Книга Фурмана. История одного присутствия. Часть III. Вниз по кроличьей норе - Александр Фурман

Он отнесся к этому предложению очень серьезно, посвятив несколько дней перебору вариантов. Неопределенность с отцовством и «общинный» образ жизни собак подталкивали к созданию некой аббревиатуры, учитывающей всех возможных участников события, и в конце концов он остановился на МЭРи (Марс – Эрна – Рекс). Необходимая в женском роде «и» на конце могла бы означать скромное «и другие». Имя прижилось, и Фурман был этим очень горд.

В школе все уже тревожно готовились к экзаменам, уроков на дом задавали мало, и он теперь ездил в больницу чуть ли не через день. Родителям это очень не нравилось. С трудом сдерживаясь, мама говорила: «Я просто не могу понять, что ты там делаешь и зачем тебе все это надо». – «У меня там друзья, и я с ними общаюсь, потому что здесь у меня друзей нет. А если ты боишься, что я снова захочу лечь в больницу, то могу тебя утешить: я не собираюсь это делать», – с насмешливой Бориной надменностью отвечал Фурман.

На самом деле эйфория от встречи у него уже прошла, и он отдавал себе отчет в нелепости своего «гостевого» статуса.

Во время одного из его визитов вдруг потребовалось срочно произвести генеральную уборку собачьих помещений (грозила нагрянуть какая-то инспекция). Юра в этот день отсутствовал, а его нынешний тихий помощник Володя в одиночку явно не справился бы с авральным заданием, поэтому сестры попросили Рамиля помочь ему. Фурман добровольно присоединился к ним, тем более что работа была ему хорошо знакома: выскоблить «пол» до твердой земли и насыпать сверху уже принесенный чистый песок. Заодно можно было и поговорить.

Правда, настроение у Рамиля оказалось не самое лучшее. Он был недоволен всем на свете, всюду видел какие-то козни и беспощадно разоблачал всех окружающих. Поначалу Фурман лишь мягко посмеивался, но Рамиля несло, и он говорил со все бóльшим ожесточением. По его словам, на следующий же день после выписки он собирался подкараулить на улице воспитателя отделения Владимира Андреевича и «как следует набить ему морду». За что конкретно, Рамиль так и не объяснил – мол, есть за что. (Тридцатипятилетний Владимир Андреевич, бывший актер и спортсмен, появился в отделении прошлым летом, когда БЗ ушел в отпуск. Как выяснилось, за год отношение к нему очень изменилось, и теперь многие отзывались о нем с большим раздражением. Однако к «приходящему» Фурману Владимир Андреевич проявил такое внимание, что тот даже принес ему пару своих наиболее удачных школьных сочинений и стихи.) Рамиль с одинаковой злобой говорил и о девушках, и о БЗ, и даже о собаках, что было совсем уж смешно. Впрочем, шутки Фурмана, а главное, его иждивенческий образ жизни ему тоже чрезвычайно не нравились, и в какой-то момент они едва не поссорились по-настоящему – но не из-за «идейных» разногласий, а просто потому что Рамилю, как видно, надоело работать, и он начал халтурить: плохо очистил свой участок от грязной земли, лишь для виду присыпал его тонким слоем песка, да еще и стал разводить по этому поводу целую философию. Фурман упрекнул его, Рамиль ответил резкостью… В общем, Фурман уехал из отделения расстроенным.

На сеансе Фурман, чувствуя себя уже опытным «профессионалом», с легкостью выполнял все команды БЗ и покровительственно поглядывал на взволнованных соседей, впервые принимавших участие в подобном «психиатрическом представлении». Но потом ему стало стыдно за свою самонадеянность – ведь на сцене в мучительном напряжении дергались его товарищи, и их «исцеления» никто не гарантировал…

Когда основная часть уже закончилась – «заклятие» было снято, и каждый из стоявших на сцене, к всеобщему ликованию, сумел почти без запинки произнести магическую формулу «Я могу говорить!» – Борис Зиновьевич неожиданно объявил, что это еще не все. Теперь, после того как ребята публично доказали всем – но прежде всего самим себе, – что они смогли победить свою болезнь и готовы свободно общаться с другими людьми, им предстоит еще одно, последнее испытание.

