Выжженный край - Нгуен Тяу

— Вот здорово! Наши вошли в Хюэ! Это точно?

— Тебе это кажется таким невероятным?

Они сжали друг друга в крепком объятии. Радость, настоящая, от которой захватывало дух, пришла после долгих и трудных лет схватки с врагом. И казалось, все вокруг — и земля, и небо — изменило цвет, стало ярче, шире, просторней. Хонг вынул сигареты и протянул Хьену. Оба с удовольствием закурили.

Вместе с политруком приехал штабист. Выйдя из машины, он тут же направился в глубь двора, внимательно осматриваясь по сторонам. На обратном пути задержался на мостике через протоку — по ту сторону ее стояли ряды двухэтажных коттеджей, прятавшихся за высокими деревьями.

Нгиа, пожалуй, уже по выкарабкаться… — помолчав, грустно сказал Хонг.

— Когда вы его навещали, он был в сознании?

— Бредил. Сейчас, наверное, оперируют.

— В той стороне офицерские коттеджи и клуб. Так? — спросил вернувшийся штабист.

«Ну вот, — мелькнуло у Хьена, — сейчас-то все и начнется».

— Да, а там, — он махнул рукой в сторону свободного пространства между двумя строениями из ребристого железа, — там авторемонтные мастерские.

В небе над морем заблестели редкие капельки звезд. На той стороне протоки, сразу за мостиком и совсем рядом с заграждениями из колючей проволоки, был хорошо видеп двухэтажный офицерский коттедж с красивым балконом, идущим вдоль всего второго этажа. Остальные дома, чуть подальше, уже окунулись в темноту и безмолвие, не нарушаемые ни единым бликом света, ни единым звуком.

— В тот момент, — начал рассказывать Хьен, — мы с Нгиа стояли на крыльце. Лам сидел рядом, над передатчиком, настраивался на волну…

— Похоже, стреляли из окна второго этажа? — прервал его оглядывающийся по сторонам Хонг.

— Так точно, со второго этажа, из одного из центральных окоп. Сзади этот балкон вплотную примыкает к проволочным заграждениям.

— Ничего не скажешь, место выбрали удобное! Выходит, что вы с Нгиа выпустили из виду ту часть зоны, что за протокой? Или, может быть, проверяли, но все же недостаточно тщательно? — продолжал расспрашивать Хонг.

— Так ведь сами посудите, — чистосердечно признался Хьен, — уже начинало смеркаться, а у нас была всего одна рота, для такой территории это капля в море. Кроме того, та сторона относится уже не к нам, а к К-3.

Политрук и штабист согласно кивнули.

— А твоя радиограмма точная, вы действительно видели двоих, мужчину и женщину? — спросил штабист.

— Да, и еще пацаненка.

— В котором часу это было?

— Ровно в восемь сорок три. Уже почти стемнело. Мы уничтожили все огневые точки на этой стороне. По всей зоне прекратили огонь. Этот сброд уже выходил сдаваться на середину двора. В основном те, кто драпанул сюда. Причем не только офицеры, но и многие солдаты прибыли с «прицепом» — потащили за собой жен и детей. Мы с Нгиа обсуждали, как доложить обстановку, и тут… тут это и случилось.

А случилось все так: затаившийся и стрелявший из укрытия офицер выпустил по ним, когда они с Нгиа стояли на крыльце, длинную очередь. Радист Лам погиб, Нгиа и Хьен были ранены. Среди пленных тоже оказалось около десятка убитых и раненых.

За минуту до этого Малыш Тханг — он вместе с бойцами санитарного дозора проверял колодец у мостика — заметил мужчину и женщину, забежавших в коттедж и по наружной лестнице слева поднявшихся на второй этаж. Он успел разглядеть их только мельком, они быстро проскочили в самый конец балкона.

Хьен тут же поднял целый взвод прочесать офицерские коттеджи и примыкающую к ним площадку, где стояли ожидавшие ремонта машины. Однако тех двоих нигде не нашли. Нашли только мальчика.

— Как же все-таки им удалось проскользнуть? — задал вопрос Хонг.

— Взвод потом обнаружил траншею, соединяющую офицерские коттеджи с авторемонтной площадкой. Мы думаем, что те двое и воспользовались этой траншеей. Раньше их не обнаружили потому, что санитарный дозор осматривал только террасы и комнаты первого этажа.

— Весьма вероятно, — кивнул штабист.

— Но где бы они сейчас ни прятались, — продолжал Хьен, — им далеко не уйти.

— Итак, вчерашнюю операцию вы пропели лихо, однако на последнем этапе им все же удалось вас куснуть, — подытожил Хонг. — Ну, а что же этот мальчишка, которого вы поймали, где он?

— Здесь, в доме, — ответил Хьен. — Хотите на него взглянуть?

— Да нет, зачем. Сколько ему?

— Совсем пацан, года три-четыре, не больше!

— Ну и как вы думаете с ним поступить?

