Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе - Александр Фурман

Родителей его наглая просьба, конечно, разозлила, но он объяснил им, что в его классе все, включая девочек, курят и пьют и что ему надоело быть «белой вороной». А поскольку собственных денег на сигареты у него пока нет, делать из курения тайну он считает ниже своего достоинства. На такие аргументы ответа не нашлось.

Вечером Фурман в подходящий момент небрежно вытащил из бокового кармана пиджака свою пачку и предложил угощаться всем желающим. Большинство оценили этот жест, но двое самых мелких ребят, Леха и Коля, вытянув сразу по нескольку сигарет, переглянулись с презрительными ухмылками по поводу щедрости «этого новенького» – мол, нас-то ты не купишь! У Фурмана все внутри в очередной раз рухнуло, и он уже решил потихоньку навсегда уйти из этого мира, но Володя Федотов по кличке Большой тоже заметил эти подлые гримасы и тут же поставил зарвавшихся хитрованов на место: послушайте-ка, вас угостили и вы не отказались, причем взяли сколько захотели, так что нечего теперь рожи корчить! Леха с Колей дружно покраснели и сделали непонимающий вид. Однако, по всей видимости, у этой парочки возникли к новенькому какие-то свои счеты.

Почти каждый день после уроков все еще часа полтора гоняли мяч на пустыре перед школой, и во время ближайшей игры Фурман столкнулся с постоянной и вызывающей грубостью Лехи. «Общественное мнение», выступавшее в роли судьи, раз за разом относилось к этой потехе чрезвычайно снисходительно, и в какой-то момент Леха уже откровенно применил к Фурману «хоккейный» силовой прием. Фурман полетел на землю, пропахав ее ладонями. Когда он поднял голову, все вокруг улыбались. Отряхнувшись, Фурман сказал, что все нормально, и игра продолжилась со штрафного – нарушение правил было слишком очевидным. Некоторое время Фурману удавалось увертываться от подсечек и ударов по ногам, но в какой-то момент, когда он на скорости прорвался по левому краю, злобно ухмыляющийся Леха попытался повторить свой жестокий толчок корпусом. На этот раз Фурман был настороже, и его противник по инерции отправился в высокий полет с неуклюжим кувырком в конце. До ворот с уныло застывшим в них Колей было всего ничего, и Фурман не останавливаясь с силой загнал мяч точно в угол.

Неприятное приземление и общий хохот жутко разозлили Леху, и он вдруг с матерным рычанием полез в драку. Растерянно оглянувшись, Фурман заметил не только улыбки, но и возмущение: как это – новенький обидел нашего Леху! Один на один Фурман с ним, скорее всего, справился бы, да и правда была на его стороне, но он не знал, какую реакцию это вызовет у всех остальных. Тем не менее, поскольку миролюбивые уговоры на напирающего Леху не подействовали, Фурману пришлось с силой оттолкнуть его. Сопротивление окончательно разъярило Леху, но тут кто-то из больших ребят приобнял его сзади и посоветовал ему остыть: мол, ты ведь сам нарывался, так что теперь вы в расчете. Поизвивавшись, Леха нехотя сдался.

Игра на этом завершилась. Расходясь по домам, одни возбужденно подбадривали Фурмана: мол, не обращай внимания на его угрозы, он тебе ничего не сделает, а если будет еще приставать, скажи нам. Кто-то, наоборот, с холодной враждебностью заметил: зря ты с ним так… Но большинство было явно довольно тем, что Леха сел в лужу, – похоже, Фурман ненароком задел какое-то старое осиное гнездо… Странно, но именно после этого случая его стали считать в классе «своим».

В последний день зимних каникул на Фурмана накатила тоска – впереди снова расстилалась пустыня… Перед Новым годом он отправил Боре короткое бойкое послание, но с середины декабря по середину января произошло столько событий…

Что-то меня гнетет после написания предыдущего письма: кажется, ввернул не то и не по делу, да еще с претензиями. Все время собирался исправить вину (мнимую или настоящую – тогда мне стыдно), но чего-то ждал. Впрочем, успело произойти «пустое множество» событий, как говорил Мерзон, и прошедшее представилось в другом свете. Пардон за несколько несвойственные мне стиль и выражения: просто я занят чтением чужих писем (Чехова)…

Новый год, на который я возлагал большие надежды, мы встречали в той же компании, что и прошлый (чтоб он сдох): Басютины институтские подружки с дитями (на удивление хорошими) Ирой и Витей, а также любимчиком Иры Сашей. Обо всех по порядку.

Ире сейчас что-то вроде 20 лет, и похожа она на интеллигентную, в меру упитанную и немного сонную кии-ссс-ку. В хорошем смысле этого слова, хотя, быть может, я слишком пристрастен к хвостатым. В позапрошлом году она поступала в художественное училище, но обвалилась и работала кем-то. В прошлом году родители раздавили ее и засунули в свой технический вуз. Рисовала она довольно прилично и, на мой взгляд, самостоятельно, хотя горшки и чайники одолевали ее перед экзаменами. Детство она провела в интернате, когда ее мама делала диссертацию. Конечно, трудно говорить что-то определенное, когда видишь… м-м, женщину (понимай в меру своей испорченности) второй или третий раз в жизни, но вроде она ничего, хотя что тут чего?! И вообще, с импотенцией (и быстро прогрессирующей) в «чего» – нечего и соваться (я о себе и серьезно!).

