Бэббит; Эроусмит - Синклер Льюис

На кровати, поверх содранной сетки от москитов, лежало тело Леоры, очень хрупкое, очень тихое. Он звал ее, он тряс ее за плечо, он стоял и плакал.

Он говорил с нею безумным голосом, стараясь внушить ей, что любил ее и оставил здесь одну только ради ее же безопасности…

На кухне был ром, и он прошел на кухню влить в себя несколько стаканов. Ром не подействовал.

Под вечер он вышел в сад, высокий и ветреный сад, обращенный к морю, и вырыл глубокую яму. Он поднял легкое застывшее тело Леоры, поцеловал его и опустил в яму. Всю ночь он бродил. Когда же он вернулся в дом и увидел ряд ее маленьких платьев, сохранявших линии ее мягкого тела, его охватил ужас.

И тогда он сорвался.

Он бросил Пенритскую Хижину, оставил Твифордов и перебрался в комнату за кабинетом главного врача. Там рядом с кроватью Мартина всегда стояла бутылка.

Потому что смерть в первый раз постучалась к нему, он бесновался: «А провались они, опыты!» — и, к отчаянью Стокса, стал прививать фаг каждому, кто просил.

Только в Сент-Свитине, где опыт его начался так успешно, какой-то остаток чести удержал его от прививки фага всем поголовно; но вести этот опыт он предоставил Стоксу.

Стокс видел, что Мартин не совсем в своем уме, но только раз попробовал вернуть его к оставленной работе — и услышал в ответ: «Что мне до вашей науки?»

Стокс сам вместе с Твифордом продолжал опыт и вел записи, которые должен был вести Мартин. Вечером, проработав с рассвета часов четырнадцать — пятнадцать, Стокс мчался на мотоцикле в Сент-Свитин — он терпеть не мог эту недостойную тряску, да и небезопасным считал нестись по извилистым горным дорогам со скоростью шестидесяти миль в час, но это сберегало время — и до полуночи он совещался с Твифордом, давал ему указания на следующий день, приводил в порядок его неумелые записи и дивился его угрюмой кротости.

Тем временем в кабинете главного врача в Блекуотере Мартин с утра до ночи делал прививки нескончаемой очереди перепуганных граждан. Стокс просил его, по крайней мере, переложить эту работу на другого врача и уделить хоть немного внимания Сент-Свитину, но Мартин испытывал горькое удовлетворение, топча свою былую гордость и помогая разрушать свое дело.

С медицинской сестрой в роли ассистента он стоял среди голого кабинета. Люди, плечом к плечу, белые, негры, индусы, стояли сбивчивой очередью, на целый квартал, по десятеро в ряд, бессловесно ожидая, точно перед казнью. Они подходили к сестре и смущенно подставляли руки, которые она мыла, обмывала водой и натирала спиртом перед тем, как передать пациента стоявшему рядом Мартину. Он резко прихватывал кожу повыше локтя и втыкал в нее иглу, ругаясь, когда они дергались, не различая отдельных лиц. Уходя, они благодарно лепетали: «Да благословит вас бог, доктор!» — но он не слышал.

Иногда присутствовал при этом Стокс и глядел озабоченно, в особенности когда видел в очереди рабочих с плантаций Сент-Свитина, которым полагалось бы сидеть в своем приходе под строгим надзором — для проверки ценности фага. Иногда заходил сэр Роберт Фэрлемб, сияя и курлыкая и предлагая свою помощь… Леди Фэрлемб первая из всех получила прививку, а за нею судомойка в лохмотьях, возносившая нескончаемые славословия.

Через две недели, устав от этой драмы, он передал прививку четырем врачам, а сам стал изготовлять фаг.

Но по ночам Мартин сидел в одиночестве, взъерошенный, и упорно пил. Он жил спиртом и злобой, раскрепощал душу и растворял свое тело ненавистью, как некогда отшельники растворяли свое экстазом. Жизнь его была нереальна, как ночи старого пьяницы. Над нормальными осторожными людьми он имел то преимущество, что ему безразлично было, жить или умереть. Разве не сидел он среди мертвых, разговаривая с Леорой и Сонделиусом, с Айрой Хинкли и Оливером Марчендом, с Инчкепом Джонсом и призрачной толпой чернокожих, протягивающих к нему руки в мольбе?

После смерти Леоры он только раз заехал к Твифордам забрать свои вещи и не увиделся с Джойс Ленион. Он ее ненавидел. Он клялся, что не ее присутствие помешало ему вернуться к Леоре раньше, но оставалось сознание, что в те часы, когда он болтал с Джойс, Леора умирала.

«Гнусный проныра, туда же лезешь, в светское общество! Слава богу, ее ты больше не увидишь».

