Укрощение королевы - Филиппа Грегори

– Господи, помилуй… Господи, спаси и сохрани нас!

– Я не поверила своим ушам.

– С кем он говорил? С твоим братом? С твоим дядюшкой?

– Нет, прямо со мною. Вчера.

– Ты кому-то еще об этом говорила?

– Еще нет, – я качаю головой. – Тебе я говорю об этом первому.

– Что ты будешь делать?

– А что я могу сделать? Я повинуюсь, – мрачно ответила я.

– Нет, ты не можешь этого сделать, – внезапно выпаливает Томас. Бросившись ко мне, он берет меня за руки, не обращая внимания на крошки на ладони. Он встает на колени возле постели и целует мои пальцы, как сделал это, когда впервые сказал о том, что любит меня, что станет моим любовником, моим мужем, и только смерть разлучит нас. Он говорил, что я была единственной женщиной, которую он так страстно желал за всю свою жизнь, – а в ней было много любовниц, шлюх и служанок, которых он уже даже не помнил. – Екатерина, слышишь, ты не можешь этого сделать! Я не вынесу этого! Я этого не позволю!

– Я не вижу способа этого избежать.

– Что ты ему ответила?

– Что мне нужно время, что я должна помолиться и подумать.

Он кладет мою руку на свой плоский живот. Под пальцами я чувствую живое тепло его плоти, и завитки волос, и мышцы, перекатывавшиеся под кожей.

– Так вот что ты делала этой ночью? Молилась?

– Нет, я поклонялась, – прошептала я.

Томас наклоняется и целует меня в макушку.

– Богохульница… А что, если сказать ему, что ты уже помолвлена? Что ты уже тайно повенчана с другим мужчиной?

– С тобой? – прямо спрашиваю его я.

И он принимает этот вызов, потому что он отважен. Томас всегда идет навстречу любому риску или опасности, как будто это всего лишь игра или он – единственный человек, способный защитить мир от смертельной опасности.

– Да, со мной, – отвечает он. – Разумеется, со мной. Разумеется, мы должны венчаться. Мы можем сказать, что уже женаты!

Мне очень хотелось услышать от него эти слова, но я не посмею воспользоваться ими.

– Я не могу ему не подчиниться… – Мой голос ломается от мысли, что мне придется оставить Томаса. Я чувствую, как по щекам текут жаркие слезы. Тогда я опускаю лицо и вытираю слезы простыней. – Боже всемилостивый, не оставь меня! Мне нельзя будет даже просто видеться с тобой!

Томас поражен этой мыслью. Он откидывается назад, сев на пятки, и кровать под ним тихо скрипит.

– Этого не может быть. Ты только что обрела свободу. Мы встречались с тобою не больше полудюжины раз, я только собирался просить твоей руки! Я медлил только из уважения к твоему вдовьему трауру!

– Я должна была обратить внимание на признаки. Он присылал мне красивые отрезы на платья, настаивал на том, чтобы я прервала траур и вернулась ко двору… Он всегда приходил ко мне в комнаты леди Марии и всегда за мной наблюдал.

– Я думал, он просто флиртовал. Не ты одна не придала этому значения. Ведь кроме тебя есть Кэтрин Брэндон и Мэри Говард… я и подумать не мог, что он настроен серьезно.

– Он благоволит к моему брату куда больше, чем тот заслуживает. Видит Бог, Уильям был назначен смотрителем границы не за свои выдающиеся способности.

– Да он в отцы тебе годится!

Я горько улыбаюсь:

– Кто же из мужей откажется от молодой невесты? Знаешь, мне кажется, он положил на меня глаз еще до смерти моего мужа, упокой Всевышний его душу.

– Я так и знал! – Томас со всего размаху бьет по столбу, поддерживающему полог кровати. – Я так и знал! Я видел, с каким выражением он следил за тобою, когда ты проходила мимо. Я видел, как он отправлял тебе то такое угощение, то сякое, когда вы были за столом, и как облизывал ложку своим мерзким языком, если ты пробовала это блюдо… Мне невыносима мысль о том, что ты окажешься с ним в одной постели и он будет творить с тобой все, что захочет.

Я чувствую, как у меня перехватывает горло, и стараюсь сглотнуть, чтобы справиться со страхом.

– Я тоже об этом думаю. Мне страшно. Этот брак будет гораздо хуже, чем его ухаживания. Сейчас-то все похоже на дурную пьесу с неумелыми актерами и мной в одной из ролей. Только я вот не знаю своей партии. Как же мне страшно… Господи, Томас, я и сказать тебе не могу, как мне страшно! Последняя королева, она… – и голос меня подводит. Я не могу назвать ее имени. Екатерина Говард погибла, обезглавленная за прелюбодейство, всего лишь год назад.

