Найдется добрая душа - Владимир Шорор

— А ты, Савчук, кем до армии был? Где работал?

— Я в авиации служил, — неторопливо ответил он, слегка нажав на «авиацию».

— В авиации? — удивились все. — Почему же тебя в авиацию не призвали?

— Специальность утаил, что ли? Или здоровье подкузьмило?

— На комиссии забраковали? — посыпались вопросы.

— Да кем ты был в авиации? Кем? — спросил старшина. — Авиация она тоже разнообразная штука.

— Известно кем, — ответил Савчук. — По специальности работал, как и в нашем полку…

С тех пор его стали называть «Савчук из авиации».

Когда, по приказу командования, мы перешли границу, выступив против японцев, Савчук попал в мой огневой взвод пятым номером минометного расчета — подносчиком мин. И сразу обнаружилось: Савчук всегда вовремя не только подскажет, где она, нужная вещь из амуниции, снаряжения или инструмента, но и сам подаст ее. Потеряет, к примеру, раззява-ездовый супонь, мечется, не знает, чем затянуть хомут. Савчук тут как тут:

— Да вот же она, супонь!.. — и протягивает крепкий сыромятный шнурок.

В бою под станцией Якэши мы вели огонь по японской батарее, которая сверху обстреливала горную дорогу и преграждала нашей пехоте путь вперед. Стволы минометов раскалились, зеленая краска на них плавилась, и закипала мелкими пузырьками. В грохоте выстрелов, в дыму и жаре, солдаты работали без ремней и пилоток, без карабинов, составленных в козлы рядом с траншеей. Только Савчук был и подпоясан, и пилотка сидела на нем прямо, и карабин — за спиной. Лишь вспотевшее лицо перепачкано не то копотью, не то землей, как у всех.

Неожиданно из-за кустов, позади нашей позиции, раздались выстрелы, над нами, будто кулички, просвистели стайки пуль. И сразу же был убит наш пулеметчик. Солдаты, расхватав карабины, приникли к земле, поползли к спасительной траншее. В тот же миг из-за кустов выскочили японцы и, стреляя из винтовок с примкнутыми кинжальными штыками, бросились к нам.

Но тут из окопчика по врагам ударил ручной пулемет. Кто-то бил точно и умело короткими прицельными очередями. Японцы — их было человек двадцать — залегли, так их прижал пулеметчик. Вслед за пулеметом мои солдаты, по команде, дали три залпа из карабинов, но без особого толку — японцы, невидимые, лежали в густой траве.

И по тому, как шевелилась трава, я понял: ползут. К нам ползут. То ли они пробивались из окружения, то ли на нас напала специальная диверсионная группа, но было ясно — они хотят уничтожить батарею.

Офицер, командовавший японцами, вскочил, поднимая своих в атаку, как-то странно повернулся на одной ноге и рухнул, сраженный пулеметной очередью. Я приказал приготовить гранаты, по траншее побежал к пулеметчику. И увидел напряженное лицо Савчука. Он зорко глядел в прорезь прицела, а левой рукой протирал пулеметный диск.

Не успел я ничего сказать Савчуку, как японцы с криком, с выстрелами ринулись на батарею. Длинной очередью застучал пулемет Савчука, гулко забили карабины, среди атакующих разорвались метко брошенные гранаты. Пальба, крики, грохот, взрывы и потом — тишина. Почти добежавшие до нас японцы упали, убитые наповал. А уцелевшие уползали обратно в заросли кустарника. Но и там их настигали пулеметные очереди.

Отбив нападение, мы снова повели огонь из минометов. Савчук ломиком вскрывал снарядные ящики, очищал мины от смазки, старательно подносил их к расчету, укладывая рядком на разостланной плащ-палатке. И все поглядывал на пулемет, стоящий в боевом положении.

Вскоре нам дали отбой и приказали выступить вперед. Я спросил Савчука — когда это он научился так хорошо стрелять?

— Так я же, товарищ лейтенант, еще в двадцать девятом году здесь, на войне, пулеметчиком по специальности был. Между протчим, в полку Рокоссовского. У Чжалайнора под его командой в атаку ходил…

— Что же ты молчал?

— А че говорить? Никто и не спрашивал. А как самураи по нам жахнули, да вот же он, вижу, пулемет без хозяина остался. Ну, и дал им маленько прикурить…

Савчук показал себя умелым солдатом и в других боях, которые мы вели на Хингане, прорывая укрепленные районы японцев. И когда, перед строем, командир полка вручил Савчуку Красную Звезду, наш дотошный старшина сказал:

— На Золотую Звезду Савчук пока что не тянет, а Красная ему в аккурат, по заслугам!..

И вся батарея согласилась — по заслугам!

