Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

персональной пенсии. А выйдя на нее, стал, — как вспоминает Л. Лазарев, — в кулуарных разговорах во все корки ругать власть, позволяя себе и «оппозиционные настроения», и «революционные речи»[1963].

Так, впрочем, часто бывает с отставными сановниками.

Соч.: Покой нам только снится. М.: Молодая гвардия, 1982; Навечно в памяти. М.: Современник, 1986.

Лит.: Огрызко В. Министры советской культуры. М.: Лит. Россия, 2019.

Михайлов Олег Николаевич (1932–2013)

Внук офицера, сын офицера, М. и сам окончил Курское суворовское училище, но после 1-й Московской спецшколы ВВС (1950) неожиданно[1964] поступил на филологический факультет МГУ (1950–1955), прошел аспирантуру ИМЛИ (1955–1958), подготовил кандидатскую диссертацию, а печататься как критик стал еще во студентах (1954).

Откликался на разное, сотрудничал с «Литературной газетой», с «Новым миром», с «Юностью», где недолгое время даже служил заведующим отделом критики (1961), и, — по его собственному признанию, — «зарекомендовал себя отчаянным либералом, поклонником песенок Булата Окуджавы и прозы Василия Аксенова»[1965]. Круг ориентиров и круг друзей были соответствующими, так что и членом Союза писателей (1961) М. стал по рекомендациям К. Чуковского, А. Дементьева и… своего имлийского наставника Я. Эльсберга[1966], которого пришлось, впрочем, спешно заменить на Ф. Левина, поскольку обличенный в доносительстве Эльсберг воспринимался либералами, в то время руководившими Московским отделением СП СССР, как безусловная персона нон грата.

Эту симпатию к людям, мягко говоря, с ущербинкой стоит взять на заметку, как учесть и легкость, с какою один авторитет меняется у М. на прямо противоположного. Но об этом позже, а пока отметим, что уже в молодости было в нем «и некое раздвоение. Я, — продолжим цитату, — написал тогда (но не защитил, это было позднее) диссертацию о творчестве Бунина, изъелозил все спецхраны и внутренне чувствовал себя прочным монархистом. <…> Но так или иначе я оказался ручным монархистом в либеральной стае»[1967].

До поры это раздвоение ничему не мешало. Будто и не оглядываясь на непременную перлюстрацию[1968], М. вел оживленную переписку с эмигрантами первой волны Б. Зайцевым, Г. Адамовичем, архиепископом Иоанном Сан-Францисским (князем Д. Шаховским), В. Муромцевой-Буниной, племянницей жены И. Шмелева и его душеприказчицей Ю. Кутыриной. Еще аспирантом опубликовал в «Вопросах литературы» большую статью о прозе И. Бунина (1957. № 5)[1969], написал предисловие к первому в СССР однотомнику И. Шмелева (1960), деятельно участвовал как комментатор в издании знаменитого бунинского 9-томника (1965–1967). И одновременно очень активно высказывался о советских новинках, напечатал, например, взяв в соавторы анфан террибля С. Чудакова, «Заметки о поэзии 1959 года» («Вопросы литературы» (1960. № 4).

И вел он себя, как положено беспечному вольнодумцу: поставил подпись под прошением о передаче А. Синявского и Ю. Даниэля на поруки (1966)[1970], заступился за осужденных А. Гинзбурга и Ю. Галанскова (1968)[1971]. Вот тут-то на него рявкнули по-настоящему, пригрозив, — по свидетельству И. Золотусского, — уволить из Школы-студии МХАТ, где М. тогда преподавал. И он сдрейфил:

Я проявил непростительную недальновидность и как гражданин своей страны должен нести полную ответственность за тот урон, который нанесло ей использование этого письма в своих политических целях антисоветскими пропагандистами за рубежом, — сказано в заявлении, в мае 1968 года адресованном заведующему Отделом культуры ЦК В. Шауро (копия — В. Ильину в секретариат МО СП РСФСР). — Как писатель, как гражданин своей страны и наконец как русский человек я глубоко сожалею о случившемся и считаю, что это послужит мне хорошим уроком впредь не поступать необдуманно, поспешно, легкомысленно[1972].

