Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе - Александр Фурман

Первый этаж – «эго». Это то, что обычно называется рассудком. Зона обитания – кора головного мозга. Зачатки «эго» имеются у животных, но оно резко увеличилось у предков человека, и уже у неандертальцев не уступало современному.

Известно, что у неандертальцев были слабо развиты лобные доли мозга – наиболее поздние его отделы. Они развились по-настоящему лишь у современного человека. При удалении лобных долей человек сохраняет способность мыслить, но теряет способность жить в общении с другими людьми, теряет какие-то «социальные инстинкты». Таким образом, «суперэго» – это сверхмощные статические стереотипы, регулирующие взаимоотношения человека с людьми; они составляют фундамент любой морали, являются, по сути дела, общечеловеческой (т. е. коммунистической) моралью, а в просторечии – обычной совестью.

Но, к сожалению, суперэго не исчерпывается общечеловеческими стереотипами. На них наслаиваются новые, менее прочные, но тоже мощные стереотипы – так называемая классовая мораль. Она приспосабливает человека к существованию в классовом обществе, т. е. обществе несправедливом, а потому и сама отчасти неизбежно несправедлива и противоречива. Лишь в будущем коммунистическом обществе с исчезновением классов исчезнет и классовая мораль, и останется лишь изначальная, общая для всех мораль человечества. Пока же наши лобные доли засорены благоприобретенным мусором, подгоняющим нас к среднему типу для данного общества, класса, слоя.

Но в истории общества бывают моменты, когда оно переходит от одного общественного строя к другому, а тем самым от одной господствующей морали к другой. Естественно, что в эти переходные периоды мораль становится неустойчивой и появляются на свет божий целые «аморальные поколения», не имеющие твердой системы нравственных ценностей. Старая мораль отмирает, но пока еще жива, а новая еще только зарождается. Отсюда и то смешение нравственных критериев, «бога и дьявола», которое ты видишь в своих соучениках. Поколение, к которому мы принадлежим (во временном плане), является порождением и жертвой своего неустойчивого, революционного времени.

Глава II. За жисть

Таперича я с помощью этой модели попытаюсь выколупать, почему же мы с тобой оказались как бы вне своего поколения (а мы принадлежим все же к одному поколению, хотя и с нюансами). Прежде всего, мы, видимо, относимся к лучшим представителям рода гомо сапиенс с отлично развитыми передними отделами мозга и тем самым являемся от природы в высокой степени общественными животными, с чуткой совестью и умением понять, вжиться в бóльшую часть двуногих. Т. е. наше первоначальное, «общечеловеческое» суперэго обладает большой мощностью и стойкостью. С другой стороны, позднейшие слои классовой морали у нас патологически (для данного общества) ослаблены. С чем это связано у меня – понять нетрудно. В детстве я жил в изоляции от сверстников, вообще очень мало общался с людьми, находился в некой искусственной, тепличной атмосфере, в которую не проникало влияние современности. Я всегда был (и остался отчасти) жителем больше своего внутреннего мира, чем реального внешнего. Так что слой в суперэго, соответствующий моему времени, у меня остался очень тонок (хотя он, конечно, есть). Ну, а с тобой отчасти происходило то же самое (в меньшей, правда, степени), а во многом помог тебе избавиться от верхних наносов в суперэго я, старательно разъедая их еще непрочные пласты «ядом критики». Вот таким-то образом мы и оказались обладателями совершенного суперэго в несовершенном еще мире, со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Вот и объяснение твоего нынешнего состояния, всех твоих депрессий и стрессов: мир не живет по законам твоего суперэго и тем самым не дает и тебе жить с ним в согласии.

Ну а где же выход? Я тебе прямо скажу: никакого настоящего выхода нет, разве только изобрести машину времени… Противоречие это вполне реальное, и ликвидировать его вообще нельзя. Но тем не менее выходы «локальные» есть, все они были многократно опробованы и закреплены в литературе (не только, но мне она ближе).

1. Поддаться среде, изнасиловав свое суперэго; «быть как все», делать вид, что твое суперэго «в порядке»… Нечто подобное ты можешь пронаблюдать на примере папаши – пример весьма грустный, говорящий о неприятностях, ждущих соискателя на этой дорожке.

