Русский, красный, человек опасный. - Александр Коммари

– Ничего, малыш, ничего страшного. Просто пора уходить.

Он встал с трудом, оперся на палку – и пошел к своему дому. Последний раз.

***

Трибуну построили на месте уничтоженного пятнадцать лет назад Мавзолея. Построили наспех, из досок. Был зимний день (кто-то из Исполнительного Комитета пошутил, когда они поднимались по деревянным ступенькам – «Нас потом будут ругать сто лет, что опять не летом!»). Андрей Васильев – появление которого площадь, заполненная народом, встретила восторженным гулом, подошел к микрофону, осторожно дотронулся пальцем до черной круглой головки. Со всех сторон раздался звук удара, а потом затухающее эхо – площадь не вместила всех, военные расставили машины с громкоговорителями, чтобы все могли слышать. Кое-где были видны огромные плоские щиты экранов, на которые, как и на несколько оставшихся телеканалов, велась прямая трансляция. У телекамер тоже были какие-то военные – телевизионщикам, даже техперсоналу, в последние дни приходилось несладко. Были самосуды над дикторами и журналистами.

Толпа перед трибуной замерла. Москвичи, приезжие, солдаты Народной Армии, рабочие дружинники с усталыми лицами, шахтеры, крестьяне. Все вдруг разом замолчали. Стали слышны звуки барражирующих над Москвой вертолетов – хотя сопротивление наемников было сломлено, но никто не мог гарантировать, что разгромленная гадина, ядовитый клубок из мафии, продажной бюрократии, госбезопасности и олигархии не попытается укусить напоследок.

Андрей отошел от микрофона, повернулся к товарищам, глазами попросил помощи.

– Слово имеет народный президент Советской России товарищ Андрей Андреевич Васильев, – сказал, наклонившись к микрофону, кто-то из ИКа.

Толпа восторженно ахнула. Раздались свист, аплодисменты, крики.

Андрей снова подошел к микрофону. Замахал руками, почти рявкнул:

– Товарищи, бурных и продолжительных аплодисментов больше у нас не будет. Хватит.

Громкоговорители на военных машинах работали хорошо, да и голос у Васильева стал луженым. Отсмеявшись, толпа снова притихла.

– Знаете, – сказал в наступившей тишине Васильев. – Я был совсем ребенком, пацаном, даже еще меньше, и вот как-то встретил одного старика. Я не знаю, кто он был такой – я его больше никогда не видел. И этот старик сказал мне вдруг – сказал то, что я запомнил на всю жизнь. То, что, может, сделало меня тем, кем я стал. Он сказал мне: Прости, малыш, что мы не смогли. Ты должен был жить в другом, новом, справедливом мире, где нет обмана и паразитов, где добрые и хорошие люди делают работу для общей пользы и где все честно. Но мы не смогли. Прости, малыш. Так он сказал.

Васильев перевел дыхание. Холод по-прежнему обжигал, но огромная толпа словно застыла.

– Я не знаю, откуда тот старик взял эти слова, но я хочу сказать вам, здесь и сегодня – мы построим этот мир. Мы будем помнить обо всех ошибках тех, кто шел до нас, мы и сами будем ошибаться. Но мы его построим. Даже не для себя – для наших детей. И никто его у нас не отберет. Никогда.

Он помолчал секунду, а потом прибавил:

– В общем, как-то так.

И улыбнулся. Своей знаменитой, оставшейся в веках, улыбкой.

Здравствуйте, товарищи потомки!

Экскаватором с чугунной бабой на конце стального троса управлял веселый молодой молдаванин. За рулем самосвала сидел другой молдаванин, но постарше. Все остальные рабочие – одинаковые таджики в одинаковой спецодежде, столпились у автобуса и ждали, когда наступит их черед приступить к разбору завалов.

Рядом стоял Mitsubishi Montero Sport, в котором сидели два брата-близнеца. Один из них говорил по мобильному:

– Да, все разрешения получены… Да, и от природоохраны… Ну конечно, не просто так, сам знаешь их жадность… Да, металл продадим на лом… Удачи!

Закрыл ракушку телефона.

– Когда машина придет за ломом?

– Не парься, Вась, – беспечно сказал второй. – Там лома-то несколько тонн. Дороже обезьянкам платить за работу. Давай поедем – работа пошла, завод сносят, все ништяк!

Первый хотел еще кому-то позвонить, потом передумал. Посмотрел на брата.

– Если бы столько пробегал с бумагами, как я, ты бы сейчас от радости прыгал, как зайка. Я уж думал это никогда не закончится.

– Вот и поехали в кабак, обмоем это дело. И я, кстати, просто так не сидел. Проект кто делал?

– Подождем еще немного – хочу убедиться, что все идет как надо.

