Шолохов. Незаконный - Прилепин Захар

Следом взял слово Шолохов.

15 декабря Корней Чуковский запишет в дневнике: «Весь город говорит о столкновении Эренбурга и Шолохова, говорившего в черносотенном духе».

Мать Корнея Ивановича – Екатерина Осиповна Корнейчукова – родила его от почётного гражданина Одессы Эммануила Соломоновича Левенсона. Будущий Корней Чуковский (при рождении – Николай Корнейчуков) вырос в Одессе и Николаеве, в годы, когда Украину сотрясали еврейские погромы. Для Чуковского любое упоминание еврейства вслух уже отдавало «черносотенным духом».

Что же такого сказал Шолохов?

На это жёстко намекает в тех же дневниковых записях Твардовский: «Жаль Шолохова. Он выступал постыдно, каким-то отголоском проработок космополитов звучали его напоминания Эренбургу о том, что тот писал в 21 г. и издал в Риге, что тот принижает русских людей и, наоборот, возвеличивает евреев. Ах, не тебе, не тебе, Михаил Александрович, говорить эти слова. И хриплый, задушевный голос, местами глохнувший, срывавшийся совсем – голос, относительно происхождения хрипоты которого не могло быть ни у кого сомнений».

Если верить Твардовскому, похмельный Шолохов едва ли не антисоветчину 1921 года издания у Эренбурга раздобыл и обнародовал. Но Шолохов всего лишь для начала прочитал вслух стихи Эренбурга: «…Но люди шли с котомками, с кулями шли и шли / и дни свои огромные тащили как кули. / Раздумий и забот своих вертели жернова. / Нет, не задела оттепель твоей души, Москва!» Это вполне остроумное цитирование ничем не могло унизить Эренбурга.

Шолохов мягко намекал: у русских людей огромные заботы, и они не нуждаются в той оттепели, что вы, Илья Григорьевич, задумали.

Следом он привёл в пример другое сочинение Эренбурга, уже прозаическое. О той встрече, не называя Шолохова по имени, вспоминал в своих мемуарах и сам Эренбург:

«Главный сюрприз был впереди: писатель-классик, припомнив мой давний роман “В Проточном переулке”, сказал, что в нём я изобразил дурными русских людей, а героем показал еврейского музыканта Юзика. Я вздохнул, но не удивился: мне было уже шестьдесят три года».

Роман «В Проточном переулке» – вещь действительно жёстко реалистическая и к своим персонажам безжалостная. Само название его символично и не случайно. Роман действительно был издан в Риге, но не в 1921-м, а в 1927 году.

Шолохов слова «еврей» в своей речи не произносил вообще – но лишь сказал: одни у вас там, вроде музыканта Юзика, выведены положительно, с любовью, а вот эти, которым вы в стихах оттепель пообещали, выглядят так себе, а чаще – просто отвратительно. Вы их хотите осчастливить? Но как можно осчастливить людей, которых вы не любите?

Воздев очи к небу, Эренбург воскликнул:

– Михаил Александрович, я прожил долгую жизнь! Мне не раз приходилось выслушивать подобное…

Поэт Александр Ильич Безыменский (настоящая фамилия – Гершанович) в раздражении, пренебрегая протоколом, потребовал слова.

Хрущёв понял, что сейчас дело зайдёт слишком далеко, и объявил, что совещание окончено.

* * *

Вечером секретарь ЦК Поспелов с предельным тактом поставил Шолохову на вид недопустимость подобного поведения. Потом ещё и с Безыменским поговорил: «А с вами что такое, Александр Ильич? Чего вы так всполошились?»

Эренбург сам позвонил Поспелову и сказал, что на съезд не явится. Поспелов еле уговорил его одуматься, пообещав воздействовать на Шолохова.

Между тем Шолохов вовсе не собирался останавливаться. Он заранее знал: его оппоненты постараются перехватить инициативу, утвердив себя в качестве заглавных. «А я им не дам».

Спустя двадцать лет после прошлого съезда, 15 декабря, в Большом Кремлёвском дворце открылся новый. Основные мероприятия писательского собрания происходили в Колонном зале Дома союзов.

На первом съезде присутствовал 591 делегат. Из них осталось в живых 123, 468 выбыло. Писательская профессия оказалась смертельно опасной.

