Шаг во тьму. Дилогия - Иван Тропов

Горбоносый не удержался:

— Ну ты даешь, жирный! То вечно голодный, а то мясо ей притащил… Мясо я бы и сам сожрал.

Толстощекий мальчишка зарделся, совсем спрятал глаза.

— Она щенков кормит, — пробормотал он. — Ей молоко нужно, а для этого белки… они в мясе…

— Ну кидай, толстый, чего ждешь! Видишь же, она вся слюной изошла!

Мальчишка тут же кинул, но как‑то неловко. По ту сторону земляного колеса в корнях заворочалось.

— Тьфу, мазила!

Горбоносый сунулся вперед, но из корней тут же зарычало. Горбоносый пулей отлетел назад.

Рыжий хмыкнул.

— Чего ржешь, Сашок! Думаешь, не укусит? Она совсем дикая… Трубач говорит, видел, как к ней волчара приходил.

— Ага, — с невинным видом согласился рыжий.

— Чего — ага! Правда приходил! Он ей зайца дохлого приносил, а до этого кошака. А может, и еще приходил, только мы не видели. По ходу, это его щенки. Волчарские.

Рыжий снисходительно глянул на приятеля, но промолчал.

За корнями зачавкало. Кто‑то наконец добрался до кусочков мяса и быстро заглотил, еще один ползучий шорох обратно, и все смолкло.

Пухлый мальчишка вздохнул, повернулся уходить… но медлил. Покосился на старших, ловя взгляд.

— Ну чего тебе еще, жирный? — спросил горбоносый.

Но тот ловил другой взгляд.

— Там Дарья Сергевна… — пробормотал он больше рыжему.

— Ищет нас? — спросил рыжий.

Оба старших насторожились.

— Сюда идет? — спросил горбоносый.

— Еще нет, но… она там, на плацу… вы, когда пойдете обратно…

— Понятно, — сказал рыжий. Поблагодарил кивком.

— Да‑а‑а… — отмахнулся горбоносый. — Эта сова четырехглазая нас в упор не заметит. Проскочим.

— Но она… — Пухлый мальчишка засопел, сморщившись. Тут, видно, был какой‑то деликатный момент. — Дарья Сергевна, она… Она там у ворот чего‑то стояла, потом ходит везде… Такая… — Пухлый мальчишка неопределенно повел головой.

Шмыгнул носом и все сопел раздраженно, сморщившись. Никак у него не получалось найти словечко, чтобы передать то, что хотелось.

Но рыжий, кажется, понял.

— Нет, Дим, — покачал он головой. — Лучше тоже пошли, если она сегодня такая… На нее иногда находит. Она когда такая, ее можно и не заметить. То из куста вылезет, то из‑за угла наскочит. Правда, какая‑то незаметная… И психованная. Ходит все, вынюхивает что‑то, а потом такое устроит, если попадешься…

Я обернулся, почувствовав взгляд. Катя вопросительно вскинула брови — слышал? понял? — и дернула подбородком назад. Заскользила прочь от края полянки.

Я вздохнул. Еще раз посмотрел вперед. Я уже разглядел за стволами по ту сторону полянки — и оранжевые дорожки для построений, посыпанные битым кирпичом, посреди идеальных газонов, и такой же оранжевый маленький плац с флагштоком посредине… Стена кустов за ними, а дальше и вбок уже и первые домики под красной черепицей. И никакого забора с этой стороны.

И совсем ведь близко уже, рукой подать…

Мальчишки шустро уходили в ту сторону. Ветерок крепчал, тянул теперь не в лицо, а сбоку, дунул со спины — и тут же за земляным колесом заворчало. Тихо, но на этот раз действительно зло. И долго. Рычание длилось, пока не стих порыв ветра.

Дикая не дикая, а тех ребят она явно за своих держит… Не то что нас.

Эх, ветерок, ветерок, и ты против нас сегодня… Я бросил взгляд на красную крышу, такую близкую, и стал отступать за Катей.

Глава 5 ОСКОЛКИ

Его не было слишком долго.

Я отгибал тяжелую портьеру и припадал к окну всякий раз, как различал шум машины. Но уже село солнце, уже окончательно стемнело…

Наконец подъехал. Выключил мотор, но не вылезал из машины. Я следил за ним минуту, вторую, а он все сидел. Я видел его лицо за лобовым стеклом, застывшее и пустое, неподвижное так долго, что… Если там, у дома, его ждали… Но нет.

Он тряхнул головой. Медленно, но решительно выбрался из машины. От души врезал дверцей, тяжело огляделся и зашагал к крыльцу. По‑прежнему медленно, но это не была усталая рассеянность.

Я вдруг понял, что неподвижность в машине — это было не марионеточное оцепенение. Он что‑то решал. Выбирал между плохо и еще хуже. Потому что что‑то надо было выбрать, прежде чем двигаться дальше.

И он выбрал. Через минуту он влез в наш закуток, плюхнулся на диванчик и откинулся на спинку, бессильно закинув голову, так что затылок глухо ткнулся в дубовую панель. Уставился в потолок:

На его лице была усталость, но не было безразличия.

Да, он что‑то решил.

Катя молчала. Я молчал.

— Да, она могла взять его еще нормальным, — сказал Виктор. — Скорее всего.

— Две недели… — пробормотала Катя. Она снова глядела на свои руки, снова крутила кольцо на пальце.

И я знал, о чем она думает. Чертова сука смогла объездить ее Олега. И собирается повторить это же со Стариком.

А две недели — это много. Даже час много рядом с чертовой сукой. С самой слабенькой из паучих. А две недели рядом с той гривастой тварью…

— Но он был все еще в комнате для заключенных, — сказал я. — Она его еще не сломала. Его еще можно вернуть!

— Не сломала три дня назад, — жестко заметила Катя.

— Его еще можно вернуть.

— Но нам его не вытащить, — сказал Виктор.

— Вытащим! — сказал я. — Убьем ее здесь…

— Не сможем! Без разведки, без подготовки, без полной уверенности, что возьмем ее наверняка нельзя туда соваться! В это новолуние мы уже не успеем. А к следующему…

А к следующему вытаскивать будет уже некого. Три дня назад Старик еще держался. Может быть, и сейчас еще держится. Но через месяц еще…

— Значит, пойдем без подготовки, — сказал я.

— Нет.

— У нее Старик!

— Ты мне это говоришь?.. — Он смотрел мне в глаза, он не отводил взгляд. — Нет. Слишком опасно. Нет!

— Даже ради Старика?

— Даже ради Старика.

Я оскалился от отвращения, и он ответил мне такой же брезгливой гримасой.

— Дур‑рак! Ты думаешь, верность Старику — это драться с этой сукой здесь, несмотря ни на что? Тупое бесстрашие? Это будет твоя верность Старику?! С гордо поднятой головой и мужественно сжатыми челюстями броситься под каток?!

— Ребята… — попросила Катя.

— Бессмысленно подохнуть здесь — вместо того чтобы делать то, что ты должен делать? Что мы должны делать! Должны Старику!

— Вить… — почти взмолилась Катя.

Виктор, набычившись, оглянулся на нее, но все‑таки взял себя в руки. Когда он посмотрел на меня, в его голосе осталось лишь усталое презрение и досада. Ему опять приходилось объяснять мне очевидное.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});