Янтарь (сборник) - Виталий Ковалев

– Я не найду, – сказала она, прикусив губу, слёзы выступили на её глазах, – я никогда не найду, потому что я слепая!

– Я помогу тебе, вот садись, трогай травку рукой, ищи…

Алина вдруг посмотрела на меня. Вернее, она посмотрела не на меня, а куда-то влево за моё плечо. Я взял её лицо и развернул к себе. Теперь она смотрела в мои глаза.

– Я тебя вижу! – прошептала Алина.

– Ты выздоровела?! Ты стала видеть?

– Нет, всё чёрное, но я вижу тебя!

– Какой я?

– У тебя тёмные волосы… И ещё… ты такой хороший! – сказала вдруг она, улыбнувшись, – да, ты очень хороший!.. И ещё… ты такой смешной!

– Дай руку, – сказал я ей, – мы будем искать вместе. Щупай травку.

– Я никогда не найду!

– Найдёшь, – ответил я и вытащил из кармана шорт мой большой, драгоценный янтарь.

Я смотрел на янтарь… он был такой красивый… такой красивый!.. А потом посмотрел на Алину, на её странные серые глаза, на сломанную серёжку, на капельку сока у её губ и… положил янтарь на ил. Он был такой большой и красивый. Я никогда ещё не находил такого…

– Дай руку, – сказал я Алине, – сейчас ты найдёшь янтарь.

– Найду?

– Да, я тебе помогу. Щупай ил, давай ищи чуть дальше, ещё немного… Сейчас ты найдёшь… Он такой красивый!.. Он как солнце! Ещё чуть-чуть, вот… ты уже почти его нашла… Алина, бери его…

Отец уходит

С сильным порывом ветра, по лесу прошла волна соснового шума и стихла. Папа идёт со мной по лесной дороге, под ногами я вижу шишки, серые бугры корней, а сбоку дороги, под еловыми ветвями, замечаю жёлтую сыроежку. После утреннего дождя, в её загнутой кверху шляпке собралась вода, и плавает в ней жёлтый берёзовый листок.

Солнце садится, а оранжевые пятна света, наоборот, поднимаются по сосновым стволам, чтобы добравшись до самых вершин, погаснуть.

Взяв папу за руку, я посмотрел на него снизу вверх и увидел, что он о чём-то думает.

Я прижался щекой к его руке и вспомнил, как весной, умерла тётя Катя. Я сидел тогда на кухне и прислушивался к тому, что происходит за закрытой дверью, где лежала тётя, и услышал, вдруг, мамин крик. Мне тогда показалось, что в той комнате появилось что-то ужасное и, увидев это, мама закричала: «Нет-нет-нет!»

За дверью послышалась возня, а мне снова показалось, что мама изо всех сил держат тётю Катю, чтобы не отдать её тому, что появилось в комнате… Но у неё не хватило сил.

Мама вышла заплаканная и оставила дверь открытой. В проёме двери я увидел в окне комнаты, облако с ослепительно горящим на солнце краем…

На ветке дерева я увидел белку, и хотел было показать её папе, но он вдруг остановился, отпустил мою руку и сказал:

– Я что-то устал. Ты пойди и сам поищи янтарь.

– Папа, я хотел с тобой.

– Я устал. Мы уже долго идём. Давай я возьму корзинку и пойду домой. А ты иди дальше сам.

Папа пошёл назад, а я один побрёл к морю, которое шумело за деревьями.

Оглянувшись, я увидел, как он уходит от меня. Я остановился и стал смотреть папе вслед, ожидая, что он оглянется, но он, то попадая в полосу света, то заходя в густую, зелёную тень, уходил всё дальше и дальше, и, вскоре, скрылся за поворотом. Он так и не оглянулся.

Я остался на дороге один, и не мог понять, почему же папа так устал? Вот я ведь не устал ни капельки. И, словно желая доказать себе это, быстро взбежал на крутой гребень дюны, и там, с высоты, вдохнул всей грудью аромат шумящего моря. Радость охватила меня. Я не мог понять, что же такое случилось, от чего мне стало так хорошо. И вдруг понял – сегодня был тот редкий день, когда море пахнет арбузом. Движутся по морю волны с белыми гребнями, веет душистой прохладой, и кажется мне, что передо мной совсем не море, а раскинувшийся во весь горизонт, прохладный, свежеразрезанный арбуз…

Хорошая ночь для полёта

Летняя ночь. Мне семь лет. Я лежу в постели на втором этаже нашего дома и прислушиваюсь к ровному шуму моря. Сегодня хорошая ночь для полёта.