— Не знаем еще, — ответил Хьен. — Пока что я поручил Тхангу, нашему санинструктору, присмотреть за ним.

Глава II

Горы, шоссе, город, разрушенные селения, военная база — все здесь сейчас, в Первой тактической зоне на этой земле, раскинувшейся под мартовским небом тысяча девятьсот семьдесят пятого года, носило следы поспешного отступления, бегства марионеточной армии. Словно массовая эпидемия, распространялись паника и хаос, захлестывая и горные джунгли, и город, и окрестности. Вьетнамцы, кто вынужденно, кто сознательно пошедшие когда-то за американцами, измотанные этими проведенными под ружьем годами, шли теперь к своему последнему прибежищу.

Десятки километров песчаного берега у порта Тхуанан и Тыхьен были забиты беспрестанно прибывающими сюда беженцами: штатскими — тут были люди абсолютно всех сословий, сгибавшиеся под тяжестью разнокалиберного багажа, и военными, разных званий и родов войск, во всем пестром разнообразии воинской амуниции. Генерал ли, солдат ли, богач ли, бедняк — они сейчас были уравнены в одном: каждый шагал на своих двоих, ибо все машины и другие средства передвижения пришлось бросить по ту сторону лагуны.

У самой кромки берега собралась толпа дочерна загорелых, провонявших потом солдат. Одни были по пояс голы, без всякого оружия, только в руках крепко зажаты кошельки. Другие — еще при оружии и в гимнастерках, превратившихся в грязные, измазанные глиной лохмотья. Изможденные лица, глубоко ввалившиеся, мутные, почти безумные глаза, взлохмаченные, в песке и пыли волосы — так выглядела эта толпа, сборище побежденных. Площадная брань, грубые крики, вопли, дикий, безумный смех, выстрелы, поднятые вверх кулаки, с угрозой машущие в сторону моря, еще дымящиеся стволы карабинов, и головы — все как одна повернуты в сторону моря…

— …Мать вашу! Если через пять минут не причалите, отправим прямиком в преисподнюю!

— …Эй вы! Территориальные! Слезайте! Оставайтесь в своем сучьем Читхиене!..

— Давай причаливай! Слышишь?! Мы резину тянуть больше не намерены!

— Открывай огонь! Отправить их к чертям собачьим!

Корабль темно-серой гигантской цветочной корзиной высился над водой — его помещения и палубы снизу доверху были до отказа забиты людьми: мужчинами в военной форме, женщинами, детьми. Многим не хватало даже места, чтобы стать как следует. Руки судорожно цеплялись за любой выступ, за что только можно было кое-как ухватиться. Леера были облеплены гроздьями людей. Время от времени со стороны открытого моря набегала большая волна, и корабль вместе со всей этой кишащей на нем толпой слегка покачивался и, казалось, оседал все глубже и глубже.

Большинство тех, кто находился сейчас на нем, были солдатами Первой дивизии или беженцами из города — сюда допустили только самых богатых. Толпа на корабле безжалостно теснила, давила, топтала друг друга. Тут было то же, что на берегу: раздирающие душу крики, грубая брань, кого-то грабили, кого-то едва не душили. На нижней палубе в дальнем углу уже завязалась драка. Полуголые солдаты, размахивая кулаками, набросились на женщину. Похоже было, здесь сводили какие-то личные счеты. Женщина лет тридцати, очень красивая, одетая в дорогое платье, была, как и муж, стоявший ранее рядом, измазана глиной и грязью. Она сопротивлялась изо всех сил: отталкивала наседавшую солдатню, яростно отбивалась, уворачивалась, царапалась, причем в глазах ее, гневно сверкавших под густо накрашенными ресницами, не было ни тени страха. Солдат же только подстегивал столь решительный отпор. Теперь уж они непременно свернут шею «птичке феникс», кричали одни, другие предлагали вышвырнуть ее прямо в море, третьи надрывали в хохоте глотки, скалились, орали, хлопали себя по заду, приплясывали, а потом все вместе бросились на женщину, стали выкручивать ей руки, щипать. В конце концов славные вояки одержали победу: женщине скрутили руки и, безжалостно содрав одежду, оставили в чем мать родила.

На муже ее — даже беглый взгляд сразу признал бы в нем офицера — была солдатская форма. Длинный серый шарф обматывал его шею поверх незастегнутой старой пятнистой гимнастерки, концы шарфа были схвачены узлом на голой груди. Еще несколько минут назад он стоял и тихо разговаривал с женой. На лице его застыло выражение разочарования и раздражения, тонкие губы под маленькими усиками то и дело сжимались в горькую усмешку. Теперь он походил на разъяренного тигра. Со злобным, помутневшим от гнева взглядом, взлохмаченный, скрипя зубами, он бросался на глухую стену голых, обожженных солнцем, вонючих и мокрых от нота спин, молотил кулаками по этой солдатне, посмевшей надругаться над его драгоценной половиной.