Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Со мной будет все в порядке, Саймон. Головорезы пошли домой и легли спать, когда головы резать стало некому. У них, как и у всех, есть свои рабочие часы. -Ради Бога, Алекса! Твой любовник был одним из богатейших людей Америки. К утру весь этот чертов мир узнает, что он умер в твоей постели. Люди подумали бы так, даже если бы это н е б ы л о правдой. За двадцать четыре часа ты будешь прославлена прессой, дорогая. Хочешь ты этого или нет? -Он не был моим любовником, Саймон. – А кем же тогда?
Она сделала глубокий вдох.
– Он был моим м у ж е м.
Саймон замолчал. На миг ей показалось, что связь прервалась. Затем до нее донеслись слабые зхвуки песни Отиса Реддинга "Постарайся быть немного нежнее". Вероятно, Саймон переключился с какого-то фильма, который смотрел, пока разговаривал с ней – верный признак того, что он сосредоточился, его глаза закрыты, чтобы лучше соображать. Сознание, что ей, наконец, удалось потрясти его, доставляло своего рода удовольствие.
– Что это значит – " м у ж е м"? – спросил он. -Это значит, что мы поженились. -Ты меня дурачишь? -Нет. -Когда, Христа ради? -Вчера.
Она слышала его дыхание, прерывающее Отиса Реддинга.
– Тогда какого черта ты не сказала?
Это был хороший вопрос. Она не гордилась своим поведением в последние несколько часов. Было неразумно настаивать на том, чтобы одеть Артура и перенести его в гостиную – хотя она чувствовала – он бы не захотел, чтобы его нашли обнаженным в ее постели. Для него было необходимо достоинство, мысль о том, чтобы умереть, занимаясь любовью с женщиной, годившейся ему во внучки, показалась бы ему шуткой в дурном вкусе, независимо, был он на ней женат или нет. Даже Саймон, которому она позвонила, как только обрела дар речи, понимал э т о. Еще более неразумно было сохранять тайну брака после его смерти. Обещание есть обещание, и она никогда не нарушала слова, данного Ароуру. Но смерть, разумеется, освобождала ее от обязательства, которое было уже невозможно сохранить.
– Артур хотел держать все в тайне, пока у него не будет случая сообщить родным, – сказала она. – Они все собирались собраться вместе на его шестьдесят пятый день рождения, видишь ли, и вот тогда Артур… -Ясно. – Он явно не был убежден. – Де Витт знает? -Н и к т о не знает. Ну, судья. И его секретарь. И шофер Артура – он был свидетелем. -Тебе лучше уехать, – сказал Саймон. Она отметила, что вся его уклончивость мгновенно исчезла. – Чем скорее, тем лучше. -А как насчет репортеров? -Протолкнись сквозь них. Не отвечай ни на какие вопросы. Просто иди. Дай мне…скажем, двадцать минут. Я буду ждать тебя на парковке за Таверной.
Его тон был резким, но дружелюбным. Алекса без особого труда догадалась, что в качестве вдовы покойного Артура Алдона Баннермэна она гораздо более приемлема, чем как незамужняя героиня скандала для первой полосы. Это было обидно, но не очень, и она предпочла не обращать внимания на быструю душевную перемену Саймона. Его эгоизм был инстинктивным, настолько естественным, что невозможно было обижаться на него долго. В любом случае она не в том положении, чтобы с ним ссориться. Ей был нужен друг и союзник, даже если его мотивы были не совсем бескорыстны. Она позволила себе лишь слегка съязвить.
– А ты не беспокоишься, что нас будут преследовать?
Он пропустил это мимо ушей.
– Я заведу их в Гарлем, даже в Бронкс, оторвусь от них на тамошних улицах, а потом вернусь в Ист-Сайд.
Решая практические проблемы, Саймон был до невероятности неистощим, особенно, если это обещало какие-то приключения, единственно, чего он по-настоящему боялся, была скука.
– Надень кроссовки, – посоветовал он. – Первым делом утром позвонишь де Витту. Необходимо, чтобы он услышал новости от тебя. -Не понимаю, зачем… – начала Алекса, не вполне уверенная, что хотела бы начинать первый день своего вдовства со столкновения с Кортландом де Виттом, чьего поведения по отношению к ней она не собиралась прощать, но Саймон был уже на взводе – встал и побежал, как любил говорить он о себе.
– Двадцать минут, начиная с э т о й, – оборвал он ее и повесил трубку.
Она взглянула на часы – тонкий, гибкий браслет из золотых чешуек, с циферблатом, столь маленьким, что почти невозможно было разглядеть время – первый подарок от Артура. Это было так похоже на него: он не поехал за подарком к Буччелати или Тиффани, но вместо этого подарил ей нечто несравненно более ценное. Часы были единственные в своем роде, выполненные Картье в Париже, настолько уникальные, что когда она принесла их в отделение Картье на Пятой Авеню, менеджер сам вышел, чтобы осмотреть их и предложил выкупить их для коллекции Картье, если она когда-либо захочет их продать. Алекса не спросила, сколько они стоят, но счет за чистку и настройку составил почти пятьсот долларов, которые она уплатила сама, не обращаясь к Артуру,
Десять минут на сборы. На миг она задумалась о своем выходе. Интересно, как положено выглядеть, прокладывая путь через толпу репортеров перед телевизионными камерами? Единственные, кого она видела в подобной ситуации, были высокопоставленные мафиози, собиравшиеся предстать перед Большим Жюри, которые, как правило, пытались прикрывать лица воротником или шарфом. Она этого делать не собиралась.