Я закрываю глаза, и вижу себя выходящим в наш двор, окружённый соснами, иду босиком по росистой траве, и поворачиваюсь лицом к своему дому. Так я стою несколько мгновений, но вдруг чувствую, что пора и развожу руки в стороны. На моей спине появляется невидимое мне, странное снаряжение для полёта, которое подчиняется моей мысли, а на руках я вижу подобие крыльев. Я начинаю подниматься в ночное небо. Подъём медленный и это для меня важно, так как я должен увидеть сверху крышу нашего дома и должен увидеть море, но не для того, чтобы проститься с ними. Нет… Они нужны мне, как ориентир, к которому я поворачиваюсь спиной и смотрю теперь во тьму. Смотрю строго на юг, в сторону цели…

Я сжимаю кулаки и, почувствовав мощный рывок, тут же набираю чудовищную скорость. Ревущая тьма необозримых пространств несётся подо мной и вокруг меня, и вдруг удар в грудь тёплой воздушной волны, и я останавливаюсь высоко в небе. Я вижу теперь ясно свою цель. Я вижу Чёрное море. Оно, как и моё море, тоже блестит в лунном свете, качается подо мной, вздымается, дышит…

Я медленно опускаюсь на мелкие камешки берега, всё ещё хранящие тепло солнца. Бьют в берег волны, темнеет на фоне звёзд гора, мерцают звёзды…

Сегодня, спустя много лет, я вспоминаю свои ночные полёты детства. Вспоминается мне и то, что я никогда не возвращался назад домой. Это был всегда путь в один конец. Полёты эти для меня и сейчас тайна, и они вовсе не кажутся мне пустяком. Как много в них непонятного!.. Ведь воображение беспредельно, в мире фантазии всё возможно. Так почему же я чувствовал на себе тяжесть снаряжения для полёта, тяжесть, которая исчезала только при бешеной скорости? Зачем это было мне нужно?..

И ещё тайна – почему я, живя у самого моря, видя его каждый день, в ночных полётах избирал своей целью всегда одно и то же – другое далёкое море? Что я хотел там найти?

Пытаясь найти ответ, я снова вспоминаю стремительный полёт, и потом себя, сидящего ночью, в одиночестве, на берегу моря. Почему мне хотелось быть там ночью? Что я чувствовал при этом? Может, счастье? Или радость, восторг?.. Нет, я не чувствовал ни счастья, ни радости, ни восторга. Никто меня здесь не ждал, и я тоже никого не ожидал здесь встретить. Да и не думал я тогда ни о каком счастье, потому что к счастью может стремиться только тот, кто несчастлив, а детство у меня было счастливым.

Дети не задумываются над своими действиями, они всё ещё близки к животным, а вернее – близки к природе, они живут глубинными импульсами, и я, будучи ребёнком, не давая себе в этом отчёта, подобно птице в долгом перелёте к родному гнезду, следовал безошибочному внутреннему навигатору, подчинялся единому со всем живым Закону и точно шёл к цели.

И я снова вспоминаю, как сидел в ночи у Чёрного моря, видел волны, звёзды, горы, но не видел больше себя самого. На этом берегу я уже не имел значения. Я растворился в мире, и значение отныне имел только весь мир.

На этом ночном, безлюдном берегу я находил покой и чувство слияния, прозревая, что путь будет огромен, пролегать будет во тьме, и промелькнёт, как один миг.

Искатели

Летним жарким утром, с миской в руках я подошёл к клубничной грядке и тут только заметил соседскую девочку Иру. Она стояла под вишнёвым деревом за забором и громко плакала.

– Ты чего, Ирка? – спросил я.

– Меня сегодня заставляют собирать вишни для варенья, – всхлипнула она. – А я… Я… почему-то не хочу работать…

И она залилась горькими слезами.

Две косички, вздёрнутый носик, испачканный чем-то жёлтым, видать нюхала какой-то цветок, и голубые, как небо, глаза.

Сорвав большую клубничину, я отправил её в рот, а потом стал собирать ягоды в миску…

– Не плачь, Ирка, – сказал я. – Пойдёшь сегодня за рыбой? Давай пойдём вместе?

– Я у мамы спрошу, – ответила она, шмыгая носом и, протянув руку вперёд, выстрелила в меня вишнёвой косточкой.

На кухне бабушка жарила оладьи. Я поставил миску с клубникой возле неё и сел за стол перед стопкой оладий, на широкой тарелке. Отпивая кофе с молоком, я поверх кружки посмотрел на фотографию на стене. На снимке папа и мама, были совсем молодые. Папа в офицерском кителе с погонами, мама в шляпке и чёрном каракулевом пальто.

– Бабушка, а я тогда ещё не родился? – спросил я, показывая на снимок.

– Нет. Это сорок четвёртый год, в Краснодаре. Вася тогда после ранения приехал, ответила бабушка. – Мы с Валей как увидели его, так аж испугалась. Худой стал и страшный, как немец… Пять операций перенёс. Осень уже была, а он в одном кителе, так я ему тужурку из ваты пошила. Я тогда в больнице работала. Три дня он пробыл и уехал. Было у него предписание двигаться в сторону Риги. Её тогда как раз брать начали…

Я, слушал бабушку и думал о том, что если бы папу на войне убили, то меня бы не было. Самым обидным мне показалось то, что никто бы даже и не знал, что меня нет.

После завтрака мы с Ирой пошли за рыбой. Я нёс обе наши сумки, а Ира, цепляя на кончик хворостины шишки, пуляла ими в соседские дворы.