Оттепель. Действующие лица - Сергей Иванович Чупринин

площади не долетала. Вполне можно было удовлетвориться тем, что о М. вышел едва ли не десяток монографий и что власть, обнеся его Ленинской премией за «Соль земли» в 1961 году, все-таки выдала ему искомую в 1976-м за «Сибирь». Так что М. — дважды Герой Социалистического Труда (1974, 1984), кавалер семи высших орденов, лауреат бессчетного множества премий — мог и на подвижной лестнице писательских иерархий чувствовать себя первым среди равных.

И надо полагать, чувствовал. Пока все в жизни страны и его собственной жизни не оборвалось — уже на последнем съезде писателей в июне 1986 года он до конца не сумел дочитать отчетный доклад и тихо — с почетом, но тихо — отошел в тень. Так что и покоится М. под гранитным валуном не на Новодевичьем кладбище, как по статусу полагалось бы, но на гораздо более скромном Троекуровском.

А книги… Книги, по преимуществу в серии «Сделано в СССР», по-прежнему переиздаются.

Соч.: Собр. соч.: В 5 т. М.: Худож. лит., 1972–1974, 1981–1982; Сибирь: Роман. М.: Вече, 2012; Старый тракт. М.: Вече, 2012; Строговы: Роман. М.: Вече, 2013; Соль земли: Роман. М.: Вече, 2013; Отец и сын. М.: Вече, 2013.

Лит.: Мотяшов И. Георгий Марков. М.: Худож. лит., 1984; Георгий Мокеевич Марков: Библиогр. указатель. Томск, 2006.

Мартынов Леонид Николаевич (1905–1980)

«Леонид Мартынов мог быть только поэтом, а больше никем другим и никогда, — написал, рассказывая о друге, С. Залыгин. — Так задумала его природа, таким он и осуществился»[1894]. Беда лишь в том, что осуществляться или, по крайней мере, утверждать свой литературный статус ему пришлось трижды.

Впервые в начале 1920-х, когда он совсем еще молодым дебютировал в коллективном сборнике «Футуристы», изданном в походной типографии агитпарохода «III Интернационал», стал сотрудничать с омскими, затем с новосибирскими газетами, сблизился с кругом тогдашних молодых сибирских литераторов. И сразу же выделился в этом кругу: во всяком случае, — по свидетельству С. Липкина, — П. Васильев, еще один тогдашний кандидат в гении, представлял его именно так: «Леонид Мартынов — лучший поэт Сибири»[1895].

Известность, на первых порах только региональная, ширилась — стихотворение «Корреспондент» в 1927 году напечатала питерская «Звезда», в Москве в 1930-м выпустили очерки о Прииртышье, Алтае и Казахстане, собранные в книгу «Грубый корм, или Осеннее путешествие по Иртышу» (1930). Тут бы и полновесному стихотворному сборнику появиться, но в 1932 году М. был арестован по обвинению в контрреволюционной пропаганде, причем, — как он вспоминал впоследствии, — особых претензий лично к нему не было, только причастность к шальной богеме, где многое себе позволяли: и антисоветские анекдоты, и рискованные разговоры, и хулиганские, чаще всего спьяну, выходки с политической подкладкой.

Поэтому хоть и прошел М. по сфабрикованному делу о «Сибирской бригаде», но отделался, после года под следствием в тюрьме, сравнительно легко: тремя годами ссылки в Северный край[1896]. Жил в Вологде, работал в газете «Красный Север», но из литературы все-таки был вытолкнут, и очередной шанс проявиться представился М. уже во второй половине 1930-х, когда в «Сибирских огнях» были опубликованы его поэмы «Правдивая история об Увенькае» и «Тобольский летописец» и когда, наконец, вышли долгожданные первые поэтические книги — «Стихи и поэмы» (Омск, 1939), «Поэмы» (М., 1940).

Их заметил К. Симонов, откликнувшийся летом 1939 года рецензией в «Литературной газете», М. в 1942-м приняли в Союз писателей, а годы войны он провел кем-то вроде штатного летописца в Омском пехотном училище: писал его историю и агитброшюры на патриотические темы, печатался в «Омской правде», выпустил сборники агитационных стихов «За Родину» (1941), «Мы придем» (1942), «Жар-цвет» (1943), очерк о сибирском тыле «Вперед, за наше Лукоморье!» (Омск, 1942). И талант его окреп, что ясно подтвердила книга «Лукоморье» (М., 1945), которая, — как вспоминает Н. Старшинов, — «ходила по рукам, в библиотеке <…> взять ее было невозможно»[1897].

Жизнь, казалось бы, пошла на подъем, М. весной 1946-го перебрался в Москву, его новая книга «Эрцинский лес» читателями была встречена восторженно, как вдруг…

Кровавый вал, поднятый постановлением ЦК «О журналах „Звезда“ и „Ленинград“» от 14 августа 1946 года, накрыл и М. Сначала по его «клеветнической» книге ударили в сибирских газетах критик А. Дремов[1898] и прозаик Вс. Иванов[1899], 7 декабря 1946 года к ним присоединилась В. Инбер, не только заявив в «Литературной газете», что «неприятие современности превращается уже в неприкрытую злобу там, где Мартынов говорит о своем современнике…», но и сделав недвусмысленный вывод: «Нам с вами не по пути, Мартынов!».

И всего этого, усиленного постановлениями бюро Омского обкома ВКП(б) от 3 января и 11 октября 1947 года, оказалось достаточно, чтобы еще на девять лет выбросить стихи М. из печати. От отчаяния и нищеты его, как и многих тогда, спасли переводы. В целом, — как подсчитал сам М., — он перевел около ста тысяч стихотворных строк: с английского, французского, итальянского, испанского, чешского, польского, литовского, венгерского, языков народов Югославии. Новые же стихи копились, старым тоже износу не было, и когда издательство «Молодая гвардия» выпустило тоненькую зеленую книжку «Стихи» (1955), ее прочли как первый поэтический бестселлер новой, уже оттепельной, эпохи.

50-летний Мартынов, — вспоминал Д. Самойлов, — вступал в пору своей славы с ореолом незаслуженного страдания. Его поэтический и человеческий облик импонировал читателям. Неясность идей, многозначительность развернутых метафор, недоговоренность стихов — все это воспринималось как высокая интеллектуальность поэзии. Короткое время в глазах читателей и поэтов Мартынов был первым русским поэтом.

И действительно, — продолжим цитату из «Памятных записок», — Б. Слуцкий, составляя для себя «иерархический список наличной поэзии», себе «отводил второе место. Мартынов — № 1, Слуцкий — № 2. В списочном составе ренессанса не было места для Пастернака и Ахматовой, Слуцкий тогда всерьез говорил, что Мартынов — поважнее и поэт поталантливее»[1900].

И власть его тоже, наконец, признала: в 1957 году «Стихи» были переизданы, М. выдвинут на Ленинскую премию и, вместе с другими именитыми советскими поэтами, побывал в Италии на встречах с читателями.

А спустя несколько дней после очередного возвращения ему предложили осудить Б. Пастернака[1901]. И он согласился: возможно, — как предполагают Д. Самойлов и Е. Евтушенко, — потому что видел в Пастернаке соперника и «явно ревновал к его славе»[1902]. Во всяком случае, в короткой речи на общемосковском собрании писателей 31 октября 1958 года он, вспоминая свежие итальянские впечатления, говорил не о подлом предательстве нобелевского лауреата, как все, а по преимуществу о «сенсационной трескотне известных органов заграничной печати» и о том, что эта трескотня, конечно же, вскоре забудется.

Больше власть