Приключения сомнамбулы. Том 1 - Александр Товбин

Разрезали, отделили: на настоящем столе всего два подстаканника – настоящих, старинных, серебряных, хоть завтра в комиссионку – антиквариат дорожает, много дадут… между подстаканниками только вазочка со злополучным вареньем. А на изображённом столе – четыре подстаканника; тщательно выписанные, точь-в‑точь, как настоящие. И ещё четыре – их уменьшенные, но столь же тщательно выписанные двойники, не на столе, а в зеркальцах, застрявших навсегда в окоченевших руках.

Да-а, зациклился…

И всё-таки! – восемь или четыре, принимать ли всерьёз отражения ненастоящих предметов в ненастоящих зеркальцах или посчитать фикцией?

Ладно, пусть четыре, пусть восемь. Однако если и один из тех двух, что стоят на настоящем столе, мелькнёт в настоящем зеркале, его как, считать? Зеркало, вмонтированное по оси картины, ведь включено в композицию на равных правах со всеми прочими её элементами.

сдался?

Вместо разделения на иллюзорное и реальное – сплошная путаница. Лучше отвлечься, настоящий чай пить.

отвлечься, однако, не удалось

Пока чай горячий, не грех бы, помешивая ложечкой чай, разобраться – зеркало в картине пусть и подлинное, а вроде бы – элемент искусства. Хотя – подошла к картине черноволосая женщина и, не обращая внимания на ужимки четырёх омерзительных масок, как ни в чём не бывало, глядится в зеркало, подводит яркой помадой губы.

И ещё немалая странность: изображённые подстаканники, не смотря на омерзительные гримасы лысых монстров, окажутся явно дороже, ежели оценить картину в той же комиссионке, чем настоящие. Может быть, потому дороже, что изображённых подстаканников четыре – или даже вкупе с отражёнными восемь? – а настоящих, хотя они из натурального серебра, со значками известной пробы, всего-то два.

И вдобавок: а вдруг нагловатые ужимки четырёх отталкивающих героев картины спровоцированы вовсе не изводящей завистью к этой тленной, привычно бегущей мимо и от случая к случаю цитируемой зеркалом жизни, но высокомерием бессмертных? – вылепленные микромазками масляной краски, эти гнусные типы обречены на пребывание в вечности…

и (осенило)

Они смотрят из искусства? И какой же им видится жизнь?

тогда, перед тем, как распрощаться

Встали из-за стола.

Поскользнувшись о вишнёвую косточку, Соснин устоял на ногах и, стараясь не замечать подозрительно скосившихся лысых монстров, собрался с духом, заглянул в жёлтые глаза двойника… вдруг глаза метнулись, исчезли, поглощённые амальгамой.

Из ослепшего зеркала потянуло холодом.

Потусторонний сквозняк?

сейчас, прощаясь

Соснин снова посмотрел на часы – пора.

Художник кивнул, вновь виновато достал из кармана прозрачный цилиндрик с горошинками нитроглицерина – сердце зажимало, дыхания не хватало; когда Соснин отошёл, крикнул вдогонку, – тебя, надеюсь, сразу не увезут в кутузку, я позвоню.

до начала заседания оставалось без малого пять минут

Вот уж не объяснимо!

Чтобы у парадного порога начальственных покоев опять… такое!

Соснин ступил в пыльную душную тьму, которая сгустилась у нелепой железной лестницы, карабкавшейся вверх вдоль увешанных старыми подрамниками стен, а внизу охватывавшей своими тремя маршами неряшливое дно пролёта; там, внизу, были фаянсовый умывальник, окантованная ржавым уголком растрескавшаяся цементная ступенька, о неё спотыкались, входя в столовую.

Дверь, дверца…

Навряд ли сам Карл Иванович Росси не досмотрел. Пробили, наверное, в славные годы пятилеток в таком непотребном месте, чтобы связать казённый коридор с…

Какой-то безвестный хозяйственник, складывавший и отнимавший площади, ведавший убогой реконструкцией, срежиссировал, не помышляя о том, эффектное пространственное представление?

Соснин тряхнул головой, словно хотел освободиться от попутных, предательски спутывавшихся мыслей, которые теперь-то, наверняка, были ему ни к чему, толкнул маленькую дверцу на узкой косой площадке.

«ах-ах!»

Перед ним лежала светлая ампирная зала с высокими окнами, изящными колоннами, идеально отлакированным паркетом и малиновой ковровой дорожкой, соединявшей главные кабинеты.