Он сидел на краю койки, в тесной и душной комнате, нечесаный, с красными прожилками в глазах. Приблудный котенок, которого он почитал своим единственным другом, спал на его подушке. На стук в дверь Мартин пробормотал: «Не могу я сейчас говорить со Стоксом. Пусть сам ведет свои опыты. Мне опыты осточертели».

И крикнул угрюмо:

— Войдите!

На пороге стояла Джойс Ленион, свежая, холеная, уверенная.

— Что вам нужно? — рявкнул он.

Она посмотрела на него, закрыла дверь; молча навела порядок на столе, заваленном едой, бумагами, инструментами. Сманила негодующего котенка на коврик, взбила подушку и села рядом с Мартином на неопрятную кровать. Потом начала:

— Не сердитесь. Я знаю, что случилось. Сесил поехал на час в город, и я хотела выразить… Вас не утешит немного сознание, что мы любим вас? Вы разрешите мне предложить вам дружбу?

— Мне не надо ничьей дружбы. У меня нет друзей.

Он сидел безмолвный, не чувствуя ее ладони на своей руке. Но, когда она ушла, в нем снова затеплилось мужество.

Он не решался отказаться от виски, дававшего все же поддержку, и не видел, как теперь прекратить прививание фага каждому, кто приходил и просил о прививке, но и впрыскивание и приготовление фага он переложил на других, а сам вернулся к строжайшему наблюдению за своим сент-свитинским опытом… который был теперь сильно испорчен, потому что непривитая часть населения ходила на прививку в Блекуотер.

Он не виделся с Джойс. Жил в богадельне. Но вечерами теперь бывал по большей части трезв.

6

Проповедь истребления крыс распространилась по всему острову; все — от пятилетнего карапуза до хромой бабки — вышли избивать крыс и земляных белок. Из-за фага ли, из-за борьбы ли с крысами или волей провидения эпидемия затихла, и через шесть месяцев после приезда Мартина, когда палил зноем вест-индский май и надвигалась полоса штормов, чума почти исчезла, и карантин был снят.

Сент-Губерт в своих кухнях и лавках почувствовал себя вне опасности, и среди буйной весны остров радовался, как больной, когда его впервые отпустила боль, радуется просто тому, что жив и ничто его не тревожит; что можно на открытых рынках шумно, с руганью торговаться; что любовники могут бродить по улицам, ничего вокруг не замечая; что лодыри могут рассказывать истории, попивая неторопливо свизл в «Ледяном Доме»; что старики могут сидеть, поджавши ноги, и чесать языки под сенью манговых деревьев; что добрые христиане могут собираться и петь гимны господу, — все это не было больше обыденным и глупым, но стало райским блаженством.

Отплытие первого парохода превратилось в празднество. Белые и черные, индусы, и китайцы, и караибы толпились на пристани, крича, размахивая шарфами, стараясь не разрыдаться при слабом писке того, что осталось от блекуотерского премированного духового оркестра; и когда пароход — «Сент-Айа», Мак-Герковской пароходной компании — отвалил и капитан, стоя очень прямо на своем мостике, лихо отдал честь, хотя сквозь навернувшиеся слезы он не видел гавани, — все почувствовали, что они уже не сидящие под замком прокаженные, но жители вольного мира.

С этим пароходом уезжала Джойс Ленион. Мартин простился с нею на пристани.

Почти одного с ним роста, она крепкой рукой пожала ему руку, взглянула на него без смущения и радостно сказала:

— Итак, вы уцелели. Я тоже. Оба мы, пойманные в этот капкан, были сумасшедшими. Не думаю, чтоб я вам помогла, но я старалась помочь. Видите ли, меня никогда не учили понимать действительную жизнь. Вы меня научили. Прощайте.

— Вы разрешите мне навестить вас в Нью-Йорке?

— Если вам в самом деле захочется.

Она уехала, и никогда она не была так близко, как в тоскливый час, когда пароход пропал за серебряной чертой горизонта. Но пришла ночь, и он бежал, охваченный ужасом, в Пенритскую Хижину и припал щекой к сырой земле над той Леорой, с которой ему никогда не приходилось приспосабливаться и объясняться, у которой никогда не нужно было спрашивать: «Вы разрешите мне вас навестить?»

Но Леора лежала в последней своей постели холодная, без улыбки и не ответила ему, не утешила.

7

Мартин должен был до отъезда собрать записи по эксперименту с фагом; прибавить наблюдения Стокса и Твифорда к своим собственным первым точным цифрам.

Как человек, даровавший фаг десятку тысяч напуганных островитян, он сделался важной особой. «Блекуотер-Гардиан» в первом после снятии карантина выпуске назвал его «спасителем наших жизней». Он стал народным героем. Если Сонделиус помог им очиститься от погани, разве не был Сонделиус адъютантом при нем? А если была тут десница божья, как утверждает многодумный негр, сменивший Айру Хинкли в часовнях Братства Просвещения, то разве не был чужеземец послан к ним самим господом?