Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

только как виртуозный картежник и биллиардист, но и как неутомимый мистификатор. Рассказывал, например, что в его метрике была допущена ошибка и родился он на самом деле не в 1923-м, а в 1921 году, или в телевизионной студии Братска ошеломил Е. Евтушенко неожиданным сообщением: «Я родился в цирковом шарабане. Моя мама была воздушной гимнасткой и ходила по слабо натянутой проволоке, а отец работал в той же труппе с першем…»[1937].

Вспоминают, что не все розыгрыши и мистификации М. были так невинны, поэтому поэты — друзья и соперники, случалось, и вовсе разрывали с ним отношения, называли то падшим ангелом, то, как Д. Самойлов, «бестией»[1938], и устоялась, — процитируем А. Немзера, —

головокружительная репутация победительного и двусмысленного героя легенды, скрещенной с анекдотом — одновременно мудреца и плута, мистификатора и страдальца, эстета и бильярдиста, покровителя молодых и холодного конформиста[1939].

Хотя разве это важно? Важны стихи, в 1986 году отмеченные Государственной премией СССР, важна та «полублоковская вьюга», которой М. повлиял не на одно поколение русских поэтов и которая продолжала магически воздействовать на читателей уже и после того, как М. в 1992 году перебрался за океан. Сначала вроде бы для чтения лекций, но оказалось, что навсегда. На родину вернулся только прах, который 25 сентября 2009 года был захоронен на переделкинском кладбище.

Соч.: Избранное. М.: Худож. лит., 1989; Поземка: Стихотворения и поэмы. М.: Глагол, 1997; Артиллерия бьет по своим: Избранное. М.: Зебра Е, 2006; Какая музыка была. М.: Эксмо, 2014.

Лит.: Пьяных М. Поэзия Александра Межирова. Л.: Сов. писатель, 1985; Межирова З. Невозвращенец и не эмигрант // Знамя. 2014. № 7; Огрызко В. Приказано не разглашать. М.: Лит. Россия, 2021. С. 457–473; Гандлевский С. Другой Межиров // Знамя. 2022. № 5.

Микоян Анастас Иванович (1895–1978)

Кремлевский долгожитель, М. провел в составе политического руководства более 50 лет, прожив, как обычно шутили, «от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича». Такая стабильность карьеры, вполне вероятно, связана с тем, что в Политбюро/Президиуме ЦК он ведал не рискованной идеологией или не менее рискованными кадровыми вопросами, а сферами заготовок, торговли, пищевой и легкой промышленности, и в этом смысле «Книга о вкусной и здоровой пище», попечением М. выпущенная первым изданием еще в 1939 году, навсегда останется памятником и ему лично, и всей советской цивилизации. Но еще более вероятно, что секретом М. была его поразительная политическая интуиция, его напоминающая талейрановскую способность угадывать и поддерживать наиболее сильную фигуру в любом властном раскладе.

Во всяком случае, это М. с начала 1920-х верою и правдой служил растущему генсеку, а в 1939 году именно он вслед за Анри Барбюсом вынес в название своей статьи ставшую крылатой фразу «Сталин — это Ленин сегодня». И он же после смерти Сталина принял деятельное участие в демонтаже того, что назовут тогда «культом личности».

Внятные очертания этот демонтаж, как известно, принял 31 декабря 1955 года, когда Президиум ЦК создал специальную комиссию «для изучения материалов о массовых репрессиях членов и кандидатов в члены ЦК ВКП(б), избранных XVII съездом партии, и других советских граждан в период 1935–1940 гг.»[1940]. Хрущев, утверждая впоследствии, что комиссия была создана по его личной инициативе, написал:

Конечно, не рвались в бой с вскрытием тайных пружин ни Ворошилов, ни Молотов, ни Каганович. Не могу сейчас точно припомнить позицию Микояна. Кажется, Микоян не вел активной линии, но и не сдерживал процесса разоблачения несправедливостей[1941].

Однако, по версии М., дело обстояло не совсем так:

Сама инициатива создания этой комиссии принадлежит мне, и Никита Сергеевич никак не мог это забыть. <…> Я предложил создать комиссию Президиума, куда вошли бы я, Хрущев, Молотов, Ворошилов и другие товарищи. Ввиду важности вопроса, состав комиссии соответствовал бы своему назначению. Хрущев внес поправку, что, во-первых, мы очень перегружены и нам трудно будет практически разобраться во всем, и во-вторых, не следует в эту комиссию входить членам Политбюро, которые близко работали со Сталиным. Важнее и лучше включить в состав комиссии авторитетных товарищей, но близко не работавших со Сталиным. Предложил во главе комиссии поставить Поспелова, директора Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. <…> Я с этим согласился, хотя сказал, что Поспелову нельзя всецело доверять, ибо он был и остается просталински настроенным[1942].

В любом случае, чьей бы инициатива ни была, 16 февраля 1956 года, то есть почти за десять дней до закрытого хрущевского доклада, именно М., выступая на XX съезде, первым заявил,

что в течение примерно 20 лет у нас фактически не было коллективного руководства, процветал культ личности, осужденный еще Марксом, а затем и Лениным, и это, конечно, не могло не оказать крайне отрицательного влияния на положение в партии и на ее деятельность[1943].

Это неожиданное почти для всех заявление, — как вспоминает М., — «вызвало среди коммунистов шум и недовольство»[1944]. И сейчас трудно даже себе представить, как восприняли его миллионы читателей «Правды» и других советских газет.

<…> В один из первых дней после открытия съезда, — рассказывает Наум Коржавин, — кто-то из моих друзей, к чьим словам я относился серьезно, встретил меня словами: «Выступление Микояна на съезде читал? Нет? А ты прочти!» И я прочел. Впечатление было оглушающим. Это была резкая, откровенно антисталинская речь, первая такая в открытой советской печати[1945].

Историк Сергей Дмитриев уже 16 февраля в своем дневнике задавался вопросами:

Окажутся ли слова Микояна подхваченными другими? Найдут ли они развитие и последуют ли за ними реальные действия? Или эти слова окажутся чем-то вроде «Оттепели» Эренбурга? Не подлежит сомнению, что слова эти прежде всего произнесены для нужд и потребностей внешнеполитической пропаганды (вот, мол, мы какие самокритики; вот мы как далеки от политики главы двадцатилетнего периода культа личности!)[1946].

Как в острых политических ситуациях вел себя М. в последующие годы? Если судить по обнародованным документам, то по своему обыкновению исключительно осторожно. Так что воспоминания его можно принимать лишь на веру:

При нем <при Хрущеве> я два-три раза обдумывал отставку из Политбюро (Президиума ЦК). В первый раз — в 1956 г. из-за решения применить оружие в Будапеште, когда я уже договорился о мирном выходе из кризиса. Еще один раз — из-за Берлина и Потсдамских соглашений, от которых он хотел в одностороннем порядке отказаться, публично заявив об этом осенью 1958 г.[1947]

Как бы