Бэббит; Эроусмит - Синклер Льюис

Его вызволил Риплтон Холаберд, пробившийся сквозь их стену. Протягивая обе руки, он восклицал:

— О мой добрый друг! Мы знаем все. Мы горюем вместе с вами, и мы так рады, что вы уцелели и вернулись к нам.

Что бы ни говорил о Холаберде Мартин под крылом Макса Готлиба, но теперь он тряс его руку и бармотал:

— Хорошо вернуться домой.

Холаберд (на нем была голубая рубашка с голубым крахмальным воротничком, точно у актера) не мог ждать, пока багаж Мартина пройдет через таможню. Обязанности исполняющего должность директора отзывали его в институт. Он успел только сообщить, что Совет попечителей собирается назначить его полномочным директором, — и тогда он, конечно, позаботится, чтоб Мартин получил заслуженную оценку и вознаграждение.

Когда Холаберд укатил, правя своей элегантной закрытой машиной (он часто объяснял, что им с женой вполне по средствам было бы держать шофера, но они предпочитают тратить деньги на другое), Мартин увидел Терри Уикета, который ждал, прислонившись к подгнившему деревянному столбу навеса с таким видом, точно простоял здесь не один час.

Терри подошел к Мартину и фыркнул:

— Здорово, Худыш. Все в порядке? Сейчас протолкнем твое барахло через таможню. Любо-дорого было смотреть, как вы лобызались с директором.

Пока такси несло их по жарким улицам Бруклина, Мартин расспрашивал:

— Ну, какой из Холаберда получился директор? Что с Готлибом?

— О, Святой Чижик вполне стоит Табза; он даже еще вежливей и невежественней. Я… увидишь, я такое выкину коленце! В один прекрасный день, и не далекий, уйду в лес — у меня есть лачуга в Вермонте — и буду работать, не заботясь о реальных результатах для директора. Меня запихнули в отдел биохимии. А Готлиб… — в голосе Терри прозвучала тревога, — он, сдается мне, совсем плох… Его перевели на пенсию. Слушай, Март: тебя, как я понимаю, сделают раззолоченным руководителем Отдела, а я никогда не поднимусь из рядовых научных сотрудников. Намерен ты идти со мной или станешь одним из птенцов Святого Чижика — героем-ученым?

— Я с тобой, Терри, старый брюзга! — Мартин отбросил насмешливый тон, всегда казавшийся уместным между ним и Терри. — У меня никого больше не осталось. Леоры и Густава нет, а теперь уходит, видно, и Готлиб. Нам с тобою нужно держаться друг за друга.

— Идет!

Они обменялись крепким рукопожатием, хрипло кашлянули и заговорили о летних шляпах.

5

Едва Мартин вошел в институт, как подлетели к нему его коллеги, жали ему руки, восторгались — и он, хоть и конфузился, не остался равнодушен к похвалам — никогда человек не глотает их с таким аппетитом, как при возвращении на родину.

Сэр Роберт Фэрлемб написал в институт письмо, прославляя Мартина. Письмо прибыло на одном корабле с Мартином, и на другой день Холаберд опубликовал его в печати.

Репортеры, при его прибытии не проявившие чрезмерного рвения, теперь добивались интервью, и в то время как Мартин сердился и отмахивался, Холаберд прибрал их к рукам, и вскоре газеты могли возвестить, что Америка, всегда спасавшая от чего-нибудь мир, снова спасла его от очередного бедствия. В печати распространялись сведения, что доктор Мартин Эроусмит был не только могущественным врачом-чудодеем и, кажется, приличным лабораторным работником: он, оказывается, яростно истреблял крыс, сжигал деревни, произносил сокрушительные речи в Чрезвычайных Советах и вырывал людей из объятий смерти. Как раз к этому времени кое-где начали брать под сомнение благодеяния, расточаемые Соединенными Штатами их младшим братьям{155} — Мексике, Кубе, Гаити, Никарагуа, так что редакторы газет и политики были благодарны Мартину за новое доказательство самоотверженности Штатов и трогательной их заботы.

Он получал письма от деятелей Народного Здравоохранения, из одного предприимчивого среднезападного колледжа, предлагавшего ему звание доктора гражданского права, от медицинских обществ и факультетов, просивших выступить с докладом. Медицинские журналы и газеты посвящали передовицы его работе; а член Конгресса Альмус Пиккербо прислал ему из Вашингтона телеграмму, составленную, как, очевидно, полагал член Конгресса, в стихах: «Навряд ли где опередят наших наутилусовских ребят». И Мартин еще раз был приглашен на обед к Мак-Геркам, но уже не Капитолой, а Россом Мак-Герком, чье имя никогда еще не сияло такой заслуженной славой.