Как знать, это ли событие окончательно превратило М. в перебежчика из «либеральной стаи» в стан русско-советских националистов или вдохновляющую роль сыграло тесное общение с П. Палиевским, В. Кожиновым, С. Семановым в рамках Комиссии по комплексному изучению русской культуры при ВООПИК, обычно именуемой Русским клубом. Но процесс пошел стремительно — уже в апреле 1969 года М. в журнале «Наш современник» напечатал статью «В час мужества», где разгромил новомирскую «Атаку с хода» В. Быкова, зато превознес романы И. Стаднюка и парадные мемуары полководцев, в июле того же года стал, — как вспоминают, — одним из составителей[1973] коллективного письма «Против чего выступает „Новый мир?“» (Огонек, 26 июля 1969 года), а в 1974 году выпустил книгу «Верность», где, в частности, наконец-то появилось его давно написанное и успевшее постранствовать в самиздате издевательское исследование об «одесской школе», то есть об И. Бабеле, И. Ильфе и Е. Петрове, Ю. Олеше, Э. Багрицком, других «нерусских» писателях.

О собственной эволюции спустя годы М. напишет: «Оглядываясь в прошлое, я и сам вижу, что в обоих лагерях не чувствовал себя „своим“». Однако С. Семанов назовет эту фразу «некоторым кокетством» и подытожит, что уж они-то, антисемиты и достойные наследники черной сотни, всегда относились к нему как к заединщику[1974]. С той лишь разницей, что, например, В. Кожинов или П. Палиевский тщательно выбирали поводы и темы собственных высказываний, тогда как М., выступая в роли критика, «не дорожил, — по словам С. Боровикова, — своим пером», превознося либо авторов совсем уж пятистепенных, но ему идеологически близких[1975], либо, и тут уж с особым старанием, «нужных». «Такова, — продлим цитату из очерка С. Боровикова, — была и его книга о Юрии Бондареве, многостраничные романы которого он устно высмеивал. Но Бондарев был главным его покровителем в союзписательской верхушке»[1976].

Это так. Зато, берясь уже в 1970–2000-х за капитальные биографические труды, М. сознательно выстраивал библиотеку отечественной патриотики, писал книги о Суворове (1973, 1980, 1995), Державине (1977), Ермолове (1983, 2002), Кутузове (1988, 1996, 2004, 2011), императоре Александре III (1996–2008), монографии о Бунине (1976, 1987, 2001), Куприне (1981, 2001), Леониде Леонове (1987), М. Булгакове (2011). В них его слог раскрепощался и, утратив журналистскую бойкость, приобретал державную неторопливость, а монархические симпатии проступали особенно наглядно. Поэтому, — говорит С. Ямщиков, — «если великим и образцовым бытописателем великокняжеской Руси был Дмитрий Балашов, то истинным певцом имперской России следует считать Олега Михайлова».

Почти всю жизнь он был при деле, работал в редакции журнала «Наш современник» (с 1975), в академическом Институте мировой литературы, защитил со временем докторскую диссертацию (1992), но сановности не нажил и в советские годы вел себя, — рассказывает С. Боровиков, — будто нарабатывая

имидж непутевого анархиста. То закричит на Красной площади у Мавзолея, гуляя в перерыв с делегатами съезда писателей: «Скоро мы это говно отсюда выкинем и устроим усыпальницу русских императоров!». То вышлют его из Польши после того, как в ресторане предложит выпить за память великого Суворова, усмирившего варшавское восстание[1977].

Таким же непутевым, расхристанным циником М. предстает и в своих романах «Час разлуки» (Волга. 1978. № 8), «Пляски на помойке» (Волга. 1999. № 4–5), не то чтобы автобиографических, но, безусловно, навеянных