Балерина - Надя Лоули

Под конец беседы, когда стало понятным, что моя роль слушательницы была ему нужна лишь для успокоения собственной совести, дескать, родственники в курсе, я предупреждал, он выразительно посмотрел мне в глаза. И, убедившись, что я особенно не возражаю его словам, человек-маска с гордостью положил передо мной на стол свою рукопись. Вот, мол, вам мой труд, оцените! И опять уставился на меня не мигая.

Я молчала, а что тут скажешь, что, дескать, эту ерунду читать не буду? Так это было бы неправдой. На самом деле мне было очень любопытно взглянуть, что он там напридумывал… И я, не сказав ни слова, положила толстенную рукопись в сумку. Он благодарно улыбнулся мне: «Мы с вами подружимся!»

Потом, просверлив меня в очередной раз любопытным взглядом, достал из внутреннего кармана своего пиджака маленький бумажный пакетик.

– Это вам, Люба! – и протянул мне его, загадочно прищурившись. Мне даже показалось, что-то человечное мелькнуло на маске-лице.

– Что это? – удивилась я. Но воспитанная бабушкой не задавать лишних вопросов, молча взяла в руки шуршащий кусочек бумаги.

– Спасибо! – и вопросительно посмотрела на него.

– Открывайте, открывайте! – как-то даже весело приказал он.

Я поддалась его настроению, улыбнулась и, ожидая сюрприза, как в детстве, с интересом развернула бумажку.

Что это? Господи, мамочка! Милая! Это знак от тебя…

На длинной серебряной цепочке весело скользнули миниатюрные балетные туфельки-пуанты из розового фарфора, и на стол упал такой до боли знакомый мамин талисман. Мое первое детское воспоминание связано именно с ним: мама склонилась надо мной, а я играю туфельками и смеюсь. Эти пуанты маме подарила прима-балерина Аделаида Князева, когда ее провожали на пенсию. Мама мне часто рассказывала, как на прощальном спектакле Аделаида вручила юной Аллочке Михайловой свои старенькие, видавшие виды пуанты. Такая была традиция в театре: уходящая солистка выбирала себе замену на свое почетное место. Она выбрала маму, поцеловала ее под овации зала, а на шею повесила этот талисман. С тех пор мама никогда с ним не расставалась.

Взяв дрожащими руками бесценный для меня подарок, я прижала туфельки к губам и тут же повесила цепочку себе на шею. Я просто испугалась, что у меня сейчас отнимут это сокровище.

– Я вам очень признательна! – Мне было трудно говорить, слезы подступили к горлу, и я действительно в эту минуту была ему очень благодарна. Ведь у меня, по правде говоря, кроме фотографий, от мамы ничего не осталось. Человек-маска все понял и искренне улыбнулся впервые за всю нашу встречу:

– Я рад, что вам это дорого…

– Простите, откуда это у вас?

Человек-маска печально улыбнулся:

– Я занимался журналистским расследованием в Париже, встречался с людьми, которые хорошо знали Аллу Владимировну. Брал интервью у ее последнего супруга – месье Дюшена. Это от него.

– Ну надо же! – удивилась я. Мамин муж, Даниэль, ни разу после смерти мамы не объявился и даже никогда не звонил. Я не навязывалась, так как была на него в страшной обиде и не простила его до сих пор.

Дело в том, что, когда стоял вопрос о моем воссоединении с матерью, она была еще жива-здорова и хлопотала о семейной визе, а я уже буквально сидела на чемоданах, месье Дюшен, не объяснив, в самый последний момент отказался подписать необходимые бумаги. Вот негодяй! Даже сейчас я не могу думать об этом спокойно. Меня во Францию не выпустили. Мама умерла. Прошло двадцать лет. И вот какими-то чудесными неведомыми путями в лице человека-маски ниточка, нежно звенящая туфельками-пуантами, соединила меня с мамой. Тепло ее любви – у меня! Я прижала руками к груди талисман и заплакала. Сценарист Гординский молча обнял меня и, понимая, что стал лишним в моем горе, ушел не оглядываясь.

И вот сейчас, устроившись в кресле с рукописью, я еще раз удостоверилась в наличии бесценного для меня украшения на шее и успокоилась. Чувство признательности человеку-маске и Даниэлю, Бог его простит за все, охватило меня в полной мере, ведь благодаря тому и другому через двадцать лет я обрела мою маму. Память о ней. Мама! Мамочка! Перед глазами поплыли расплывчатые черты лица улыбающейся маски, розовые пуанты на цепочке зазвенели тихой мелодией и, раскачиваясь, лица и предметы начали удаляться все дальше и дальше… Я отключилась.

