Соседи (СИ) - Коруд

ничего тебе не отшибли? Печень? Почки? Голова не болит? Не тошнит тебя?

— Малая… — Егор оторвался от процесса обработки ссадин антисептиком, вскинул подбородок и угрожающе сверкнул глазами. Посыл в них читался ясный: «Прекращай!». — Они и сами отхватили, иначе бы я не тут стоял, а валялся под кустами за домом. Ч-черт… — хмурый взгляд вновь устремился к телефону, — сейчас, минуту, кажется, всё-таки придется послушать… Как не вовремя!

Вновь схватив трубку, прижал её плечом к уху и принялся за распаковку коробки с пластырем. Сквозящая в каждом движении нервозность намекала на то, что человек сейчас далёк от привычного Ульяне равновесия. Достала его, наверное, уже просто своими причитаниями и попытками сунуть нос куда не приглашали, вот и всё. Но… А как? Ей же не всё равно! Вот было бы ей всё равно, тогда… Тогда не цеплялась бы к нему и вообще тут не сидела! Неужели не понятно?

Уля глубоко вздохнула и поднялась с дивана в намерении все же прогуляться до кухни: в душе теплилась надежда, что в морозилке найдется лед. Хоть что-то… Хоть мяса мороженного кусок. Уже фактически в коридор вышла, когда в спину донесся незнакомый голос:

— …тать порезы? В каких случаях нужно зашивать?

Женский.

«… … …»

Действительно чужой, неузнаваемый, дрожащий, высокий голос, но вопрос… Это её вопрос! Ульяна застыла на пороге, чувствуя, как каменеет, как больше не в состоянии шевельнуться, сделать хотя бы вдох, не то что шаг. Егор хранил гробовое молчание, пространство схлопнулось до размера квадратного метра, а затылок пекло: его буравил пристальный взгляд. Её пригвоздили к полу, глядя в спину! Трясущейся рукой достав из кармана сарафана собственный телефон, Уля открыла переписку и сквозь стремительно наплывающую на глаза пелену разглядела двойную галочку.

Прослушано.

А потом… Потом долгую звенящую тишину разрезало ломкое:

— Такие не зашивают.

Ульяна как в густом киселе увязла. В каком-то болоте, топи, зыбучих песках, и пески эти продолжали стремительно её засасывать. Никаких шансов на спасение… Стены поплыли и размылись, язык отказывался подчиняться, а мозг — осознавать происходящее. Вообще перестал работать: мыслительные процессы мгновенно встали колом. Это же… Как?.. Обернуться к нему стоило невероятного труда. Егор по-прежнему опирался на стол, из-под густых вихров пытливо вглядываясь в свою нежеланную гостью, а экран телефона светился в опущенной руке.

— Что?.. — просипела Ульяна. — Это… Что это? Тебе переслали? Ты… Вы… Вы знакомы?

— «Придурок», значит? — как в замедленной съемке отрываясь от стола и делая шаг в её направлении, сухо уточнил Егор. Голос дал хрипотцы, глаза сузились, желваки заиграли, а губы плотно сжались.

«Господи…»

Уля ощущала себя несчастным обездвиженным мышонком, к которому неторопливо приближается огромный удав. На секунду прикрывая ресницы, она пыталась сбросить с себя гипноз и очнуться. Не пересылали Егору ничего, и вот таким изощрённым способом он сейчас ей это показывал. Да, два, а то и три раза она писала, что сосед у неё — придурок! Но это же… Это же… Это же от сиюминутных эмоций, в конце-то концов! А не потому, что она действительно так думает!

«А сам!»

— «Программист»?! — голос, прорвавшись, мгновенно сорвался и задрожал. — «Джава и Питон»?

— МГТУ имени Баумана, — последовал незамедлительный хладнокровный ответ. Под прожигающим в ней дыру взглядом Уля медленно сгорала. — «Слепой», да?

Ещё шаг, второй…

Ульяна в прямом смысле приросла к полу: ватные ноги отказывались держать вес, не говоря уже о том, чтобы слушаться свою хозяйку. Память услужливо подсказывала содержание сообщения, которое сейчас цитировал Егор. Она тогда писала «Тому», что у неё психика подвижная и несчастная любовь. Если он проведет параллели — а он проведет! — то… Это конец. Переводить стрелки! Срочно!

— «Уфа», да?! — резко вскинув подбородок и сцепив руки в замок на груди, вскипела Ульяна. Наврал ей с три короба, а сам! Предъявляет тут! Отчитывает за слова! Это всего лишь слова! Откуда ему знать, что на сердце у неё?! В груди похолодело, когда она осознала, что не в состоянии вспомнить, что же конкретно успела наговорить «Тому» ранее.

— Четырнадцать километров по трассе от нашего забытого Богом, никому не известного села, двадцать минут на маршрутке, — фразы чеканились и летели, резали застывший воздух накалённым ножом. — «Бесчувственный бабник»?

Шаг… Ещё…

Он дал ответы на все её вопросы, а она не смогла ответить ни на один. Егор замер буквально в полуметре. Распахнутые потемневшие глаза полыхали, и это пламя охватило её и поглощало. Если пять минут назад он и чувствовал какой-то физический дискомфорт, то, кажется, забыл о нём напрочь. А Уля в очередной раз за вечер лишалась земли под ногами.

— «Старый лысый пердун»? «Школьница в пубертате?!» — собирая остатки сил, прохрипела она. Опора нашлась в ближайшей стене. — Прекрасно! Десять баллов за неуёмную фантазию достаются тебе!

— А ты бы предпочла пердуна?

Их разделяли жалкие сантиметры. Егор фактически над ней нависал, она чувствовала его дыхание на своей коже, еле дышала сама, не шевелилась, не моргала и по-прежнему не могла отвести глаз. Во встречном взгляде ей чудилось что-то… другое: не злость, не разочарование, не обида, не раздражение, а… смех. Внутри себя он словно смеялся: медовые крапинки на синей радужке светились искорками. Ей чудился свет в грозовых тучах. Чудилось, что его потряхивает. Или же она попросту сходила с ума от обрушившегося на неё стресса. На плечи за один вечер свалилось слишком много!

А книги все эти… Он же… Где книги?! Егор же сбагрил целый книжный шкаф! Не укладывается в голове. Да как?! Откуда он… помнит это всё?! Она ведь с разгромным счетом продувает в их игре в цитаты… «Одиночество — как голод…». С экрана читает? «Твои мысли пахнут совсем не так…». Одиночество… Том… «Дом»…

Из легких вышибло весь воздух махом, сердце, больно стукнувшись о рёбра, рухнуло вниз, треснуло и разлетелось черепками, острыми, впившимися в грудь осколками. Оглохла, одеревенела. И вспыхнула сухим тростником. Нутро налилось расплавленным свинцом, глаза широко распахнулись, вновь поплыло, завертелось, закружилось и нещадно зажгло, и Уля, судорожно вздохнув и часто заморгав, спрятала лицо в сложенных ладонях. Сиплый, тихий, монотонный чужой голос пробил виски оглушающим выстрелом.

«Я всё одного понять не могу… Зачем рожать было?». «Грех на себя не хотела брать? А вот это — не грех?».

«Мы все — мусор. Му-у-усор. Отбросы».

«Я не помню своей матери. Однажды мне рассказали, что меня ночью нашли. На автобусной остановке. Завёрнутого в тряпки какие-то».

Как она не узнала?.. Его! В горло, лишив голоса, вонзились чьи-то когти. Когти вонзились в душу, взяв