Все романы в одном томе - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

начала. – Спокойной ночи, старина… Спокойной ночи.

Однако, спускаясь по лестнице, я увидел, что вечер еще не кончился. Метрах в пяти от парадного подъезда в ярком свете десятка автомобильных фар моему взору предстало странное и немного гротескное зрелище. В придорожном кювете, завалившись на левый борт и выставив вверх сиротливо торчавшую правую ось без колеса, лежал новенький двухдверный автомобиль, пару минут назад отъехавший от дома Гэтсби. Острый выступ стены объяснял потерю колеса, и это происшествие привлекло внимание пяти-шести любопытствующих шоферов. Однако, как только они вылезли из машин, образовалась пробка, вызвавшая разноголосое гудение стоявших сзади автомобилей. Продолжавшийся некоторое время яростный рев клаксонов придавал неразберихе на дороге еще большую сумятицу.

Мужчина в длинном пыльнике вылез из покореженной машины и стоял посреди дороги, с веселым изумлением переводя взгляд с машины на колесо и с колеса на зевак.

– Полюбуйтесь! – воскликнул он, словно что-то объясняя. – Прямо в кювет.

Авария вызывала у него безграничное изумление, и я узнал сперва это чувство искреннего удивления, а потом и обладателя этого чувства. Им оказался давешний очкарик из библиотеки Гэтсби.

– Как это случилось?

Он пожал плечами.

– Я вообще не разбираюсь в механизмах, – последовал решительный ответ.

– Но как же это все-таки произошло? Вы что, врезались в стену?

– Да не спрашивайте вы меня, – огрызнулся очкарик, словно умывая руки. – О вождении я знаю очень мало, почти ничего. Вот случилось, и все тут.

– Если вы никудышный водитель, то не пытались бы ехать ночью.

– Но я даже и не пытался! – возмущенно объяснил он. – Никак не пытался.

Стоявшие рядом в ужасе ахнули.

– Вы что, хотите покончить с собой?

– Вам повезло, что вы отделались только колесом! Никудышный водитель, да к тому же и не пытается рулить!

– Ничего вы не понимаете, – объяснил очкарик. – Я вообще не рулил. Там, в машине, еще один остался.

Это заявление вызвало настоящий шок. Все громко ахнули, когда дверца машины начала медленно открываться. Толпа – теперь уже толпа – невольно подалась назад, и, когда дверь полностью распахнулась, воцарилась зловещая тишина. Затем очень медленно, по частям, из разбитой машины выбрался бледный субъект, которого шатало из стороны в сторону, и начал осторожно искать на земле точку опоры, водя туда-сюда огромным лакированным ботинком.

Ослепленный светом фар и сбитый с толку неумолкающим ревом клаксонов, он несколько мгновений неуверенно покачивался, пока не заметил мужчину в пыльнике.

– В чем д-дело? – спокойно поинтересовался он. – Бензин к-кончился?

– Глядите!

С полдюжины пальцев показали на ампутированное колесо: какое-то мгновение он смотрел на него пустым взглядом, а потом задрал голову вверх, словно подозревая, что колесо свалилось с неба.

– Оно отлетело, – объяснил кто-то.

Он кивнул.

– Сперва я даже не з-метил, что мы ос-навились.

Пауза. Затем, сделав глубокий вдох и расправив плечи, он твердым голосом осведомился:

– Кто-нить знает, где тут з-заправка?

По меньшей мере десять человек, которые были немногим трезвее его, стали объяснять ему, что колесо и автомобиль уже ничем между собой не связаны.

– Задним ходом, – предложил он, чуть подумав. – Передачу пер-ключить, и все.

– Но колеса-то нет!

Он задумался.

– Попробовать не повредит, – решил он.

От пронзительного воя клаксонов уже начало закладывать уши, так что я повернулся и прямо через лужайку пошел к дому. По дороге я оглянулся. Яркий диск луны освещал дом Гэтсби, оставляя ночи ее прежнее очарование, хотя смех и музыка уже перестали звучать в саду, все еще расцвеченном иллюминацией. Казалось, что из окон и огромных дверей внезапно заструилась пустота, делая еще более одинокой фигуру хозяина, стоявшего на парадном крыльце с рукой, поднятой в прощальном жесте.

Перечитывая свои записки, я понимаю, что создается впечатление, будто больше всего меня занимали события тех трех вечеров, разделенных интервалами в несколько недель. Напротив, они являлись всего лишь обычными эпизодами того бурного лета и до поры до времени интересовали меня куда меньше, нежели мои личные дела.

Большую часть времени я работал. Ранним утром длинной тенью, обращенной на запад, я спешил по грязновато-серым ущельям деловых кварталов Нью-Йорка в контору под названием «Пробити трест». Я знал по именам других клерков и молодых продавцов облигаций и обедал с ними в полутемных переполненных ресторанчиках, поглощая маленькие свиные сосиски с картофельным пюре и запивая все это кофе. У меня даже случился мимолетный роман с девушкой из Джерси-Сити, которая работала у нас в бухгалтерии, однако ее брат начал метать в мою сторону зловещие взгляды; поэтому, когда она в июле уехала в отпуск, я потихоньку свел наши отношения на нет.

Ужинал я обычно в Йельском клубе (по каким-то причинам эта трапеза являлась самым мрачным эпизодом за весь день), после чего поднимался в библиотеку и где-то в течение часа добросовестно штудировал литературу по инвестициям и страхованию. В клубе всегда сидело несколько заводил и гуляк, но в библиотеку они не заходили, так что работалось мне там хорошо. Потом, если вечер выдавался теплым, я неторопливо шел пешком по Мэдисон-авеню мимо старого отеля «Мюррей Хилл» до Пенсильванского вокзала.

Мне начинал нравиться Нью-Йорк с его стремительными, сулящими самые неожиданные повороты судьбы вечерами, с его ласкающим беспокойный взор нескончаемым калейдоскопом людей и машин. Я любил гулять по Пятой авеню и выискивать в толпе романтично выглядевших женщин, воображая при этом, что через несколько минут я войду в жизнь одной из них, и об этом никто никогда не узнает, и никто никого не упрекнет. Иногда в своих мечтах я провожал их домой в укромные уголки большого города, где они оборачивались и улыбались мне, прежде чем открыть дверь и исчезнуть в теплом полумраке. Иногда в этих колдовских городских сумерках мне становилось невыносимо одиноко, и я чувствовал это одиночество в других – бедных молодых клерках, слонявшихся вдоль сверкающих витрин в ожидании того, когда наступит время ужина в ресторане наедине только с собой, молодых клерках в уличном полумраке, впустую растрачивающих драгоценные мгновения не только этого вечера, но и всей своей жизни.

Примерно в восемь вечера, когда темные мостовые Сороковых улиц в пять рядов кишели таксомоторами, спешащими в сторону «театральной мили», я вновь ощущал внутри себя холодную пустоту. Неясные силуэты склонялись друг к другу в салонах стоявших в пробках такси, я слышал смех в ответ на не услышанные мною шутки, а огоньки зажженных сигарет чертили замысловатые узоры. Воображая, что я тоже тороплюсь туда, где меня ждет веселье, и разделяя их радостное возбуждение, я желал этим незнакомым людям только хорошего.

На какое-то время я потерял Джордан Бейкер из виду, но где-то в