Четверть из этого числа унесла война. Всего в годы Отечественной погибло 242 советских литератора, состоявших в Союзе писателей. Две четверти умерло своей смертью. Старейшины Алексей Толстой, Демьян Бедный, Константин Тренёв, Викентий Вересаев и Вячеслав Шишков ушли один за другим в 1945-м победном году: тяжело дались им эти годы. Павел Бажов умер в 1950-м, Пётр Павленко – в 1951-м. В текущем 1954-м коса снова широко махнула: в январе скончался Пришвин, через четыре дня после него и вовсе нежданно Борис Горбатов, который числился в числе основных литературных заправил, а ведь на три года моложе Шолохова был, в апреле – Лидия Сейфуллина, стоявшая у самых истоков советской словесности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Ещё 123 человека из числа делегатов Первого съезда сгинули в подвалах НКВД, на расстрельных полигонах, по тюрьмам и лагерям. Но многих из них ещё считали живыми. Думали, что и Весёлый где-то сидит, и Павел Васильев – потому что кому-то посчастливилось возвратиться. Ольга Ивинская вышла – любовь Бориса Пастернака. Певица Лидия Русланова вышла. А драматург Алексей Каплер? Он тоже служил военкором и виделся с Шолоховым в Сталинграде. Потом у Каплера случился роман со Светланой Сталиной, и он уехал далеко-далеко. Однако и его выпустили! Правда, он поторопился вернуться в Москву, вопреки ограничениям, и снова угодил под статью, но это уже другая история.

Профессор Александр Ушаков вспоминает, как 15-го, с утра, он встретил на улице едва бредущего, шатаемого из стороны в сторону Шолохова.

– Миша, ты что, пьяный? – спросил.

Шолохов поднял глаза.

– У меня друг из лагерей вернулся. 17 лет отсидел. Ни одного целого пальца нет.

Скорее всего, это был Иван Михайлович Гронский – легендарный советский журналист и редактор, частый гость в сталинском кабинете, председатель оргкомитета по подготовке первого Съезда советских писателей. Его взяли в 1938 году, он сидел в Воркутлаге, затем был в ссылке – и, спустя 16 лет, зимой 1954-го вернулся в Москву, оставшись сильным, здравомыслящим человеком. К тому же ещё и убеждённым сталинистом.

Это была знаковая встреча накануне съезда.

О том, что позавчерашнее его выступление известно всем, Шолохов отлично знал. И по этому поводу тоже выпил: «А вертел я вас всех… на карусели!»

В таком виде и заявился на съезд. В Кремль! Похоже, ему было всё равно.

Туда же явились все вожди: Хрущёв, Булганин, Каганович, Маленков, Молотов, Микоян, Первухин, Сабуров, Шверник, Поспелов, Шепилов. Ни одна страна мира никогда не переживала подобного: чествовать писателей, как на праздник, сходились первые лица государства.

То, что в первый день съезда слова ему не дадут, Шолохов знал.

На вступительное слово к съезду могли бы также претендовать по старшинству Сергеев-Ценский и по литературному весу – Леонов. Партийное руководство, семь раз отмерив, решило, что не стоит плодить зависть и ссорить мастеров.

Разумно выбрали срединный вариант: предоставить честь открыть съезд публиковавшейся с 1907 года старейшей писательнице Ольге Дмитриевне Форш. Бережно подведённая председательствующим на съезде Фединым к трибуне, она обратилась с коротким приветственным словом к собравшимся и предложила почтить память товарища Сталина вставанием.

В первом ряду президиума сидели Фадеев, Сергеев-Ценский, Симонов, Маршак, Катаев, Эренбург, Антокольский и в центре – Федин. Шолохов – во втором ряду: с Леоновым, Полевым, Расулом Гамзатовым, прочими представителями национальных республик. За ними – члены правительства.

В зале присутствовало 738 делегатов. Из них: 250 русских, 72 еврея, 71 украинец, 45 грузин, 36 армян, а также представители ещё сорока национальностей.

В качестве делегатов присутствовали Пастернак и Ахматова. В качестве гостей – Пабло Неруда и Жоржи Амаду.

С первым докладом, как и предполагалось, выступил Сурков. Фамилию Шолохова он произнёс в малом числе основных советских литературных величин.

День завершился содокладом Симонова о прозе. Он отвёл первые места в советской литературе Горькому, Толстому и Шолохову, а следом разместил Островского, Макаренко и Бажова. В добром здравии из всех перечисленных был один Шолохов.