Сотрудник агентства "Континенталь" - Дэшилл Хэммет

Эйнарссон засмеялся и позвал в комнату двух солдат. Они взяли крестьянина за руки и увели прочь. Кто-то закрыл дверь. Все сели. Эйнарссон заговорил снова. Никто его не прерывал. Банкир с седыми висками тоже выступил с речью. Брат министра поднялся и произнес полдесятка учтивых слов, близоруко вглядываясь в Эйнарссона и держа в руках половинки сломанного пенсне. Эйнарссон что-то сказал, а затем поднялся и заговорил Грантхем. Все слушали его очень почтительно.

Потом слово снова взял Эйнарссон. Все взволнованно заговорили. Говорили все вместе. Так продолжалось довольно долго. Грантхем объяснил мне, что восстание начнется в четверг рано утром, – а было уже утро среды, – и вот они в последний раз обсуждают подробности. Я засомневался, услышит ли кто-нибудь о подробностях в этом реве. Так продолжалось до половины четвертого. Последние два часа я проспал в кресле в уголке.

После собрания мы с Грантхемом возвратились в отель. Он сказал мне, что завтра в четыре утра мы собираемся на площади. В шесть уже рассветает, и к тому времени административные здания, президент и большинство членов правительства и депутатов, которые еще состоят в оппозиции, будут в наших руках. Заседание парламента пройдет под надзором Эйнарссона, и все обойдется без осложнений, вполне буднично.

Я должен был сопровождать Грантхема в качестве телохранителя, а это, по-моему, означало, что нас будут стараться держать как можно дальше от событий. Меня это устраивало.

Я проводил Грантхема на шестой этаж, возвратился в свой номер, умылся холодной водой и снова вышел из отеля. Поймать в этот час такси нечего было и думать, поэтому я отправился к Ромен Франкл пешком. По пути со мной произошло небольшое приключение.

Ветер дул прямо в лицо, и я, чтобы прикурить сигарету, остановился и развернулся к нему спиной. И вдруг заметил, как к стене дома скользнула тень. Значит, за мной следили, и следили не очень умело. Я прикурил сигарету и отправился дальше. Дойдя до довольно темного участка улицы, я быстро свернул в подъезд.

Из-за угла выскользнул запыхавшийся человек. С первого раза я не попал – удар пришелся ему в щеку. Зато второй удар пришелся куда надо – по затылку. Я оставил шпиона отдыхать в подъезде, а сам отправился к дому Ромен Франкл.

Мне открыла служанка Мария в широком шерстяном купальном халате. Она провела меня в комнату белых и серых тонов, где секретарша министра, все еще в розовом платье, сидела на кушетке, обложившись подушками. По пепельнице, полной окурков, было ясно, как девушка провела эту ночь.

– Ну? – спросила она, когда я чуть подтолкнул ее, чтобы освободить на кушетке место для себя.

– Мы поднимаем восстание в четверг, в четыре утра.

– Я знала, что вы это сделаете, – сказала она, беря меня за руку.

– Все вышло само собой, хотя были такие минуты, когда я мог положить конец этому делу – просто стукнуть полковника по затылку и позволить остальным рвать его на части. Да, кстати, кто-то нанял шпиона, и он следил за мной, когда я шел сюда.

– Как он выглядел?

– Приземистый, плотный, лет сорока, – в общем, похож на меня.

– Но у него же ничего не вышло?

– Я положил его плашмя и оставил отдыхать. Она засмеялась и потянула меня за ухо.

– То был Гопчек – лучший наш детектив. Он разозлится!

– Ну так не приставляй их больше ко мне. А тому детективу передай: мне жаль, что пришлось ударить его дважды. Но он сам виноват – не надо было дергать головой.

Она засмеялась, потом насупилась, и наконец ее лицо приняло выражение, в котором веселости и взволнованности было поровну.

– Расскажи мне о собрании, – велела она.

Я рассказал, что знал. А когда замолчал, она притянула меня за голову, поцеловала и прошептала:

– Ты веришь мне, правда же, милый?

– Конечно. Точно так же, как и ты мне.

– Нас ждет большее, – промолвила она, отодвигаясь от меня.

Вошла Мария с едой на подносе. Мы подвинули к кушетке столик и начали есть.

– Я не очень тебя понимаю, – произнесла Ромен, откусывая кусочек спаржи. – Если ты не доверяешь мне, тогда зачем обо всем этом рассказывал? Насколько мне известно, ты не очень врал. Почему ты сказал правду, если не веришь мне?

– Все это моя впечатлительная натура, – объяснил я. – Я так поддался очарованию твоей красоты, что не могу отказать тебе ни в чем.