Ириному любимчику Саше 29 лет (!), и у него борода и жена с ребенком, с которой он по такому случаю развелся или разводится. Был в армии солдатом, поступил в институт, с 3-го курса ушел и пошел в худ. уч. Сейчас работает кем-то по этой части у Ириной мамы на работе. Похоже, мама его «не любит», т. к. дочка «под его влиянием» бунтует и не желает быть анжанером, как предки, и в этом институте учиться тоже не желает, но пока хорошо учится и подвергается дрессировке. Жмут ее, видимо, здорово. Заняты они друг другом, так что мне, непросвещенному, даже завидно стало.

Витя учится в 10 кл. и тоже собирается идти в худ. уч. Серьезно занят Л. Недавинченным и вообще художествами (чужими и своими). Он – друг детства (не моего), и ему, кажется, еще сильнее завидно. Он здорово набрался, обрезал палец об осколки двух бокалов, которые мы разбили, играя в жмурки и прочие детские игры, и в туалете с ним что-то случилось неприятное, после чего он лег спать.

Так что собрались там одни художники и приятные штучки, если не считать старых алкашей и алкаших. Было немного грустно, но когда выпьешь и выкуришь сигаретку с Сашей и Витиной мамой на кухне, впадаешь в приятное малодумное, но трезвое состояние. Приехали мы домой в 8 часов утра в новом году. Так мы его встретили.

5 января поехали с классом на Валдайскую возвышенность (40 км от г. Валдая). Жили в охотничьем домике по 5 чел. в комнате, а еду привезли с собой и варили сами. Места там зверски красивые, кругом непроходимые леса, громадное озеро со множеством островов, ночное звездное небо, какого я никогда не видел, страшная глушь. Метели как на Северном полюсе – в пяти шагах ничего не видно и снег по пояс. Летом там рай и все такое. Действительно здорово.

Соседняя комната и девчонки пили и (…) все 5 дней и в поезде (ехать туда целую ночь). В таких ситуациях, да еще вдали от родного дома, я чувствовал себя скверно, за исключением того времени, когда ходили на лыжах (2 раза по 1/2 дня).

На обратном пути (в поезде) я до 3 ночи беседовал «за жизнь» с Тамарой (клас. рук.). И было о чем! Дело такое: как раз перед моим поселением в дурд. ко мне подошел Смирнов и сказал ≈ след.: молодежь щас стала гнилая, не верящая в светлое будущее и т. д. и т. п., и что есть такая, пока что подпольная, молодежная организация в Москве (!), которая хочет исправить некоторые ошибки комсомола и партии в области внутренней политики и воспитания. С. похвалил мой философский ум и предложил заняться идеологической работой, сказав, что дело серьезное, уже не детское и пр. Находился я тогда уже в невменяемом состоянии, но успел сказать, что надо обязательно вести легальную работу и наладить связь с «начальством» – ЦК ВЛКСМ или еще чем-нибудь, раз уж все так серьезно и масштабно; одобрил хорошую идею и резко протестовал против описанного Смирновым устройства организации:

Смирнов и пр. неизвестные интеллектуалы и предводители

↓ ↓ ↓

уголовники, хулиганы, шпана и пр. «боевые силы».

Потом меня не стало, и я не вспоминал больше о друзьях детства. Но перед Новым годом ко мне приехал Костя Звездочетов (помнишь его?) и привез письмо С., который писал, что они работают теперь под руководством ЦК и Горкома комсомола, что все идет отлично, и приглашал в 182-ю школу на конференцию, где будут 2 члена ЦК, – посмотреть и, если понравится, включиться в работу. Я обрадовался в своей тоске и скуке – наконец-то займусь хорошим делом (ведь какое дело-то!). Встретились мы в метро со Звездочетовым, чтобы ехать туда, а он говорит, что в его школе вдруг поднялась буча, ему запретили ездить куда бы то ни было, вызвали родителей, «обвинили в антисоветской деятельности» и т. д., и что в связи с этим встреча в 182-й шк. откладывается. Все затихло на некоторое время. Смирнов по телефону мне сказал, что все это штуки Пантелеевой (директрисы), а так все нормально. И вдруг меня официально вызывают в Горком на конференцию (через мою школу). В Горком я по какой-то причине не смог пойти, но в школе все дико перепугались. Несколько раз я был у директора и от нее узнал, что «они» ходили к какому-то посольству, что-то кричали, изрисовали какими-то лозунгами всю 182-ю шк., кругом страсти, и что будто бы я – их начальник. На столе у нее лежало толстое дело, и она мне читала оттуда всякие ужасы. Я ей рассказал, что знал, отдал письмо и высказал свое мнение по этому поводу, так что она испугалась. Тайком к ней ходили Бася с папой (о чем они там говорили – не знаю). Потом вроде опять все затихло. А Тамара – парторг школы, и она мне ночью в поезде рассказала и то, что я уже знал, и многое другое: что этим делом занялся уже Горком партии, по всем районам были совещания директоров и пр., что всех «их» не будут принимать в институты, что я во всех документах фигурирую как один из главарей и что мне это «испортит всю карьеру» и, след., жизнь. Говорили мы с Т. долго и обо всем. Знаешь такие разговоры? Все собираются, говорят хорошие вещи, все выглядят хорошими, отличными людьми. Ты всех убедил своими страстными речами, всем все ясно – что хорошо, что плохо, все готовы бороться против плохого, а наутро все встают, и как будто не было никакого разговора, и каждый делает свои дела по-прежнему. Это ужасно. Я так накалывался уже несколько раз. После испытываешь разочарование и опустошение… Все уже спали, а Т. всё рассказывала мне про свои семейные горести и несчастья. Легли спать, а утром разошлись по домам.