

Епископ, на основании действующих в Греции строгих постановлений, не разрешал поста в среду и пятницу даже по случаю великих праздников, кроме Пасхи, Пятидесятницы, Рождества и Богоявления. Феодор, на основании более позднего Студийского устава, считал дозволенным разрешать пост не только для Господских и Богородических праздников, но и для памятей великих святых.

Тут нет перебора с отрицанием: свобода русских попов состоит в установлении голодовки для их паствы.

Разрешать русским людям «складывать зубки на полку» (поститься) по праздникам — проявление нашей исконно-посконной русской православной души. Ну, не любят у нас на Руси кушать! Как увидят что-нибудь вкусное — сразу блевать тянутся. А греки — мешают. Эти иноземцы… они почему-то хотят, чтобы на Руси люди имели право есть. Хотя бы — право.

Это — из древнейших примеров «тлетворного влияния Запада». Хотя здесь конкретно — Юга.

Преемник Нестора, епископ Леонтий, совсем обнаглел, морда константинопольская — не хотел разрешать поста ни для каких праздников.

– Нельзя, — грит, — в светел день за пустым столом сидеть, корочку чёрствую понюхивать, водицу ключевую похлёбывать. Лязгающий с голодухи зубами православный в святой день — не кошерно.

От чего и явилась «ересь леонтинианская».

Тут в Ростове снова нарисовался Федя и так вломил этому Леонтию, что бедняга побежал аж до Дуная. «Нехрен нашим сказывать, что им жрать дозволено! Пшёл, бл…, в свою бл…скую Грецию!».

Два «психа бешеных» — князь и поп — нашли друг друга и возлюбили. Как соратники, а не как вы подумали. Душевная привязанность Андрея к Феодору отмечается и летописцами.

Окружённый боярами отца, всеми осмеиваемый и всех подозревающий, умница, герой, храбрец, дезертир и церковный вор, Боголюбский нашёл единомышленника. На пару они потащили Русь Залесскую к светлому будущему. «Путь свой освещая деревнями».