Жаркая луна. Десятый круг ада - Мемпо Джардинелли

Если даже она и спала, то неглубоким, беспокойным сном, и пробуждение было мгновенным. Арасели пошевельнулась, разжала руки и повернулась на спину. Взглянув на дверь, она увидела Рамиро, быстро закрылась простыней, но правая нога осталась снаружи и отражала лунный свет.

Так, в молчании, они смотрели друг на друга несколько секунд. Рамиро вошел в комнату и закрыл за собой дверь. Опершись о косяк, тяжело дыша, он заметил, как грудь его все поднималась и опускалась помимо его воли. Он дрожал. Потом улыбнулся, чтобы успокоить девушку, может быть, потому, что сам слишком нервничал. Она напряженно, молча смотрела на него… Он медленно приблизился к постели, сел, не переставая смотреть ей прямо в глаза, настойчиво, будто сознавая, что таким образом остается хозяином положения. Он вытянул руку и нежно, почти не касаясь, погладил бедро и провел рукой по ее ноге; но почувствовав едва заметную дрожь Арасели, прижал руку сильнее, как бы стремясь вдавить ее в тело. Усевшись поудобнее на постели, Рамиро приблизился к девушке, сохраняя на лице что-то вроде трогательной улыбки, больше похожей на гримасу, исказившуюся внезапным тиком, от которого дергалась его левая щека.

— Я хочу только потрогать тебя, — зашептал он почти неслышно, язык не слушался его. — Ты так красива…

И он начал ласкать девушку обеими руками, теперь уже вдоль всего тела, и все смотрел на нее, на свои руки, которые поднимались по ее ногам, по бедрам, соединились на животе, медленно и нежно поднялись и вновь сомкнулись на ее груди. Арасели замерла.

Рамиро опять посмотрел ей в глаза.

— Какая ты красавица! — сказал он и только тогда заметил ужас, сковавший ее. Казалось, она вот-вот закричит: рот был открыт, глаза округлились.

— Успокойся, успокойся…

— Я… — выговорила она почти шепотом. — Я сейчас…

И тогда он закрыл ей ладонью рот, заглушая ее вопль. Она начала упираться, в то время как он, умоляя ее не кричать, лег на нее, удерживая всем своим телом, и все ласкал ее, целовал в шею, шепотом уговаривал замолчать. И тут же, ужаснувшись, но не в силах заглушить в себе страсть, Рамиро начал покусывать ей губы, чтобы девочка не могла кричать. Он протиснул свой язык сквозь зубы Арасели, в то время как его правая рука нащупала в трусиках и гладила выпуклость лобка, покрытого волосиками; он возбуждался все больше и больше. В отчаянии девушка затрясла головой, стараясь освободиться от рта Рамиро, чтобы вдохнуть воздуха, и тогда он, совсем обезумев, в бешенстве ударил ее кулаком, как ему показалось, не очень сильно, но достаточно для того, чтобы она смирилась и тихо заплакала, повторяя: «Я закричу, я сейчас закричу…» Однако не сделала этого, так что Рамиро позволил ей вздохнуть и даже застонать, сдернул с нее трусы и расстегнул свои брюки. В момент совокупления у нее вырвался вопль, который Рамиро сразу же затушил, еще сильнее прижав губы к ее рту. Но так как Арасели продолжала стонать все громче и громче, он снова ударил ее, на этот раз сильно, и прижал к ее лицу подушку, продолжая размеренно-порывистыми движениями овладевать девочкой, которая сопротивлялась, как зверек, как раненая чайка.

Под конец Рамиро, в бешенстве, заглушая внутренний голос, который повторял ему, что он превратился в скота, чуть-чуть открыл лицо девочки и ужаснулся ее потерянному взгляду, полным слез глазам, которые смотрели на него с ужасом, словно он был чудовищем. Он снова прикрыл ей лицо и начал глухо бить кулаком по подушке. Арасели сопротивлялась еще некоторое время. Но Рамиро бил все сильнее, и она мало-помалу затихла, а он смотрел в окно и все думал, до чего же в эту ночь жаркая луна.

III

Он не помнил, как добрался сюда, но вдруг обнаружил, что стоит рядом с «фордом», все еще задыхаясь. Рамиро открыл дверцу машины и сел за руль. Но он был слишком возбужден и еще не мог управлять. В полном смятении он зажег сигарету и посмотрел на часы, было двадцать пять минут третьего.

