Богатство - Майкл Корда

– Озерные мухи, – объяснил норвежец. – Они кусаются не очень больно. Лагерь примерно в десяти километрах. – Он указал на нагромождение скал. – За этим.

Букер с трудом мог представить, как вообще кто-то способен жить "за этим", не то, что множество беженцев.

– Лагерь большой? – спросил он, гадая, есть ли там помещение с душем или хотя бы с кондиционером. – Большой, – ответил норвежец. – Несколько гектаров. Там тысячи людей живут в палатках – те, кому повезло, конечно. – В палатках? Тысячи людей? О т к у д а? – Они перешли границу Уганды. Там, в Уганде, засуха, племенные стычки, гражданская война, говорят, даже каннибализм. Кенийцы не хотят их здесь, поэтому согнали их в лагерь. Если они попытаются бежать, племя туркана убьет их. Здесь едва хватает пищи и воды самим туркана, так что не надо их винить. – Он выглянул из-под руки. – Похоже, вам повезло.

Вдали, между двумя скальными выступами Букер увидел или п о д у м а л, что видит – клуб пыли. Он присмотрелся, пока у него не заболели глаза, затем разглядел черную точку. Она увеличивалась. К горькому разочарованию Букера, это оказался открытый джип. При мысли о том, что в нем предстоит проехать десять километров, у него заныла голова. – Карл, пива для нас не найдется? – спросил пилот.

Норвежец скорбно покачал головой. -До следующего самолета – нет. В любом случае, генератор тоже к а п у т. Нету льда.

Джип промчался по полосе, сопровождаемый ордой голых, тощих как стервятники детей. Букер не понимал, как они могут бегать по такой жаре. Мам он с трудом мог стоять. Джип остановился, женщина встала из-за руля, и, как только Букер увидел ее, он внезапно ожил, словно снова оказался в Кайаве холодным осенним утром, и, стоя на лестнице, смотрит, как Сесилия и ее отец садятся на коней, чтобы возглавить охоту с гончими на огромном лугу, а кругом, насколько в силах видеть глаз, тянутся земли Баннермэннов – округлые полые холмы, отливающие в ясном свете красным и рыжим…

Тогда она была в черной амазонке и высокой шляпе с вуалью – женщинам Баннермэннов полагалось ездить по-дамски на псовой охоте в Кайаве. Это была одна из тех "особенностей", коих легион, что отличала Банкермэннов от других людей – даже от других б о г а т ы х людей.

Она всегда была худой – среди Баннермэннов вообще не было толстых, словно лишний вес не являлся проблемой для тех, кто принадлежит их классу и состоянию. Сейчас она еще больше похудела, а ее кожа была залеплена пылью и мошками. На ней были брюки защитного цвета и бледно-голубая рабочая рубашка, мокрая от пота. Голову обматывало подобие бурнуса, создающего некий религиозный эффект, вроде тех покрывал, что носят в наиболее либеральных монашеских орденах. На рукаве у нее была повязка с красным крестом.

Он подошел к краю навеса, чтобы она могла ясно его видеть, пытаясь сообразить, как лучше сообщить известие. Около двух дней он не думал почти ни о чем другом, но теперь, когда он был здесь, все заготовленные фразы казалось невозможным произнести. И в этом не было необходимости. Она догадается, лишь только его увидит.

Она остановилась в нескольких футах, все еще на солнцепеке. Прикусила губу, точно так же, как в Девоне, когда выиграла Резервный чемпионат, и в тот день, когда они расстались.

– Мартин! – сказала она тем ровным голосом, что он так хорошо помнил, казавшимся посторонним совершенно лишенным эмоций, но всегда трепетавшим от усилий скрыть свои чувства – которые, как предполагалось, не должны быть присущи Баннермэннам. – Это отец?

Букер кивнул. Он надеялся, что сумел придать своему лицу достаточно траурное выражение, несмотря на мошек. Сам он не скорбел по Баннермэнну, как и большинство людей – но знал, что Сесилия будет.

– Он болен, Мартин? Он зовет меня?

Букер откашлялся. Ему хотелось бы поговорить с ней так, чтоб их не слушали пилот и норвежец, но он не мог заставить себя выйти на солнцепек. Он чувствовал, что выглядит нелепо – без сомнения, единственный человек на сотни миль вокруг в темно-синем костюме-тройке и с черным кожаным кейсом под мышкой. -Сеси, он умер, – наконец, мягко сказал он.

Он решил не говорить о смерти Баннермэна больше, чем должен. Должно пройти достаточно времени, чтобы Сеси узнала, что случилось. Сейчас неподходящий момент.

