Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Шолохов, как и тогда, после ареста Ежова, находил свершившееся справедливым: явилась беда и за вами, вершители судеб. Сколько он обивал пороги ведомства Берии, прося за несчётное количество людей – может, хотя бы теперь, наконец, всех, кого держали до сих пор, отпустят.

16 июля «Литературная газета» на первой полосе, справа публикует статью Шолохова «Имя изменника будет проклято и забыто»: «Безмерная жажда диктаторской власти привела Берия к активным действиям против партии и народа <…> Любые авантюры в отношении нашей партии и Родины и впредь, безусловно, будут обречены на позорный провал».

Ни одного живого слова в статье нет, но они здесь и не требовались. Необходима была только шолоховская фамилия. Что ж, вот она. Ни вождям, ни военачальникам, ни писателям казни Шолохов в самые страшные годы не требовал – здесь же не поскупился.

В августе 1953-го Симонов, Сурков и Тихонов написали Хрущёву: нужен новый съезд писателей. Первый был в 1934 году, а второго так и не случилось. Раз такие дела вершатся в стране, пора определять новые задачи.

Хрущёв согласился.

* * *

21 сентября Шолохов отправил председателю Совета министров Маленкову письмо: «Посылаю Вам и в “Правду” главы “Поднятой целины”. Если найдётся у Вас свободное время и чтение этих глав доставит Вам, хотя бы небольшое, удовольствие, буду очень счастлив!»

Месяц ждал ответа – тишина. Пошёл второй – ничего.

Пришедшие ко власти руководители не были столь обращены к литературе, как Сталин. Писательских портретов на своих дачах не вывешивали, по двести страниц в день не читали.

Тем не менее причина молчания была не в том.

Маленков начал читать и вскоре добрался до следующего фрагмента.

«Яков Лукич проснулся, когда уже взошло солнце. За какой-то час он умудрился перевидеть множество снов – и все один другого нелепее и безобразнее.

То ему снилось, что он стоит в церкви возле аналоя, молодой и нарядный, в полном жениховском уборе, а рядом с ним – в длинном подвенечном платье, весь, как белым облаком, окутанный фатой, лихо перебирает ногами Лятьевский и пялит на него блудливо насмешливый глаз и всё время подмигивает им бесстыже и вызывающе. Яков Лукич будто бы говорит ему: “Вацлав Августович, негоже нам с тобой венчаться: ты же хучь и плохонький, а всё-таки мужчина. Ну куда это годится, такое дело? Да и я уже женатый. Давай скажем про всё это попу, а то он окрутит нас людям на смех!” Но Лятьевский берёт холодной рукою руку Якова Лукича, наклоняясь к нему, доверительно шепчет: “Не говори никому, что ты женатый! А из меня, милый Яша, такая жена выйдет, что ты только ахнешь!” – “Да ну тебя к чёрту, кривой дурак!” – хочет крикнуть Яков Лукич, пытаясь вырвать свою руку из руки Лятьевского, но это ему не удаётся, – пальцы у Лятьевского холодные, стальные, а голос Якова Лукича странно беззвучен и губы будто сделаны из ваты… От ярости Яков Лукич плюётся и просыпается. На бороде у него и на подушке – клейкая слюна…

Не успел он осенить себя крестным знамением и прошептать “свят, свят”, а ему уже снова снится, что он с сыном Семёном, с Агафоном Дубцовым и другими однохуторянами бродит по какой-то огромной плантации, под руководством одетых в белое молодых женщин-надсмотрщиц они рвут помидоры. И сам Яков Лукич, и все окружающие его казаки почему-то голые, но никто, кроме него, не стыдится своей наготы. Дубцов, стоя к нему спиной, склоняется над помидорным кустом, и Яков Лукич, задыхаясь от смеха и возмущения, говорит ему: “Ты хучь не нагинайся так низко, рябой мерин! Ты хучь баб-то постыдись!” Сам Яков Лукич срывает помидоры, смущённо приседая на корточки, и только одной правой рукой, левую он держит словно нагой купальщик, перед тем как войти в воду…

Проснувшись, Яков Лукич долго сидел на кровати, тупо смотрел перед собой ошалело испуганными глазами. “Такие паскудные сны к добру не снятся. Быть беде!” – решил он».

Маленков прочитал сначала с разбегу, торопясь по строчкам глазами. Остановился, потёр виски. Перечитал ещё раз внимательнее, вдумываясь в написанное.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

«Он что, издевается, этот казак? Что это вообще такое? Да это же порнография!»