Нельзя забывать о том, сказал БЗ, сколько лет каждый из ребят провел один на один со своим недугом. За это время они успели привыкнуть к болезни, сжились с нею, и все органы, все мышцы, благодаря которым мы можем издавать самые разные звуки, вынужденно приспособились к неправильному способу работы. Сегодня мы впервые за долгое время заставили их работать по-другому – так, как они и должны это делать в нормальных условиях. И понятно, что сейчас все мы хотим только одного – всласть наговориться с нашими дорогими ребятами. Но, как и после любой сложной операции, если мы сразу дадим слишком большую нагрузку на оперированный орган, может произойти срыв. Поэтому, чтобы закрепить сегодняшний успех, необходимо соблюдать определенные меры предосторожности. Главная из них заключается в том, что в течение суток после сеанса те, кто прошел эту процедуру, должны полностью воздерживаться от речи. Любое нарушение этого запрета может пустить насмарку все предшествующие усилия, весь долгий процесс лечения. Поэтому все, кто в течение следующих 24 часов будет находиться рядом с участниками сеанса, по отношению к ним должны так же беспрекословно соблюдать этот запрет.

Ответив на несколько глупых вопросов из зала, БЗ объявил, что с этой минуты на всей территории отделения вводится особый режим жизни, который по традиции называется «День молчания».

На прошлом сеансе Фурман не был знаком ни с кем из участников. Он и в обычной-то жизни ни разу с ними не разговаривал, поэтому тогда все это прошло как-то мимо него. А теперь на него смотрели сияющие, одновременно плачущие и смеющиеся глаза, его обнимали, хватали за руку, вели в сад и там крепко прижимались и ласково толкались в порыве немой радости, и самым странным казалось то, что он продолжает все слышать, звуки никуда не исчезли – шелестели листья, поскрипывали стволы, чирикали птицы – только речь прекратилась. И все, кому было не запрещено говорить, поначалу даже друг с другом делали это с трудом – откашливаясь, мучительно сглатывая слюну и неуверенно подыскивая слова…

В «узком кругу» праздник договорились отметить через несколько дней, в выходные. Закрывшись в саду, ушли подальше, разложили на земле две шахматных доски в качестве стола и выставили на них тайком пронесенные в отделение торт, какие-то закуски и шампанское. Приятной неожиданностью для Фурмана было то, что в старой компании оказалась и Таня, которая теперь дружила с Женей.

Брызнувшее теплое шампанское щедро залило все вокруг. Пока произносили тосты, чокались и закусывали, к «столу» незаметно подобралась малышка Мэри и как следует нализалась. После того как ее отогнали, бедняга начала как-то странно подскакивать и вертеться; потом с неуклюжей наглостью налетела на больших собак, которые в раздражении разбежались от нее; расчихавшись, стала зачем-то упрямо продираться сквозь непроходимые заросли колючих кустов; наконец продралась, забрела в высокую сухую траву, погремела там какими-то железяками и вдруг затихла. Виновато забеспокоившись, все пошли посмотреть, что с ней, но выяснилось, что пьяный ребенок просто вырубился на месте и заснул мертвым сном.

Праздник продолжился. Юра сбегал в магазин и вернулся с двумя бутылками сухого. Учитывая, что закуски почти не осталось, это было уже многовато, но вскоре начал накрапывать дождик, и им пришлось сворачиваться.

Планы на вечер у всех были разные. Юра с Олей собирались ехать на дачу с ночевкой и так настойчиво звали Фурмана с собой, что он неожиданно для себя согласился. Правда, перед этим и Юре, и ему нужно было взять из дома теплые вещи, поэтому встретиться они договорились в семь часов уже на платформе.

У Тани с Женей была более сложная программа. Сначала они должны были заехать к Жене домой, а потом пару часов где-то проболтаться до назначенной встречи с Рамилем и совместного похода в какое-то модное кафе. Фурман только сейчас узнал, что Женя живет на Петровке, совсем недалеко от его старой квартиры. Выходит, они много лет были почти соседями! Слово за слово, Таня уговорила Фурмана проводить их, и в метро компания разделилась.

Довольно быстро Фурман начал ощущать странную потерянность. За минувший год он действительно многое пропустил в жизни отделения, а девчонки сразу образовали замкнутую парочку и оживленно обменивались лишь им одним понятными шуточками, намеками и подробностями «дамских» историй. Фурман был поражен, внезапно догадавшись, что этой весной у Рамиля был не только очередной круг его «романа» с Таней, но и какие-то чрезвычайно бурные отношения с Женей. Судя по всему, теперь он «бросил» их обеих и, к зависти бывших соперниц, «завел шашни» с кем-то еще, – что, видимо, и послужило почвой для их сближения. Вечер Рамилю предстоял нелегкий, но ведь он сам был в этом виноват. Фурману все эти страсти казались ужасно пошлыми, и ему было жалко расставаться с прежними образами хрупкой милой Тани и слабой, уязвленной Жени. Тем девушкам он пытался стать другом, а этим двум «хищным дамочкам» требовалось что-то совсем иное, чему он абсолютно не соответствовал.