ожидание (перед первым заседанием комиссии по расследованию)

И взгляд взмыл в нежно-серое, с голубизной, слегка вспарушенное небо, которое бородатые реставраторы освежали импортной темперой. Повеяло прохладой поливинилацетатного свода – в зените парили смуглые ангелы, птицы, по краям свода, ниспадавшего к фризу с меандровым окаймлением, резвились пузатые, опутанные гирляндами коричневых цветов сильфиды с бубнами, лентами, чуть повыше, меж ангельских венков, труб, узкогорлых кувшинов сновали с луками и полными колчанами стрел сдобные херувимы. Они помахивали патлатыми крылышками, игриво целились стрелами в нервных, взад-вперёд выхаживавших просителей из городских ведомств или в чём-то провинившихся подчинённых, вызванных на разнос.

У Соснина, однако, не было причин волноваться.

Он рассеянно скользил взглядом по вяло изогнутой, мраморной, цвета разбавленного какао, стене с портретами великих зодчих в париках, парадных камзолах. Сбоку от только что притащенного, пока небрежно прислоненного к стене неподъёмного макета городского центра – благообразный, горделивый Карл Иванович Росси, выпятил грудь с орденом, похожим на морскую звезду…далее – Джакомо… нос-картошкой…Взгляд потянулся за вынырнувшим из-за золочёных модульонов проводом, пониже к проводу подсоединился кабель, ещё один, потолще – кабели и провода змеились, сплетались, и вот густой пучок их пронзал искусственный мрамор – дыру в мраморе замазали алебастром – пронзал у высокой двери с овальной инвентарной нашлёпочкой, на которой сквозь наслоения белил еле различимо проступал номер.

Филозов священнодействовал в кабинете под номером шесть (сцена)

Дверь распахнулась.

Лада Ефремовна пригласила входить.

Рассаживались за длиннющим, тёмно-красным, лаково сверкавшим столом; Соснин инерционно скользил по стенам, потолку, мебели, впрочем, давно знакомым.

В одном углу высился исполинский кульман с давным-давно прикнопленным к чертёжной доске пожелтелым ватманом.

В другом углу, у большого холодильника последней модели, ждала активных передышек хозяина двухпудовая гиря.

В третьем, на вращавшейся подставке из толстого плексигласа, красовался макет дивной яхты.

Четвёртый угол занимал просторный рабочий стол Владилена Тимофеевича, на котором теснились массивный перекидной календарь, декоративный, бронзово-стеклянный чернильный прибор, осовремененный стреловидными автоперьями, пластмассовыми стаканчиками с остро оточенными цветными карандашами, калькулятором, вентилятором. Сбоку к столу была прилажена полочка с телефонами, а чуть в стороне от стола, перпендикулярно к торцу, развернулся пульт оперативной связи с кнопками, рычажками, загадочно мигавшими лампочками; в пульт устало заползали кабели, провода.

Над окном – за стеклом копошились голуби, отливали серебром крыши – присобралась рюшечками снежно-белая гардина из тончайшего французского маркизета инвалютной закупки, чуть ли не зависть – и отнюдь не белую – вызывавшая, как поговаривали, в кабинетах Смольного.

За затылком Филозова висела перспектива злокозненной башни.

спектакль запаздывает, но должен вот-вот начаться (три минуты двенадцатого)

Расселись.

Влади досчитал что-то на калькуляторе, встал, с удивлением глянул на Соснина – он-то здесь с какой стати? – но сразу вспомнил, что приглашал, кивнул; нагнетая атмосферу замкнутости, келейности, которая бы отвечала важности предстоящего действия, дёрнул шнурок – Влади ценил магическое совершенство любой, даже сугубо промежуточной, бюрократической мизансцены.

Маркизетовая гардина сказочно развернулась в горную заснеженную страну, испещрённую ультрамариновыми – от заоконного света – ущельями, сиреневато-голубыми полутонами долин и молочно-тёплыми, залитыми кабинетным электричеством, точно солнцем, склонами.

чего только не бывает на Белом Свете!

Соснин не подозревал, что вскоре увидит из самолёта главный Кавказский хребет, заметённый снегом.

опоздавшие с жалкими оправданиями, питейный реквизит и звуковой фон

Дверь приоткрылась, в щель просунулся взъерошенный Лапышков, за ним неохотно показался Салзанов.

– Просим извинить, Владилен Тимофеевич, колесо село, пока качали… – ныл Лапышков, а Филозов назидательно мотал головой, щёлкал ногтем по оконцу электронных часов; браслет часов, стилизованный под гусеницу танка, слепил стальным блеском.