Мгновение они стояли, глядя друг на друга в молчании, затем Букер выступил на солнцепек и обнял ее, когда она разрыдалась. Она была последней из детей Артура Алдона Баннермэна, кто узнал об его смерти. И единственной, кто заплакал.

* * *

Посол Роберт Артур Баннермэн получил известие о смерти отца двумя днями раньше, в Каракасе, хотя ему не сразу сообщили об ее обстоятельствах. Позднее он сумел оценить иронию ситуации.

Его не было в резиденции, когда поступило сообщение. В его обычае было покидать посольство в шесть часов, если не было назначено официальных приемов, с категорическим указанием не беспокоить его, разве что в крайнем случае. Но в отношениях между Соединенными Штатами Америки и Республикой Венесуэла редко возникали крайности, что было одной из причин, по которой Роберта Баннермэна направили на этот рост.

Были и другие причины, хотя ни одна из них не включала особые таланты Роберта Баннермэна по части дипломатии. Каждый президент от республиканцев чувствовал естественный долг "сделать что-нибудь" для семьи Баннермэнов, которая никогда не отказывалась поддерживать даже самых бесперспективных республиканских кандидатов в президенты. Для многих людей Баннермэны даже были почти синонимом Республиканской партии, во всяком случае, ее богатого интернационального крыла с Восточного побережья. Артур Баннермэн, отец посла, много лет назад хотел сам представлять свою партию на выборах, однако менее аристократичные республиканцы острили, что он надеялся принять корону короля Артура по одобрении сьезда, и, конечно, трудно было представить, как он продирается сквозь сито первичных выборов или заключает сделки с жующими сигары политиками.

Баннермэны, как Лоджи, Кэботы и Сальтонсталлы, любили Республиканскую партию, но издалека, и подозревали, вполне обоснованно, что чувство их не взаимно.

И все же, верность Артура Баннермэна – и его давнее разочарование – взывали о каком-то возмещении, и, поскльку он владел несколькими тысячами акров земли в Венесуэле, казалось наиболее подходящим назначить его старшего сына послом в этой стране.

Это был не тот пост, которого хотел Роберт Баннермэн, и не тот, который, по мнению его отца, хоть частично ему подходил, но Роберт принял его, отчасти из соображений, что "положение обязывает", отчасти потому, что чувствовал – наконец он что-то получит после двух безуспешных и настойчивых попыток занять кресло в Сенате. Кроме того, это было предложение, от которого было трудно отказаться, если он питал какие-то дальнейшие политические амбиции – а было хорошо известно, что он положил глаз на место губернатора штата Нью-Йорк – тема, которой президент коснулся сочувственно, но слегка уклончиво, когда предложил Роберту место посла. -В конце концов, Боб, – сказал президент, сверкнув своей знаменитой улыбкой, – у вас есть внешность, деньги, знаменитое имя… кроме того, вы можете связываться с Кайавой через Олбани на полчаса каждый день… прекрасная должность, и вы можете ее занять.

Роберт Баннермэн скривился, когда президент назвал его "Боб", но постарался скрыть это. Как и его отец, он не позволял, чтобы сокращали его имя и ненавидел фамильярность, однако вряд ли он мог поправить президента.

Роберт разделял мнение президента по поводу своих преимуществ. Он б ы л привлекателен – и знал это. Его фамилия б ы л а знаменита, хотя он давно усвоил, что это не всегда приносит успех в политике. Когда умрет его отец, он будет контролировать одно из крупнейших состояний в Америке. А пока что ему остаются чувствительные долги за те предварительные кампании и сенатские гонки, оплаченные из собственного кармана, и место посла в стране, чья столица напоминала Майами.

Он оценил его выгоды. Американцы питают нелепые взгляды на моральность большого богатства, но в Венесуэле богачи не страдают от неуверенности в себе. Они купаются в роскоши, живут для наслаждений, и не платят налогов, без извинений или чувства вины. Это было общество, как по мерке скроенное для красивого, богатого сорокалетнего разведенного посла, чьи интересы включали поло, гольф и легендарный успех у женщин.

* * *

Когда в полночь в посольстве застучал факс, личного помощника посла бросило в пот. Он знал, где н а й т и посла Баннермэна – это было естественно в штате посольства. Он также знал, что нет лучшего способа вызвать гнев посла, чем его потревожить. Однако это его долг, напомнил себе молодой человек. Он оторвал бюллетень новостей, сложил его в карман и спустился, чтобы вызвать машину посольства.