Алая Вуаль - Шелби Махёрин

мной. Я отказываюсь смотреть на них. — Как ты? — неубедительно заканчивает он, поднимая руку, чтобы потереть шею. Коко пихает его локтем под ребра.

Я бросаю на него взгляд.

Самые влиятельные игроки в королевстве собрались в одной комнате.

Все обсуждают мою судьбу.

— Не думаю, что ты… — он опускает руку в знак покорности, — ты… ты случайно не слышала всего этого?

С трудом сдерживаясь, я пробираюсь к круглому столу, чтобы рассмотреть другие эскизы. Никто не осмеливается меня остановить.

— Да.

— Верно. Тогда ты должна знать, что я не хотел приходить, и я полностью согласился с Лу, когда она сказала, что ты должна быть здесь…

— При всем уважении, Ваше Величество, — я раздвинула рукой наброски, вглядываясь в угольные лица и не видя ни одного, — если бы кто-то в этой комнате хотел, чтобы я была здесь, я бы была здесь. — Если Лу и слышит горечь в моем тоне — душевную боль, — она этого не показывает. Да и зачем ей это? Она всегда была мастером секретов. Как и моя сестра. — Это жертвы? — спрашиваю я Жан-Люка. Я не смотрю на него.

Он осторожно касается моего плеча.

— Селия…

Я отшатываюсь, снова борясь со слезами.

— Это они?

Он колеблется.

— Да.

— Спасибо. Это было так трудно? — Теперь я смотрю на него, и нерешительность в его взгляде чуть не сломила меня. В нем есть вина, да, возможно, даже раскаяние, но есть и нежелание. Он все еще не хочет впускать меня в свою жизнь. Довериться мне. Не в силах больше терпеть, я сметаю все наброски в свои руки, не обращая внимания на те, что роняю. Они медленно падают на пол, когда я поворачиваюсь на пятках и иду к двери. Обращаясь к Бо, я фыркаю: — Я бы сказала, что была рада снова видеть вас, Ваше Величество, но не все из нас умеют врать так же ловко, как вы.

Я полностью игнорирую остальных, захлопывая за собой дверь и роняя при этом еще несколько эскизов.

На этот раз я наклоняюсь, чтобы их поднять — все мое тело дрожит, — и с удивлением замечаю влагу на каждом рисунке. Слезы. Я в ярости провожу рукой по щекам и выпрямляюсь. Когда за дверью раздаются торопливые шаги, я бросаюсь по коридору в библиотеку, не желая снова сталкиваться с кем-то из них. Во всяком случае, не напрямую. Кто-то может назвать это бегством, кто-то — прятками, но кто-то может ошибаться. Кто-то скажет, что хочет защитить меня, но на самом деле они хотят опекать меня. Управлять мной.

Мной никто не будет управлять.

Я покажу им всем.

Отступив в угол библиотеки, чтобы не было видно двери, я протискиваюсь между двумя угловыми книжными полками и еще раз перелистываю эскизы. На этот раз я заставляю себя изучить каждое лицо, когда дверь зала совета распахивается, а по коридору стучат сапоги Жан-Люк а. Хотя он зовет меня, я не обращаю на него внимания, забиваюсь поглубже в стеллажи, яростно вглядываясь в набросок лупа Гару. Он лежит в той же мирной позе, что и Бабетта, его руки наполовину перевернуты и прижаты к груди. Те же колотые раны на горле.

— Селия, подожди. — Когда за дверью библиотеки раздается покорный голос Жана, я вздыхаю с облегчением. — Вернись. Нам нужно поговорить об этом…

Но я не хочу говорить. Больше не хочу. Теперь я изучаю деревья, окружающие труп лу-гару; я поднимаю эскиз, чтобы поближе рассмотреть его когтистые руки, в поисках любого признака креста. Его, конечно же, нет. Жан-Люк спросил бы о кресте Бабетты, если бы у каждой жертвы был найден такой крест. Но почему лу-гару оказался между формами? Убийцу интересовал волк или человек? Возможно, мужчина переключился, чтобы защититься?

— Селия! — Голос Жан-Люка доносится с лестницы, и я слегка расслабляюсь, когда он уходит, позволяя своей голове удариться о книжные полки. Я делаю глубокий вдох. Возможно, мне удастся улизнуть до того, как остальные завершат свое собрание. Я в последний раз пролистываю эскизы, не узнавая ни одного места преступления, кроме одного: Парк Бриндель, священная роща ведьм.

В детстве я не раз заглядывалась на ветвистые деревья за окном своей детской. Моя мать ненавидела слабый аромат волшебства, который исходил от их листьев и пронизывал наш двор, но втайне он приносил мне утешение. И до сих пор приносит. Для меня магия пахнет чудесно — травами, ладаном и диким летним медом.

Я не была дома уже несколько месяцев.

Покачивая головой, я изучаю набросок, пока голос Жан-Люка затихает над головой. Любопытно, что это была не Белая Дама, найденная в Парке Бриндель, а мелюзга. Хотя я не могу определить ее серебристое лицо, жабры и плавники остались нетронутыми, а значит, убийца не отправил ее сюда. Два плавника мелюзги превращаются в ноги, когда они покидают воду. Должно быть, он убил ее под водой и вытащил тело на берег, но опять же… зачем?

— Селия? — Голос Жан-Люка становится все громче и жестче, а его ноги опускаются на ступеньки, как наковальни. — Охранники не видели, как ты поднималась наверх, поэтому я знаю, что ты здесь, внизу. Не игнорируй меня.

Я напрягаюсь, обводя глазами комнату. Я не хочу вести этот разговор. Не сейчас. Никогда.

Он врывается в библиотеку прежде, чем я успеваю убежать или спрятаться, и его взгляд сразу же находит мой. У меня нет выбора, кроме как расправить плечи и выйти поприветствовать его, притвориться, что я ждала его все это время.

— Это заняло у тебя достаточно много времени.

Его глаза сужаются.

— Что ты здесь делаешь?

Я размахиваю эскизами в непримиримом волнении.

— Учусь. — Хотя он открывает рот, чтобы ответить, я прорываюсь вперед, громко разговаривая с ним. Дверь остается открытой, но я не могу заставить себя беспокоиться. — Убийца переместил тело мелюзги. Возможно, они переместили и тело Бабетты, а значит, мы должны попытаться найти связь между каждым местом…

Пересекая комнату в три шага, он выхватывает у меня из рук эскизы и аккуратно кладет их на ближайшую полку.

— Нам нужно поговорить, Селия.

Я смотрю на него и на эскизы.

— Ты прав. Нам нужно поговорить.

— Я никогда не хотел впутывать тебя во все это.

— Это совершенно ясно.

— Ничего личного. — Он проводит усталой рукой по лицу. Темная щетина затеняет его некогда чисто выбритую челюсть, а бронзовая кожа выглядит пепельной, как будто он не спал несколько дней. Часть меня болит за него, болит за то бремя, которое он нес в одиночку, но еще большая часть болит за себя. Потому что