Мартин отклонял все приглашения выступить с речью, и важные организации, приглашавшие его, отвечали кротко, что они понимают, как неимоверно занят доктор Эроусмит, но если он когда-нибудь сумеет урвать время, они сочли бы за величайшую честь…

Риплтон Холаберд был теперь назначен полномочным директором, преемником Готлиба, и он старался использовать Мартина как выигрышный экспонат. Он представлял его всем сановным посетителям, всем иностранным гостям — Людям Скучного Веселья, и те благосклонно улыбались и придумывали вопросы. Затем Мартина назначили руководителем нового Отдела Микробиологии на двойном против прежнего окладе.

Он так никогда и не узнал, в чем разница между микробиологией и бактериологией. Но не мог устоять перед сыпавшимися на него почестями. Он был слишком ошеломлен — особенно после того, как увидел Макса Готлиба.

6

На другое утро после своего возвращения он позвонил на квартиру к Готлибу, поговорил с Мириам и получил разрешение прийти попозже, среди дня.

Всю дорогу он слышал в ушах голос Готлиба: «Фы были моим сыном! Я передал фам все, что знал об истине и чести, и фы меня предали. Прочь с моих глаз!»

Мириам озабоченно встретила его в передней:

— Не знаю, право, должна ли я была пускать вас, доктор.

— Почему? Он настолько болен? Его нельзя тревожить?

— Нет, дело не в том. Он с виду даже и не болен, только слаб. Но он никого не узнает. Врачи говорят, что это старческое слабоумие. Он потерял память. И вдруг совершенно позабыл английский язык. Он говорит теперь только по-немецки, а я по-немецки ни слова. Ах, если б я училась немецкому вместо музыки! Но, может быть, ему приятно будет, что вы здесь. Если бы вы знали, как он говорил о вас и о вашем блестящем опыте, который вы проводили на Сент-Губерте!

— Я, собственно… — Мартин не нашелся что сказать.

Мириам провела его в комнату, где стены были черны от книг.

Готлиб полулежал в протертом кресле. Тонкая рука его бессильно свисала с валика.

— Доктор, это я, Эроусмит, только что возвратился в Нью-Йорк! — пробормотал Мартин.

Старик, казалось, понял наполовину; он всмотрелся в Мартина, покачал головой и простонал:

— Versteh’ nicht[53]. — Из гордых глаз катились медленные непокорные слезы.

Мартин понял, что уже никогда не примет наказания и очищения. Готлиб ушел во тьму, еще веря в него.

7

Мартин запер свою квартиру — их квартиру — с холодной, торопливой яростью, чтоб не отдаться горю, найдя в вещах Леоры сотню примет, которые вновь напомнили о ней: платье, купленное для обеда у Капитолы Мак-Герк, окаменелую плитку шоколада, отложенную ею, чтобы ночью беззаконно полакомиться, записочку «Купить Рыжику миндалю». Он снял уныло безличный номер в гостинице и ушел в работу. У него ничего не оставалось в мире, кроме работы и колючей дружбы Терри Уикета.

Первой его задачей было сделать сводку своих статистических данных по сент-свитинскому опыту и новых цифр, продолжавших еще поступать от Стокса. Иные из них были шатки, другие заставляли думать, что действенность фага получила несомненное подтверждение, но в общем нельзя было сказать ничего окончательного. Он передал свои таблицы специалисту по биометрии Реймонду Перлу, и тот пришел к еще менее утешительному выводу, чем ожидал Мартин.

Мартин уже сдал отчет о своей работе директору и Совету попечителей с таким заключением: «Выводы ждут статистического анализа, без какового публиковать их не следует». Но Холаберд уже зарвался, газеты сообщали чудеса, и Мартина засыпали требованиями на высылку фага; запросами, нет ли у него фага против туберкулеза, против сифилиса; предложениями выехать на борьбу с такой-то и такой-то эпидемией.

Перл указал, что благоприятные результаты первых инъекций, когда Эроусмит ввел фаг всем подряд жителям Кариба, приходится поставить под вопрос, ввиду возможности, что кривая эпидемии к тому времени уже пошла на снижение. Учитывая это и ряд других осложняющих обстоятельств, пересмотрев свою лихорадочную работу на Сент-Губерте так хладнокровно, словно разбирал положения совершенно постороннего человека, Мартин решил, что не имеет достаточных доказательств действенности фага, и пошел в кабинет директора.

Холаберд был приятен и ласков, но намекнул со вздохом, что если будет напечатано такое заключение, то ему, директору, придется взять назад все свои слова о великих достижениях, на которые он, как следовало понимать, вдохновил своего подчиненного. Он был приятен и ласков, но тверд; Мартин должен припрятать (Холаберд не сказал прямо: «припрятать», — он сказал: «предоставить мне на дальнейшее рассмотрение») подлинные статистические выкладки и опубликовать отчет с двусмысленным выводом.