Сколько я так сидела, один Бог свидетель. Открыв глаза, долго не могла понять, где я и который час. Ничего себе так отключиться! Бессонная ночь не прошла бесследно. Открытый сценарий на коленях вернул меня в реальность. Я начала читать. Моя голова была тяжелой, а путаные мысли не давали сосредоточиться на мелком шрифте текста. Приготовив себе крепкий кофе, я перебралась на кухню, чтобы не расслабляться в кресле, и с волнением погрузилась в чтение волнующих меня по известным причинам строк. И сразу проснулась, понимая, что вторую ночь мне тоже спать не придется! Итак…

Балерина

Кинороман

1

Самолет приземлился в парижском аэропорту Руасси – Шарль де Голль. Алла отстегнула ремни безопасности, искоса взглянула в иллюминатор и, увидев землю, с облегчением перевела дыхание – уф-ф-ф… Что и говорить, она ужасно не любила летать. У нее была устойчивая боязнь, как объяснил ей врач-психотерапевт, – фобия. Едва она входила в салон самолета, это состояние захватывало ее целиком и, несмотря на свою явную нелепость, изводило и мучило до конца полета.

– Ну, слава Богу, на земле! – она перекрестилась.

Пройдя все таможенные процедуры, поняла, что радовалась рано. Ее надолго задержали на паспортном контроле.

– Ну что, вы никогда не видели «серпасто-молоткастого»? – усмехнулась она чиновнику, сосредоточенно вглядывающегося в краснокожую книжицу c яркими золотыми буквами СССР на обложке. Паспорт ей вернули с улыбкой: добро пожаловать во Францию!

– Наконец. Мерси! – с облегчением выдохнула молодая женщина и, загрузив тележку с чемоданами, направилась к выходу.

За металлическим ограждением клубилась толпа встречающих. Даниэль, радостно улыбаясь, махал ей рукой. Она, все еще не ощущая земли под ногами, вышла из-за ограждения. И… о Боже! Алла увидела сияющие огоньки рекламы, улыбающихся людей в ярких одеждах, вывеску кафе …

После серой советской толпы и убогого ленинградского аэровокзала контраст был разительный. И только тогда до нее дошло окончательно: она действительно во Франции.

Молодая женщина испуганно оглянулась на закрывшуюся автоматическую стеклянную дверь. Обратной дороги нет!

Алла Владимировна Михайлова, Аллочка, как называли ее все, солистка Ленинградского театра оперы и балета, тридцати восьми лет, красивая преуспевающая балерина, прилетела в Париж. Выйдя в зал ожидания, она сразу же обратила на себя взоры всей встречающей публики. Не заметить ее было нельзя. Молодая женщина, с тоненькой фигуркой и гордым разворотом головы, легко толкала нагруженную чемоданами тележку. Ее светящееся изнутри, открытое и в то же время очень загадочное лицо притягивало внимание как магнит. Она была словно с другой планеты, такой отрешенный и далекий был ее неподвижный взор. Густые темные волосы, зачесанные назад, были собраны в длинный хвост. В контраст волосам – светло-серые большие распахнутые глаза, серьезный взгляд которых из-под темных пушистых ресниц никак не вязался с совершенно девичьим припухлым ртом, сразу выдававшим в ней женщину-ребенка.

Она повернулась на каблучках, толкнула неподъемную тележку, и толпа расступилась. Даниэль, гордый таким всеобщим вниманием, подошел к ней и, обняв ее, тоненькую и легкую, поцеловал и показал всем видом – моя! Перехватив у нее тележку, он, не спуская с нее восторженных глаз и отчаянно коверкая русский и английский, пытался высказаться, как он счастлив:

– Дорогая! Лав ю! Шери, жэ тэм!

Что уж тут объяснять: и так за версту было видно, что он безумно в нее влюблен. Только слепой этого бы не увидел. Аллочка беспомощно зажмурилась. Честно говоря, ей было не до того. А муж, как нарочно, говорил без умолку, мешая французские и английские слова, отчего она опять впала во внутреннюю истерику, как перед отлетом.

Боже праведный, как он много говорит!

И испугалась. Ну как же, скажите на милость, они будут общаться всерьез и надолго, если ее французский был не очень, а его английский – желал лучшего? Раньше она об этом не думала, вернее старалась не думать. Да и некогда было размышлять в настигшей ее беде, когда надо было только одно – бросить все и уехать! На тот момент ей было все равно, куда и к кому. К черту, к мужу, на луну… И чем дальше, тем лучше! Ей еще повезло – во Францию! К влюбленному в нее мужчине!

Алла содрогнулась, вспомнив, что произошло с ней дома, на Родине, и выдох облегчения вырвался из груди, как при посадке самолета – уф-ф-ф! Все осталось там – в Ленинграде!

– Шери!.. – Даниэль смотрел на нее влюбленными глазами и излучал доброту и внимание. И тут она почувствовала вину перед ничего не подозревающим мужем.