Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада - Генри Хаггард

— О нет! — ответила она, поднимая голову, — только начнутся. О жестокий человек! Я знаю, зачем ты пришел: умертвить моего младенца!

— Ты сама знаешь, такова воля царя!

— А! Воля царя! А что мне до воли царя? Разве я сама не имею голоса в этом?

— Да ведь это ребенок царя!

— Это ребенок царя — правда, но разве он также не мой ребенок? Мое дитя должно быть оторвано от моей груди и задушено! И кем же? Тобой, Мопо! Не я ли бежала с тобой, спасая тебя от злобы нашего народа и мести отцовской? Знаешь ли ты, что два месяца назад царь разгневался на тебя, когда заболел, и наверняка умертвил бы тебя, если бы я не заступилась и не напомнила ему клятвы? А ты приходишь убить мое дитя, моего первенца!

— Я исполняю приказание царя! — отвечал я угрюмо, но сердце мое разрывалось на части.

Балека больше ничего не сказала, но, обернувшись лицом к стене, горько плакала и стонала. Но тут раздался шорох у входа в шалаш. Вошла женщина. Я склонился до земли. Передо мной стояла Унанда, мать царя, как ее называли, Мать небес, — та самая женщина, которой моя мать отказалась дать молока.

— Здравствуй, Мать небес! — приветствовал я ее.

— Здравствуй, Мопо, — ответила она. — Скажи, почему плачет Балека? Мучается родами?

— Спроси ее сама, Мать вождя! — посоветовал я.

Тогда Балека заговорила прерывающимся голосом.

— Я плачу, царица-мать, потому, что этот человек, брат мой, пришел от моего господина, твоего сына, чтобы умертвить моего будущего ребенка. О, Мать небес, ты сама кормила грудью дитя, заступись за меня! Твоего сына не убили при рождении!

— Кто знает, Балека? Может, было бы лучше, если бы и его убили! — грустно ответила Унанда. — Многие из тех, кто теперь мертв, были бы живы!

— Но ребенком он был добр и ласков, и ты могла любить его, Мать зулусов!

— Никогда, Балека! Ребенком он кусал мне грудь и рвал волосы. Какой сейчас — такой был и ребенком!

— Да! Но его ребенок может быть и не таким, Мать небес! Подумай, у тебя нет внука, который будет беречь тебя в старости. Неужели ты допустишь иссякнуть твоему роду? Царь, наш властелин, постоянно подвергается опасностям войны. Он может умереть, и что тогда?

— Что тогда? Корень Сензангакона не иссяк. Разве у царя нет братьев?

— Но они не твоей плоти и крови, мать! Как? Ты не хочешь даже слушать меня? Тогда я обращаюсь к тебе, как женщина к женщине. Спаси мое дитя или убей меня вместе с ним!

Сердце Унанды дрогнуло. Слезы показались на ее глазах.

— Как бы это сделать, Мопо? — обратилась она ко мне. — Царь должен видеть ребенка мертвым, если же он заподозрит обман, а ты знаешь, и тростник имеет уши, то… тебе известно, где будут лежать наши трупы завтра!

— Неужели нет других новорожденных в стране зулусов? — прошептала Балека, приподнявшись на постели. — Слушай, Мопо! Твоя жена тоже должна родить? Послушайте же меня, ты, Мать небес, и ты, брат! Не думайте шутить со мной. Я или сама спасу своего ребенка, или вы оба погибнете вместе с ним. Я скажу царю, что вы приходили ко мне оба и нашептывали мне заговор — спасти ребенка, а царя убить. Теперь выбирайте и скорее!

Она откинулась навзничь, мы молча переглянулись. Наконец, Унанда первая заговорила.

— Дай мне руку, Мопо, и поклянись, что сохранишь эту тайну, так же, как и я клянусь тебе. Быть может, придет день, когда этот ребенок, еще не увидевший света, будет царем страны зулусов, тогда в награду за сегодняшнюю услугу ты станешь первым человеком, голосом царя, его наперсником! Если же ты не сдержишь клятвы, берегись! Я умру не одна!

— Клянусь, Мать небес! — ответил я.

— Хорошо, сын Македама!

— Хорошо, брат мой! — сказала Балека. — Теперь иди и скорее делай все, что нужно. Я чувствую приближение родов. Иди и знай, что в случае неудачи я буду безжалостна и добьюсь твоей смерти, даже ценою собственной жизни!

Я вышел из шалаша.

— Куда идешь? — спросили стражники.

— Иду за лекарствами, слуги царские! — ответил я.

Так я ответил, но на душе было тяжело, и задумал я бежать из страны зулусов.

Я не мог сделать того, что от меня требовали. Убить собственного ребенка, отдать его жизнь для спасения ребенка Балеки? Могу ли я пойти против воли царя и спасти ребенка, осужденного на смерть? Нет, это невозможно! Я убегу, оставлю все и буду искать жилище где-нибудь в стороне, там я начну жизнь сначала. Здесь я жить больше не могу. Здесь, около Чаки, ничего не найти, кроме смерти.

В своем шалаше я узнал, что жена моя Макрофа только что разрешилась двойней. Я выслал из шалаша всех, кроме Анаид и, неделю тому назад подарившей мне сына. Второй ребенок из двойни — мальчик — родился мертвым. Первой родилась девочка, известная впоследствии под именем Нады прекрасной — Нады-Лилии. Внезапная мысль озарила меня — вот выход из положения!

— Дай-ка мне мальчика, — сказал я Анаиди. — Он не умер. Дай его мне, я вынесу его за ворота крааля и верну к жизни моими лекарствами.

— Это бесполезно, ребенок мертвый! — воскликнула Анаиди.

— Дай мне его, раз я приказываю! — закричал я свирепо. Она подала мне труп ребенка. Я завернул его в узел с лекарствами и обернул циновкой.

— Не впускайте никого до моего возвращения, — сказал я, — и никому ни слова о ребенке, которого вы считаете мертвым! Если впустите кого-нибудь или скажете хоть слово, мое лекарство не поможет, и ребенок действительно умрет.

Я вышел. Жены мои недоумевали. У нас не в обычае оставлять в живых обоих детей, если рождалась двойня. Тем временем я поспешно бежал к воротам Эмиозени.

— Я несу лекарства, слуги царские! — объяснил я страже.

— Проходи, — ответили они. Я прошел ворота и направился к шалашу Балеки. Около него сидела Унанди.

— Ребенок родился! — сказала мне мать царя. — Взгляни на него, Мопо, сын Македама!

Ребенок был крупный, с большими черными глазами, как у Чаки, царя. Унанда вопросительно смотрела на меня.

— Где же он? — шепотом спросила она. Я развернул циновку и вынул мертвого ребенка, со страхом оглядываясь кругом.

— Дайте мне живого! — тоже шепотом потребовал я.

Она передала мне ребенка. Я выбрал из своих лекарств снадобье и потер им язык младенца… От этого снадобья язык немеет на некоторое время. Я завернул ребенка в узел с лекарствами и снова обмотал циновкой.

Вокруг шеи мертвого ребенка я завязал шнурок, которым будто бы задушил его, и завернул в другую циновку.

Только теперь я обратился к Балеке.

— Послушай, женщина, и ты, Мать небес! Я исполнил ваше желание. Но знайте, что это может стоить жизни многим людям. Будьте безмолвны, как могила, которая широко может разверзнуться перед вами обеими!