1914 - Александр Носов

Тадей, сидевший в самом последнем ряду балкона, вытянул и без того длинную худую шею, пытаясь между темными силуэтами голов уловить тот счастливый миг, когда на сцене наконец появится знаменитая Примадонна. Пока что он восхищался грандиозным занавесом «Парнас», закрывающим еще молчащую сцену. Художник Генрик Семирадский за два года до кончины создал свое творение и подарил театру занавес, где торжество античности и классицизма достигло апогея.

На занятиях в академии Тадей бесконечное количество раз делал эскизы с гипсовых копий античных героев и богов, слушал длинные и скучные поучения профессоров, с брюзжанием прославлявших недостижимое мастерство древних мастеров-чудотворцев. «Парнас» был действительно бесподобен: яркое и сочное сочетание красок поражало; оцепеневшие зрители сразу попадали в объятия девяти муз среди классической архитектуры и итальянских пейзажей. Возле алтаря Аполлона Дельфийского мчалась четверка лошадей, запряженная в колесницу с зажженным факелом. Пред алтарем пророчествовала Пифия, жрица Аполлона, подняв руки и окутывая своим туманным взглядом каждого зрителя.

Потрясенный, Тадей даже в последнем ряду самого удаленного от сцены балкона ощущал трепет и восхищение.

– Надо же, – он проглотил комок, застрявший в пересохшем горле, и представил величие происходящего. Работы самых известных художников в основном хранились в частных коллекциях богачей и аристократов или в редких и полупустых залах музеев.

В роскошно-сказочном убранстве театра занавес впитывал энергию тысячи взглядов и античность оживала, исчезала грань между грузом тысячелетий и серой тяжелой жизнью, оставшейся за массивной дверью театра.

Вдруг над темной оркестровой ямой появился дирижер и его поднятая над головой палочка резко опустилась вниз. Музыка вырвались из самого нутра театра и заполнила каждый уголок зала. Юное и чувствительное сердце Тадея, впервые увидевшего такое великолепие, затрепетало в предчувствии чуда.

Вдруг из-под купола послышался неземной голос и начал опускаться, парализуя публику своим божественным тембром. Густой частокол полутемных голов почти закрывал Тадею сцену и пришлось даже привстать, благо за спиной уже никого не было. Наконец он в лучах прожекторов увидел ожившую богиню, сошедшую на сцену и своим голосом покорившую зал. Сопрано тоскующей мадам Баттерфляй заставило забыть о земных заботах, долгах, неоплаченных счетах, изменах и болезнях, преследовавших за стенами театра. Тысяча зрителей прикипела взглядами к сцене, где свершилось чудо превращения девушки из маленького галицийского городка в Примадонну, покорившую своим талантом лучшие оперные сцены мира. Певица была одна из них, обреченная прозябать в обыденной и серой жизни, и не у каждого в зале всегда хватало денег купить такие дорогие билеты.

Тадей долго откладывал деньги, экономя даже на скудном студенческом бытии. Еще за день до спектакля он старательно приводил в порядок свой потертый пиджак и тщательно гладил брюки, и в антракте старался спрятаться от громадных зеркал, куда торопилось попасть уважаемое панство. Партер переполнял цвет города, приходящий в роскошных нарядах из лучших магазинов Парижа и Вены. От дам в прекрасных платьях, с дорогими ожерельями на уже привядших шеях и перстнями на пухлых пальцах, казалось, исходил аромат не только изысканных духов, но и сказочной и беспечной жизни, переполненной постоянными поисками удовольствий и острых ощущений.

Тадей даже съежился, когда вспомнил, чем пришлось пожертвовать, чтобы хотя бы через эту замочную скважину посмотреть на праздник жизни.

– Мое почтение, пан студент, – вдруг услышал Тадей за спиной, когда попятился за колонну. Его встретил взгляд темных глаз невысокого, слегка полного человека в сером костюме-тройке; в облике незнакомца выделялся только фривольно завязанный галстук с красно-зелеными кубиками. Глаза начинающего художника сразу заметили некую схожесть пана с множеством подобных типов, бесцельно слоняющихся возле шинков, пивных или по бульвару Карла Людвига возле театра Оперы, небрежно помахивая тросточкой и с удовольствием раскачиваясь и снимая шляпу.

– Я бы и сейчас снял шляпу, пан студент, но оставил ее в гардеробе, – ответил Тадею, удивленному такой проницательностью. – Позвольте представиться, Леон, – и слегка наклонил голову.

– Откуда вы меня знаете? – искренне удивился Тадей, на мгновение забывший пиршество театральной роскоши.