– Довольно! – воскликнула она, сразу став серьезной. – Эту красоту и очарование в большинстве стран мира я превращала в капитал. Никогда больше не говори мне об этом. Это причиняет боль, ибо... ибо... – Девушка отодвинула свою тарелку, потянулась было за сигаретой, но задержала руку и бросила на меня тяжелый взгляд. – Ибо я люблю тебя, – наконец выговорила она.

Я взял ее застывшую в воздухе руку, поцеловал в ладонь и спросил:

– Ты любишь меня больше всех на свете? Она высвободила руку.

– Ты что, бухгалтер? – поинтересовалась она. – Может, ты умеешь все посчитать, взвесить и измерить?

Я усмехнулся и попытался возвратиться к завтраку. Я был такой голодный. Но я съел всего несколько кусочков, и аппетит у меня пропал. Я попытался сделать вид, словно все еще хочу есть, но из этого ничего не вышло. Кусок не лез мне в горло. Оставив напрасные попытки, я закурил сигарету.

Ромен разогнала рукой дым и снова спросила:

– Так ты мне не доверяешь? Тогда почему же ты отдал себя в мои руки?

– А почему бы и нет? Ты можешь задушить восстание. Но меня это не касается. Это не моя партия, и ее поражение еще не означает, что мне не удастся забрать отсюда парня со всеми его деньгами.

– Может, и перспектива тюрьмы, а то и казни тебя не волнует?

– Что ж, рискну, – ответил я. А сам подумал: «Если после двадцати лет жульничества и интриг в больших городах я позволил поймать себя в этом горном селе, то заслуживаю наихудшего».

– Ты вообще ничего ко мне не чувствуешь?

– Довольно строить из себя глупышку. – Я махнул рукой в сторону недоеденного завтрака. – У меня с восьми вечера и росинки во рту не было.

Она засмеялась, закрыла мне рот ладонью и сказала:

– Понимаю. Ты меня любишь, но недостаточно, чтоб позволить мне вмешиваться в твои планы. Мне это не нравится. Это лишает человека мужества.

– Ты хочешь присоединиться к революции? – спросил я.

– Я не собираюсь бегать по улицам и разбрасывать во все стороны бомбы, если ты это имеешь в виду.

– А Дюдакович?

– Он спит до одиннадцати утра. Если вы начнете в четыре, то у вас останется целых семь часов до тех пор, пока он проснется. – Она сказала это вполне серьезно. – Начинать следует именно в это время. А то он может остановить вашу революцию.

– Неужто? А у меня сложилось впечатление, что он за революцию.

– Василие не хочет ничего, кроме покоя и уюта.

– Слушай, дорогуша, – сказал я. – Если твой Василие хоть на что-нибудь способен, то он не может не узнать обо всем заранее. Революция – это Эйнарссон и армия. Все эти банкиры и депутаты, которых он тянет за собой, чтобы придать партии респектабельность, – не более чем опереточные конспираторы. Ты только посмотри на них! Собираются в полночь и болтают всякие глупости. А теперь, когда их наконец толкнули к чему-то, они не удержатся и разболтают все тайны. Целый день будут ходить, дрожать и шептать по темным углам.

– Они делают это уже несколько месяцев, – сказала девушка. – И никто не обращает на них внимания. А я обещаю тебе, что Василие не узнает ничего нового. Конечно, я ничего ему не скажу, а когда говорит кто-то другой, он не слушает.

– Хорошо. – Я не был уверен, что она говорит правду, но чего, в конце концов, не бывает! – Теперь мы подходим к главному: армия поддержит Эйнарссона?

– Да, армия пойдет за ним.

– Значит, настоящая работа начнется у нас после того, как все закончится?

Она стряхнула пальчиком пепел с сигареты на скатерть и ничего не ответила.

– Эйнарссона надо будет свалить, – продолжал я.

– Нам придется его убить, – задумчиво проговорила она. – Лучше всего будет сделать это тебе самому.

В тот вечер я встретился с Эйнарссоном и Грантхемом и провел с ними несколько часов. Молодой человек был непоседлив, нервничал, не верил в успех восстания, хотя и старался делать вид, будто воспринимает вещи такими, какими они кажутся. А Эйнарссон просто не мог сдержать потока слов. Он рассказал нам со всеми подробностями о плане следующего дня. Меня, правда, больше интересовал он сам, чем его слова. Он мог бы отложить восстание, мелькнула у меня мысль, и я не стал бы мешать ему в этом. Пока он говорил, я наблюдал за ним и мысленно отмечал его слабые стороны.

Сначала я взвесил его физические данные – высокий, крепкий мужчина в расцвете сил, возможно, не такой ловкий, каким мог бы быть, но сильный и выносливый. Кулак вряд ли причинит вред его коротконосому, пышущему здоровьем лицу с широким подбородком. Он не был полным, но ел и пил много, чтоб иметь крепкие мускулы, а такие цветущие мужчины не выдерживают сильных ударов в живот. Так же точно, как и в пах.