2. Более высокая ступень – сознательный рационализм (прочел ли ты «Что делать?»). Выбирать рассудком решения, соответствующие оптимальному удовлетворению как себя, так и общества (других людей)… Когда-то я написал нечто подобное на своем знамени. Но, к сожалению, все это лишь красивая иллюзия…

3. Попытаться вообще игнорировать внешний мир, влезть с головой с себя самого и в Дело, этакую «башню из слоновой кости», или в семейную жизнь, или хоть в толчок… Но все это тоже лишь иллюзия, и болезненность противоречий при этом не только не устраняется, а подчас даже усиливается.

4. Несмотря ни на что, жестко держаться за свое суперэго, следуя ему в своих поступках всегда и везде, не поддаваясь ни среде, ни рассудочным блокам. «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой!» Не позволять себе ни малейшей слабости, стойко держаться под ударами извне… Классический пример – Рахметов. Впрочем, есть еще более классический – Дон Кихот собственной персоной. Очень интересно, что, выбирая такой путь, субъект обычно посвящает свою жизнь борьбе (в той или иной форме) за установление на Земле общества, соответствующего его суперэго! Не миновала эта дорога и меня. Но сейчас не требуется идти в подполье или палить по классовому врагу, и я, как уже говорил, решил посвятить свою жизнь физике с целью скорейшего построения материальной базы коммунизма. Это звучит дико, но даю слово, что я именно так и выбрал физику, а не что-либо другое. Познакомившись с марксизмом, я понял, что «материя первична», т. е. преобразовать мир легче всего с помощью физики, а не чего-либо другого. К сожалению, моего энтузиазма хватило ненадолго. Тут прав Рахметов, который не допускал даже самых невинных послаблений, компромиссов, – иначе затянет незаметно проклятое болото приспособительства…

Поэтому тебе необходимо заняться собственной личностью. Очисть себя от шелухи чужой тебе морали, попытайся вести себя так, как требует твоя совесть, нравственные чувства, а не трусость и приспособительство. Ищи себя, ощути всей душой, что живешь правильно, – и вот тогда ты приобретешь и духовную, и творческую силу. В общем, дерзай, братец! Хватит пускать пузыри, жить надо, как человек! Заполучил суперэго у будущего, так и не рыпайся. Кстати, тебе я советую то же, что и себе самому. Ну, чао, крошка. Читай хорошие книжки, живи и творись.

Боря.

Вообще-то Фурман только и делал, что читал. Его подлинная жизнь протекала внутри чтения. Но тем бессмысленнее и постыднее казалось ему его вынужденное «дневное» времяпровождение. В окно его комнаты на двенадцатом этаже была видна закатная половина неба, и часто по вечерам, глядя на разворачивающиеся над горизонтом пламенные битвы, он с тоскливой завистью думал об огненно-собранных людях, которые где-то там, на невидимом «далеком фронте» плечом к плечу самоотверженно борются и погибают ради других. А он, словно отставший от своих боец, пораженный какой-то нелепой «детской» болезнью, прозябает в этой затхлой дыре, в которой ничего, ничего не происходит, кроме чтения, плохих отметок, дворового футбола и жалких школьных пьянок…

Как-то во время большой перемены ребята затеяли в полупустом классе возню. На Фурмана, заглянувшего туда через открытую дверь из коридора, кого-то мощно толкнули, он отлетел назад, ударился спиной о чье-то хрупкое тело и повалился на него, успев с испугом подумать, что это девчонка. Вскочив, Фурман увидел странное мальчишеское лицо с обиженно-беспомощным выражением, виновато пробормотал «извини» и стал помогать парню подняться, уже узнав его – это был известный хулиган-семиклассник по кличке Седой. Говорили, что он водит дружбу с настоящими уголовниками. Как раз неделю назад, когда все гурьбой возвращались домой после футбола, им повстречалась жутковатая компания Седого. Большинство ребят струхнули, но при сближении выяснилось, что некоторые из них чуть ли не приятельствуют с этой стаей, и Фурману вместе со всеми довелось пожать его вялую ладошку. Ростом он был Фурману по плечо, худенький, с длинным ежиком неопределенно-пепельного цвета; его тяжелые веки с пушистыми ресницами всегда были наполовину опущены, отчего взгляд казался холодным и наглым. Но странное впечатление «прожженности» придавали этому мальчишескому лицу не глаза, а серовато-желтая, болезненно высохшая кожа с глубокими морщинами. Видно, детский организм все же не справлялся с теми нагрузками, которые ему приходилось испытывать…