А также, вопреки совету Саймона, не было у нее намерения предстать в кроссовках на национальном телевидении. Она сбросила джинсы и свитер, в которых оставалась с ночи – не хотела встречать полицию в халате, – и одела плиссированную серую фланелевую юбку, шелковую блузку, высокие замшевые сапоги и твидовый жакет. Нет нужды, в конце концов, одеваться для прессы, как подросток или шлюха. Она взяла темные очки и сдвинула их на лоб, чтобы удержать волосы. Она знала – лучше так, чем прикрывать глаза. Темные очки среди ночи будут смотреться перед камерами, как несомненный признак вины, а она ни в чем не чувствовала себя виновной.
Она взяла перчатки и сумку со столика в прихожей, открыла дверь и стала спускаться по лестнице, твердо и уверенно, даже когда достигнув холла, по вспышкам камер поняла, что репортеры стаей собрались у матовых стеклянных дверей.
И когда она собиралась с силами, чтобы пройти через пытку, ей вспомнилось, что она приехала в Нью-Йорк, надеясь прославиться. Теперь слава, наконец, готова была обрушиться на нее.
По очень плохим причинам.
* * *За пределами семейного круга к Патнэму Баннермэну относились, как вполне разумному и талантливому взрослому человеку. Он был преуспевающим фотографом, богатым, благодаря собственным заработкам, более, чем способен вести дела и справляться с большими и малыми проблемами повседневной жизни. Он встречал уважение со стороны своего банковского менеджера, своего агента, приходящей прислуги, и в различной степени обожание и восхищение значительного числа женщин. Но стоило только приехать домой, думал он, чтоб к тебе относились как к ребенку или деревенскому дурачку.
Как младший из детей Артура Баннермэна, он, как правило, исключался из семейного совета, и даже не обижался на это. Слишком часто в прошлом семейные советы были посвящены ему самому.
Он должен был разрешать проблемы, держась в стороне, и уже сожалел, что приехал, хотя при данных обстоятельствах вряд ли мог отказаться. Он отдал дань уважения бабушке, которая велела ему найти белую рубашку и переодеться, и обменялся несколькими словами с братом Робертом – тот был слишком занят "преодолевая трудности", как если бы смерть отца была дипломатическим кризисом.
Роберт занял кабинет отца – мрачную, отделанную панелями комнату, полную переплетенных в кожу счетных книг и политических заметок, откуда время от времени возникал, дабы провозгласить, что он только что говорил с президентом, или что Кортланд де Витт едет из Нью-Йорка с важными известиями, которые не хочет обсуждать по телефону. Приезд де Витта и его неожиданное отбытие, казалось, создали н а с т о я щ и й кризис, и теперь Роберт пребывал наверху за запертыми дверями вместе с бабушкой, в то время как слуги кругом передвигались на цыпочках и общались замогильным шепотом, словно малейший шум мог бы сорвать с их голов покров Господень, что, учитывая настроение миссис Баннермэн, было вполне вероятно.
Известие, что отец умер в квартире – а возможно, даже в постели – молодой женщины, не потрясло Пата. Он был удивлен, конечно, но на свой лад это показалось ему лучшим, что он услышал о старике за многие годы. Он предполагал, что подобные вещи проходят мимо отца, что вся его жизнь состоит из заседаний совета директоров, официальных обедов и приемов с его ровесниками и всяческими скучными социальными обязанностями, вроде открытия нового крыла Метрополитен Музея.
При редких случаях, что он встречался с отцом в последние годы, тот казался старым, усталым и скучающим, – человеком, полностью поглощенным рутиной, дававшей ему очень мало удовольствия и никакого возбуждения. Патмэн не находил это странным – в конце концов, отцу было за шестьдесят, и он все еще страдал от последней неудачной попытки достичь президентского поста, хотя и скрывал свое разочарование за обычным самообладанием аристократа. Он был здоров, даже оживлен, но Патмэн не допускал и мысли, что у отца есть личная жизнь, как будто либидо Артура Баннермэна исчезло вместе с президентскими амбициями.
- Костер на горе - Эдвард Эбби - Современная проза
- Между нами горы - Чарльз Мартин - Современная проза
- Рождественская шкатулка - Ричард Эванс - Современная проза
- Продавщица - Стив Мартин - Современная проза
- Пустыня - Жан-Мари Леклезио - Современная проза
- Пейзаж с эвкалиптами - Лариса Кравченко - Современная проза
- Темные воды - Лариса Васильева - Современная проза
- Перед cвоей cмертью мама полюбила меня - Жанна Свет - Современная проза
- Мартин-Плейс - Дональд Крик - Современная проза
- Мальчик на вершине горы - Джон Бойн - Современная проза