Чугунная баба неторопливо била по красной кирпичной стене, превращая ее в каменное крошево.

К машине между тем подошел пожилая пара. Женщина держала старика за руку, словно не желая отпускать, но он что-то упрямо сказал ей, подошел к машине, постучал по боковому стеклу. Один из близнецов неохотно нажал на кнопку – стекло опустилось.

– Простите, – сказал старик. – Вы хозяева завода?

– Предположим, мы, – пожал плечами сидящий у открытого окна.

– Вы знаете, я бывший главный инженер этого завода, Семенов Виктор Анатольевич. Сейчас на пенсии. Я бы хотел поговорить с вами.

– Ну, говорите.

Все-таки открыл дверь, вышел из машины, встал напротив старика. Тот начал торопливо:

– Понимаете, быть может вы не совсем понимаете… я тридцать лет отдал этому заводу…но ведь станки же вполне рабочие… немецкие… то есть из ГДР… нам их поставили в конце 70-х годов… у них еще есть ресурс… это последний завод такого профиля в России – только на Украине еще один есть – и все… так же нельзя – вот так рушить…

Брат-близнец молча слушал, только морщился. Наконец не выдержал, прервал:

– Послушайте, бывший главный инженер, а ныне пенсионер. Принято решение – на уровне правительства и за подписью президента – завод выведен из списка стратегических предприятий. Продолжать работать – смысла не имеет – оборудование морально устарело. Акционерное общество, им владевшее, обанкротилось. Какие к нам претензии? Мы купили фактически лишь землю – и кучу мусора на ней.

– Такого производства в России больше нет…

– Проснитесь, уважаемый. В Южной Корее все это делают на порядок лучше – и на современных автоматических линиях. А это – он махнул рукой в сторону полуразрушенного корпуса – хлам.

– Но ведь вы же знаете – банкротство было липовое. Бывший хозяин завода…

– Знаете, дедушка, а не пойти ли вам… к внукам, – молодой человек посмотрел на пожилую женщину. – Вам домой добраться помочь? Такси там вызвать?

– Спасибо, мы сами доберемся, – гордо ответила женщина и обратилась к старику – Витя, пошли домой. Я же тебе говорила…

Старик набрал воздух, чтобы сказать что-то, потом вдруг махнул рукой, съежился, как спущенный мячик, повернулся. Женщина опять взяла его за руку – и они медленно побрели к шоссе, за которым стояли кварталы домов-кораблей.

Молодой человек снова пожал плечами, хотел сесть в машину, но тут к машине подбежал водитель-молдаванин с самосвала.

– Снаряд, начальник, там снаряд неразорвавшийся!

Второй брат-близнец вышел из машины.

– Какой еще снаряд?

– Не знаю, – молдаванин тяжело дышал. – Наверное, с войны.

– Не было тут войны, – сказал вышедший. – Немец и не дошел до сюда.

– Не знаю, – сказал молдаванин, смотрите сами – он там лежит. Надо сапёров вызывать. У нас такое было в Смоленске…

– Сапёров? Мне еще сапёров не хватало!

И быстрыми шагами первый пошел туда, откуда прибежал водитель.

– Тама, тама – руками показывали таджики, испуганно спрятавшиеся за автобусом.

Брат-близнец, стараясь не запачкать свое стильное черное пальто от Gareth Pugh, забрался на кучу каменной крошки и кирпичей. Среди них лежал небольшой металлический цилиндр. Молодой человек присел, стал внимательно его рассматривать. Потом взял в руки.

– Эй, ты уверен… – крикнул ему его брат, тоже подошедший к полуразрушенной стене, но оставшийся стоять внизу.

– Уверен, – отмахнулся молодой человек.

Он отвинтил с некоторым усилием от цилиндра колпачок и вынул изнутри свернутый в трубочку пожелтевший лист бумаги. Развернул его, долго недоуменно разглядывал – даже перевернул один раз.

– Ну и что там? – крикнул потерявший терпение брат.

Молодой человек поднялся, и держа в одной руке цилиндр, а в другой лист бумаги, аккуратно, стараясь не испачкать пальто, спустился вниз.

– Прочитай сам – и протянул брату листок.

Написано на нем было чернилами, крупно и вполне читаемо:

"Здравствуйте, товарищи потомки! Комсомольская ячейка стройки первенца пятилетки завода имени товарища Цурюпы, сегодня, в день Парижской коммуны и закладки стены корпуса завода приняла решение написать и заложить это письмо к потомкам в будущее. Написать письмо поручено товарищу Шустеровичу как имеющему самый разборчивый почерк и самому грамотному.

Писать на языке эсперанто который будет языком общения пролетариата будущей Всемирной Советской республики мы еще не можем, потому что только начали изучать этот язык, но думаем, что русский язык не исчезнет, потому как на нем писал сам товарищ Ленин.