Может, Шолохов действительно издевался?

Это отчаянное раблезианство с босхианством напополам никак не могло выйти в «Правде». Помидоры какие-то, голые мужики, венчание колхозника с белым офицером!

Это ж сколько советских людей будут зачарованно разглядывать этот номер «Правды» и недоумённо друг другу передавать?

Не находя ответа, Маленков молчал.

Шолохов, невзирая на это, начал теребить редактора «Правды» и, по совместительству, руководителя отдела пропаганды и агитации Дмитрия Шепилова: публикуй.

Шепилов не знал, куда ему деться, и спрятался за Хрущёва. 4 января 1954-го он напишет Никите Сергеевичу письмо: «В предоставленных главах романа Шолохова председатель колхоза Давыдов (впрочем, как и секретарь ячейки) на протяжении всех 126 страниц пока ни одной минуты не работает. Он то томится любовной страстью к Лушке, то выслушивает всякие уголовные романы, то размышляет о влюбившейся в него Варьке».

На снах Якова Лукича Шепилов решил внимание первого лица не фокусировать, но смолчать о них не смог: «Многие части отрывка с точки зрения художественной формы сделаны хорошо. Но вместе с тем представленные главы густо насыщены натуралистическими сценами и явно эротическими моментами. В силу этого данный отрывок Шолохова, с моей точки зрения, для публикации в “Правде” не подходит».

И заключал: «Считал бы целесообразным ещё раз деликатно объяснить всё это М. Шолохову и рекомендовать ему обратиться в соответствующий литературный журнал».

6 января Хрущёв поставит резолюцию: «Согласен с предложением т. Шепилова».

Не хотите, как хотите, решил Шолохов и предложил эти главы редактору «Нового мира» Твардовскому. Раз первая книга романа выходила в этом журнале, то и второй там же место.

Твардовский прочитал и своих сложных эмоций, в отличие от Маленкова, не скрыл. Чуть смягчая, отписал: «Большое спасибо тебе за начальные главы “Целины”… Там много прекрасных страниц, но есть, на мой взгляд <…> некоторый перебор комико-эротических (прошу прощения) положений и выражений…» И тут же, чтобы венчание и помидоры с Шолоховым не обсуждать, сразу пошёл дальше: «Главное в том, что этого куска мало. Ещё бы столько, да полстолька, да четверть столька, как говорится, и мы могли бы говорить о запуске вещи. Жду с понятным нетерпением добавки».

Шолохов присвистнул: ты смотри-ка – только оперились, а уже советы дают. И комического им не надо, и эротического не стоит, и по полплошки они не едят. В прошлый раз Полонский не смог опубликовать «Поднятую целину» без купюр, уехал в командировку, по дороге простыл и умер. Лучше бы Твардовский об этом вспоминал почаще.

Позволить так с собой обращаться Шолохов не мог.

Настроение ему подпортили изрядно. Сталина ни комические, ни эротические ситуации в «Они сражались за Родину» не возмущали. Всё шло в печать – и в «Правду», и куда угодно.

Шолохов тут же заявил о выходе из редколлегии «Нового мира». Отдал эти главы в журнал «Огонёк». Когда-то он опубликовал там «Донские рассказы», теперь возвращался к началам. В апреле публикация первых глав второй книги состоялась.

* * *

Вслед за фрагментами «Поднятой целины» в майском номере журнала «Знамя» за 1954 год вышла повесть Эренбурга под знаковым названием «Оттепель».

В том, что Шолохов и Эренбург с новыми своими вещами выступили одновременно, была своя ненавязчивая рифма. Иным теперь могло показаться, что Шолохов откуда-то из прошлого: со своими колхозами, нагульновыми и давыдовыми – а на дворе-то, гляньте: капель.

В двух номерах «Литературной газеты», за 17 и 20 июля 1954 года, Константин Симонов опубликовал статью «Новая повесть Ильи Эренбурга», где подробно разбирал эту формально «производственную» и незамысловатую вещь, главной потаённой мыслью которой был пересмотр прежних методов государственного управления. Он сочувственно писал: «Создавая отрицательный образ Журавлёва, оказавшегося на посту директора завода, Эренбург законно спрашивает: да может ли руководить людьми человек, не любящий их, человек, кощунственно прикрывающий нежелание заботиться о людях якобы государственными интересами, то есть начисто не понимающий этих государственных интересов? И отвечает: нет, не может!»