– Не бойся этого, – утешает меня Томас. – Тебя тогда здесь не было, ты не знаешь, что за женщина была эта Екатерина Говард. Она сама себя погубила. Он никогда не причинил бы ей зла, если б она не вызвала его гнев сама. Она была настоящей шлюхой.

– А как ты думаешь, кем сочтет он меня, увидев вот в таком виде?

Между нами повисает натянутая тишина. Он смотрит на мои руки, которыми я обхватила колени. Я начинаю дрожать. Томас приобнимает меня за плечи и чувствует мою дрожь. Он выглядит потрясенным, словно мы только что услышали свои смертные приговоры.

– Он не должен тебя в этом заподозрить, – говорит Томас, кивая на камин и освещенную свечами комнату, вместе с кроватью и смятыми на ней простынями, источающими предательский аромат ночи страсти. – Если он когда-либо спросит у тебя об этом – отрицай все. Я тоже все буду отрицать, клянусь тебе. Он не должен услышать о нас ничего, даже отдаленной сплетни. Даю тебе слово, что от меня он о нас не узнает. Мы с тобой никогда не будем об этом говорить. Никому. Мы не дадим ему ни малейшего повода для подозрений, мы поклянемся все хранить в тайне.

– Даю слово. Я ничего не скажу, даже если меня будут пытать на дыбе.

– Дворян на дыбе не пытают, – мягко улыбается Томас и обнимает меня с огромной нежностью. Затем укладывает меня на кровать, укутывая меховым покрывалом и ложится рядом со мною, опирая голову на руку так, чтобы видеть меня.

Кончики его пальцев скользят от мокрой от слез щеки, по шее, к груди, по животу и бедрам, словно он старался запомнить мое тело, со всеми подробностями, чтобы никогда его не забыть. Потом опускает лицо к моей шее и глубоко вдыхает запах моих волос.

– Это наше прощание? – спрашивает он, касаясь губами моей кожи. – Ты ведь уже все решила, маленькая упрямая северянка… Ты уже все для себя решила, сама. И пришла только для того, чтобы попрощаться…

Конечно, это было прощание.

– Кажется, я умру, если ты меня бросишь, – предупреждает меня он.

– Ну, мы оба умрем, причем наверняка, если я этого не сделаю, – сухо отвечаю я.

– Да уж, как всегда, не в бровь, а в глаз.

– Я не хочу лгать тебе, особенно сегодня. Мне придется провести всю свою оставшуюся жизнь во лжи.

Томас внимательно рассматривает мое лицо.

– Ты очень красива, когда плачешь, – замечает он. – Особенно когда плачешь.

Я кладу руки ему на грудь и ощущаю под пальцами тугие мышцы и шелковистые темные волосы. На плече у него остался шрам от давнего ранения мечом. Я пробежала по нему кончиками пальцев, стараясь запомнить как можно точнее, навсегда.

– Не позволяй ему видеть, как ты плачешь, – шепчет он. – Ему это понравится.

Я провожу рукой по его плечу, ключице. Его теплая кожа и аромат недавней ночи любви не дают мне погрузиться в ужас перед ожидающим меня испытанием с головой.

– Я должна уйти отсюда до рассвета, – говорю я, бросая взгляд на закрытое ставнями окно. – У нас осталось совсем немного времени.

Томас прекрасно понимает, о чем я думаю.

– Ты хочешь так попрощаться со мною? – Мягким движением он прижимает свое упругое бедро к моей плоти, и это прикосновение отзывается восходящей дрожью в моем теле. – Вот так?

– Да, так, провинциально, – шепчу я, и он смеется в ответ.

Томас перекатывается на постели вместе со мною так, что оказывается на спине, а я вытягиваюсь сверху, вдоль его теплого гибкого тела. Я сама буду управлять нашим последним актом любви. Я выгибаюсь и чувствую, как по нему пробегает дрожь желания, и тогда я подтягиваю ноги, опираюсь руками на его грудь и опускаюсь на него, замирая лишь на волосок от его возбужденной плоти. Я смотрю в его темные глаза и жду, пока он не взмолится.

– Екатерина! – стонет Томас, и тогда я опускаюсь на него.

Он втягивает в себя воздух и закрывает глаза, раскинув руки так, словно распят на этом удовольствии. Сначала мои движения медленны и плавны, я поглощена его наслаждением и стараюсь растянуть его как можно дольше. Однако вскоре я ощущаю, как во мне разгорается пламя и меня охватывает такое знакомое нетерпение. Во мне больше нет ни сомнений, ни воли, чтобы остановиться, и вот меня подхватывает волна, на пике которой я зову его, выкликаю его имя, и по моим щекам текут слезы. Сначала – слезы радости, любви и страсти, а затем – осознания огромной утраты, которая настигнет меня утром.

* * *

В часовне на утренней службе я преклоняю колени рядом со своей сестрою Нэн в окружении фрейлин дочери короля, принцессы Марии. Сама леди Мария молча молилась в своем собственном богато украшенном аналое и слышать нас не могла.