Он затянулся несколько раз. «Надо выпить чего-нибудь покрепче и понять, что же произошло», — подумал он. Пока что было ясно одно: надо бежать. Арасели перестала сопротивляться, будто впала в летаргический сон, он не помнил, что было дальше. Ему было слишком страшно посмотреть, умерла она или нет, он вдруг почувствовал себя убийцей. Бежать, ясно, но куда? «В Парагвай», — сказал он себе, через три часа он уже будет на границе. Пересечет ее, потом, когда придет в себя, решит, что делать дальше. Может, позвать друзей, оправдаться? Но как? Разве сможет он объяснить, что произошло этой страшной ночью, почему он вел себя, как скот? Нет, лучше исчезнуть… сменить имя, документы, уехать через Парагвай в Боливию или Бразилию и затеряться там в тропических лесах Амазонки. «Безумие», — подумал он. Может, сдаться? По крайней мере это честнее. И, как ни странно, такой наиболее человечный выход был бы для него самым естественным: подчиниться закону. Да, надо немедленно найти адвоката, который проводил бы его в полицию. Сначала его поместят в камеру, он там выспится. Спать… Единственное, чего ему хотелось в эту минуту. Забыть о своем безрассудстве, о своей жестокости, которой он никогда раньше в себе не замечал и о которой сейчас ему было мерзко вспомнить.

Нет, доносить сам на себя он не будет, он не вынесет того отвращения, которое почувствуют к нему его родные, друзья, все те, кто три дня назад встретил его после долгих странствий с тем особым трепетом, который вызывает в провинциальных жителях человек, объездивший мир. Молодой адвокат, окончил университет во Франции, специалист по административному праву; скоро должен занять место профессора в Северо-восточном университете его страны. Ему страшно было представить, как он посмотрит в лицо матери, зная, что он убийца. Разразится неизбежный скандал в обществе, нет, доносить на себя нельзя.

Что же остается? Разве что самоубийство. Разогнать «форд», эту огромную восьмицилиндровую махину, этот гигантский блестящий движущийся гроб весом в две тонны, до скорости ста километров в час — и поехать по мосту, который пересекает реку Парану, по дороге на Корриентес. На самой верхушке моста, через километр после пошлинной будки, нужно на большой скорости резко повернуть руль. Машина сломает при этом стальные перила моста и, пролетев сто метров, упадет в самую глубокую часть реки. Он не выплывет. А вдруг? Но дело-то не в этом. Ему недостанет мужества убить себя. Да он этого и не хочет. Если он в чем-то и уверен, то только в том, что не пойдет на самоубийство. По крайней мере сознательно.

«Ладно, — подумал Рамиро, зажигая сигарету, — единственное, что я могу сейчас сделать, это сбежать. И если я на это решусь, то лучший выбор — Парагвай, потому что в Корриентесе, в Мисьонесе или в любой другой провинции меня завтра же схватят. Особенно на этой бросающейся в глаза машине».

Он решил действовать не мешкая: он поедет домой за чистой рубахой, соберет все деньги, какие у него есть, документы, возьмет бутылку джина или еще чего-нибудь крепкого и выедет на шоссе. Там он заправится горючим на первой же колонке и без остановок доедет до Клоринды. Пересечет реку и поедет в столицу Парагвая, Асунсьон. Найдет отель и завалится спать, и будет спать столько, сколько душа пожелает. Потом… потом он еще подумает, как быть дальше.

Рамиро повернул ключ, чтобы завести машину, и в это мгновение он в ужасе почувствовал, что влажная струя течет по его ногам: чья-то рука легла на его плечо.

IV

— Рамиро. — Кто-то тряс его за плечо.

Рамиро обернулся: за окном машины стоял доктор, глядя на него с улыбкой. У него были остекленевшие, водянистые глаза, он тяжело дышал, брызгал слюной. От него несло красным вином, десятками литров красного вина.

— Доктор… — Рамиро скривился, словно в улыбке. — Вы меня испугали.

— Есть у тебя сигареты, сынок?

— Да, конечно. — Он поспешил дать ему пачку. Потом протянул зажигалку.

— Не могу заснуть, — сказал доктор, сильно кашляя. Потом, прочистив горло, добавил: — Невыносимая жара. Че[1], а я ведь этак каждую ночь сбегаю.

Рамиро подумал в отчаянии, что пьяные, когда они расчувствуются, вдвойне нестерпимы. Он спросил себя, где был этот человек тогда… ну, ладно, тогда, когда это произошло. Ясное дело, он ничего не видел и не слышал. А если это ловушка? Нет, как бы пьян он ни был, он вел бы себя иначе и не просил бы сигарет. В любом случае Рамиро надо было уезжать. И как можно скорее.

— Я спешу.

— Машина в порядке? — Доктор говорил, прислонившись к окошку, дыша ему в лицо отвратительным перегаром. Он курил, поставив одну ногу на выступ дверцы.

— Кажется, да. — Рамиро поспешил включить мотор. — Видно, аккумулятор заглох.

— Прокати меня немного. Поедем вместе в Ресистенсию и выпьем в баре «Да Естрелья».

— Но, доктор, я ведь…