– Я в этом городе все знаю, – как-то загадочно ответил Леон, и его тросточка обернулась вокруг указательного пальца. – Пан студент, я чувствую, что вы поражены этой роскошью и даже немного подавлены. Но ведь это показная мишура, которая может слететь в любое мгновение, – Тадей словно ощутил давление темных мягких глаз и беспокойство от назойливости странного собеседника.

– Вот как вы думаете, зачем я к вам привязался?

И снова, не дождавшись ответа, добавил:

– Потому что вы очень достойный молодой человек, способный на многое.

Тадей все ожидал звонка об окончании антракта, но спасение не торопилось.

– Здесь все скрывает тайны человеческой низости, пороков и тщеславия, замаскированных под добродетель и респектабельность.

Пан Леон с трудом прищурил свои круглые и черные, как спелые оливки, глаза и показал коротким толстым пальцем вниз:

– Пан студент, знаете, что там?

Тадей недоуменно пожал плечами, будучи не в состоянии постичь глубины мысли своего собеседника.

– Под этим роскошным театром, переполненным архитектурными изысками, позолотой и лепниной, громадными зеркалами? – вновь повторил пан Леон и, уже не ожидая ответа, убедившись в полной умственной несостоятельности всех окружающих, ехидно добавил:

– Грязь, потоки нечистот, что стекаются в речку Полтву, протекающую под самым театром, – и, наконец успокоившись таким важным сообщением, словно выстрелил взглядом:

– Пан студент, скоро и сами узнаете, что скрывается под этим фальшивым блеском и позолотой!

– Вы знаете, что эта роскошь была свидетелем многих преступлений? – Пан Леон в восторге даже закатил свои темные глазки и причмокнул полными губами, словно восторгаясь невидимыми или уже давно забытыми событиями, потрясшими жизнь Лемберга. – Вы знаете, в Опере покончил с собой из-за несчастной любви окулист Бужинский, – и, довольный собой, пан Леон снова завертел тросточкой.

– Два года назад юрист и банкир Станислав Левицкий в припадке дикой ревности перед спектаклем влетел в гримерную певицы Янины Оленской-Шендерович и разрядил в прекрасное тело своей пани все патроны из барабана нагана.

Тадей ощутил, как излияния назойливого собеседника начали погружать его в какой-то транс.

– Вы только посмотрите на них, – и тросточка едва приподнялась в сторону представительного пана с немного поседевшей головой. Из-под расстегнутой полы дорогого темного костюма тускло поблескивала массивная золотая цепь, а пальцы были усыпаны перстнями. Под руку он вел роскошную даму в нарядном розовом платье с богатым золотым шитьем вокруг воротника, открывающего привядшую шею, украшенную дорогими ожерельями.

– Паны Гусинские – богатые, знатные и всегда садятся в первом ряду перед сценой. Только это все маска, а живут каждый отдельно, он – с любовницей-секретаршей, а пани – с учителем музыки ее дочери, – скептическая улыбка всезнания растянула губы Леона.

– Пану студенту суждено еще многое, и с вами я встречусь снова, – ошарашенный неожиданными излияниями, Тадей даже замешкался и отвел взгляд на красивую белокурую девушку, пронзившую его взглядом голубых глаз.

Пан Леон словно где-то растворился, и растерянный студент заметил только молчаливую пустоту, даже обошел вокруг колонны, пытаясь разгадать очередную шараду странного незнакомца.

Прозвенел звонок и Тадей едва успел добраться на свой дальний балкон, как сразу начали гаснуть огни. Свет выделял и отделял сцену, где рождалось волшебное действо, и, наконец, появилась Примадонна.

Высокое сопрано прорезало зал, взлетело под самый купол и заполнило каждый уголок, долетело до ушей жаждущих прикоснуться к чему-то необычно высокому и значительному. Даже немного подвыпившие паны в конце зала у самой двери, пришедшие под конвоем своих жен, учительниц женских гимназий, вдруг проснулись. Из полусладкой дремоты мягких бархатных кресел их вырвал необычный голос.

– Надо же, как поет, – недоумевал краснолицый пан и машинально стал доставать латунный портсигар, но, получив толчок острого локтя своей строгой супруги, сразу успокоился.

Зал театра еще задолго до начала спектакля был переполнен ожиданием волшебной сказки, которую только здесь можно было увидеть воочию.

Сегодня был особый день в жизни Лемберга, когда после долгих странствий по лучшим оперным сценам мира наконец должна была появиться знаменитая Примадонна. Несколько месяцев газеты взахлеб смаковали подробности выступлений знаменитой землячки в театрах от Варшавы и Вены до Мадрида и Александрии. И сквозь пеструю вязь описаний оперных сцен, деталей роскошных нарядов и бесподобных декораций, восторга публики, сопровождающегося долгими овациями и громадными корзинами цветов, читатели газет упорно выискивали нечто другое, способное пощекотать нервы и заполнить сердца сладкой истомой.