…Через несколько лет после войны, был я тогда выпускником Литературного института, пошли мы всем курсом после экзамена в Театр сатиры. Было жарко, все хотели пить, и во время антракта в буфет набилось много народу. Бутылку лимонада мне удалось купить сразу же, а стаканов не хватало, их разобрали, и я растерянно оглядывал столики — из чего же пить?

— Да вот же он, стакан, товарищ лейтенант! — раздался позади чей-то голос.

Кто-то знакомый и позабытый, в начищенных желтых ботинках, в новеньком темно-синем костюме и брусничном галстуке, протягивал мне стакан. На лацкане алеет Красная Звезда.

— Савчук!! — вскричал я. — Ты в Москве?!

— В командировке, — неторопливо ответил он. — Все дела завершил, иду в гостиницу, чем, думаю, заняться? Да вот же он, театр! Ну и зашел…

— А какие у тебя здесь дела?

— Приехал с главным инженером за новой техникой для совхоза. Такую машину мне отвалили — загляденье! Совсем по-другому работа пойдет…

— Да кем ты в совхозе работаешь? Кем?

— По специальности работаю, как и в полку. Теперь, правда, шоферить на спецмашине буду. Эх и машина! Все, можно сказать, сама выполняет. Нажал, запустил — и пошла чесать, как пулемет. Представляете?..

После спектакля мы долго бродили по ночной Москве, вспоминали наш минометный полк, товарищей, бои на Хингане. А на другой день, провожая Савчука на Казанском вокзале, я все же спросил:

— Ну, а прозвище у тебя в совхозе есть? В народе-то как тебя называют?

Савчук смущенно усмехнулся, развел руками и как-то виновато сказал:

— Пулеметчик Рокоссовского. И растрепал же кто-то!.. Да и народ у нас в совхозе дошлый. Ох и дошлый народ, ну, все одно как у нас в батарее — дознались же как-то!

Поезд тронулся, Савчук, чисто выбритый, в новом костюме и твердой фетровой шляпе, из окна махал мне рукой. А я стоял на перроне, смотрел ему вслед и виделся мне другой Савчук — перепачканный копотью, в прямо посаженной пилотке, за пулеметом, там, на Хингане.

— Пулеметчик Рокоссовского, — негромко повторил я и медленно пошел с вокзала.

По объявлению…

1

В том послевоенном году Антонина Ивановна одиноко жила в своей маленькой узкой комнате. Бо́льшую часть ее занимали коричневый, кое-где облупившийся шкаф и покрытая атласным одеялом кровать. Атлас, правда, местами посекся, и там проглядывала серая вата. Над потертым плюшевым диванчиком висел холщовый коврик. Хозяйка на нем вышила мальчика верхом на палочке, котенка с лентой вокруг шеи и гриб-мухомор. Проход между шкафом и кроватью был столь узок, что Антонина Ивановна проносила там свою полноватую, но все еще стройную фигуру бочком.

Комната находилась в густо населенной квартире. Когда приносили счет за электричество и телефон, Антонина Ивановна больше других спорила, доказывая, что она не жжет электроплитки, что поклонников у нее нет и трепаться по телефону не с кем. Соседки знали — зарплаты Антонине Ивановне едва хватало, чтобы выкупить по карточкам продукты, уплатить за комнату, купить кое-какие мелочи, нитки для вышивания да изредка сходить в оперетту. И все же, сходясь на кухне, обзывали ее скрягой и копеечной душой. Кто-то вспоминал, что прежде она была совсем не такой, и удивлялись — как изменился человек!..

Возвращаясь с работы по пыльным, разморенным жарой улицам, Антонина Ивановна не покупала ни мороженого, ни даже газированной воды. А так хотелось! Но Антонина Ивановна крепилась.

По нескончаемо длинной лестнице она поднималась к себе на пятый этаж и тайком (делать это категорически запрещалось) включала электрическую плитку. Плитка накаливалась медленно, и картофель варился долго. Если в коридоре раздавались шаги, она торопливо прятала плитку с кастрюлей под кровать. Когда шаги затихали, Антонина Ивановна, прислушиваясь, доваривала обед.

Вечерами она забиралась на плюшевый диванчик и, накинув на плечи старую вязаную шаль, вышивала цветами и бабочками носовые платки, чинила кофточки или читала очень интересную и сильно потрепанную книгу «Тайны испанского двора».

Перед сном Антонина Ивановна заводила будильник и укладывалась в мягкую теплую постель. В матрасе тоненько звенела и замирала какая-то пружинка. Спала Антонина Ивановна беспокойно. Снился то встреченный на улице черноусый мужчина, который, как показалось, окинул ее долгим взглядом, то муж соседки Игорь Леонтьевич — блондин в полувоенном костюме, улыбавшийся ей особенно приветливо. Проснувшись, она долго лежала с открытыми глазами.