Жизнь и приключения капитана Майн Рида - Элизабет Рид

Неожиданно он вскочил, призвал своих людей идти за собой и, не оглядываясь, не проверяя, послушались его или нет, почти в одиночку принялся подниматься по холму к самим стенам, у которых упал тяжело раненный; все без исключения офицеры, которые это видели, провозгласили его поступок самым храбрым за всю кампанию; все мы были намерены, когда позволит время и обстоятельства, воздать ему по справедливости. Я уверен, что именно этот смелый поступок и позволил нам захватить замок. И это не было делом слепой храбрости, но хладнокровным актом в самом центре опасности. По звукам стрельбы лейтенант Рид понял, что замок плохо оборудован артиллерией с боков; он знал, что если его солдаты окажутся под самыми стенами, они будут почти в равных условиях с обороняющимися. И что делает его поступок особенно выдающимся, лейтенанту Риду не приказывали атаковать, он предпринял это нападение по собственной инициативе».

Письма аналогичного содержания были получены также от капитана Дж.Д.Сатерленда, из морской пехоты США, и капитана Д.Апхема, из пехоты армии Соединенных Штатов.

Эти показания подтверждают доблестное поведение Майн Рида и доказывают, что он в числе первых под свинцовым вражеским дождем достиг стен Чапультепека. Смелость его тем более достойна похвалы, что он сам просил у старшего офицера разрешения участвовать в нападении.

И еще один смелый поступок Майн Рида оспаривался во время его пребывания в Нью-Йорке в июне 1849 года. Как уже знает читатель, последняя атака американской пехоты в сражении при Чурубуско была предпринята отрядом гренадеров из полка нью-йоркских добровольцев под командованием Майн Рида. Офицер из отряда Южной Каролины отрицал это, очевидно, надеясь приписать эту честь своей части.

После его утверждений и незадолго до своего отплытия из Америки Майн Рид получил данные под присягой показания пяти офицеров нью-йоркского полка добровольцев, которые подтвердили, что последняя атака в упомянутой выше битва проходила под командованием Майн Рида. Эти документы и спроводительное письмо самого Майн Рида были опубликованы в «Нью-Йорк Геральд» 28 июня 1849 года. Вот отрывок из этого письма:

«Я на время расстаюсь с землей, которую так полюбил и которую по-прежнему люблю. Покидаю ее с тысячью сожалений. Но справедливое дело призывает меня, и я буду рад еще раз увидеть храбрый флаг с пальмой в сражениях за свободу; я уверен, что вся ревность и зависть кончится, как это было в тот момент, после атаки у Чурубуско, когда многие подбегали ко мне и пожимали руку».

Прежде чем читатели «Геральда» смогли прочесть это письмо, его автор уже пересекал океан по делу, о котором читатель узнает в следующей главе. Прошло девятнадцать лет, прежде чем Майн Рид снова вступил на почву Соединенных Штатов.

* * *

Мы заканчиваем главу любопытным письмом, написанным Майн Ридом в ответ на статью вашингтонского корреспондента «Цинциннати коммершиал», которая появилась в номере от 22 октября 1882 года. Ответ датирован «Росс, Херфордшир, Англия, 1 декабря 1882 года» и был опубликован в той же газете 22 числа следующего месяца.

Майн Рид пишет:

«Сэр, мое внимание привлекло письмо, которое появилось в некоторых американских газетах; оно озаглавлено «Участие Майн Рида в Мексиканской войне», и некоторые его положения серьезно задевают мою репутацию и характер. Автор пишет что в Мексике, в Пуэбла, «лейтенант Рид, браня одного из своих солдат, так разгорячился, что пронзил его тело саблей. В ту же ночь этот человек умер».

Сэр, совершенно справедливо, что я пронзил своей саблей солдата, который вскоре от этой раны умер; но совершенно неверно, будто сделал я это в порыве гнева; это была чистейшей воды самооборона, к тому же я исполнил свои обязанности офицера. В тот день я был дежурным офицером, а солдат, о котором идет речь, заключенным гарнизонной тюрьмы; он много времени провел в тюрьме, потому что был отчаянным головорезом и, могу добавить, грабителем; он досаждал не только своим товарищам, но превратился в ужас бедных мексиканцев, которые страдали от его преступлений, что хорошо помнят многие из еще живущих.

Несколько раз ему удавалось бежать из тюрьмы, и в очередной раз он был пойман только накануне; я зашел в его камеру, чтобы проверить, надежно ли он закован. Когда на него одевали наручники, тяжелые, с длинной железной цепью, он сжал их в руках, размахнулся и нацелил удар мне в голову, но я оказался для него слишком проворен; если бы он нанес удар, несомненно, я получил бы тяжелую рану, если бы вообще не был убит. Это был человек огромного роста и необыкновенной силы, и, как все знали, он никогда не думал о последствиях. Часто слышали его похвальбу, что ни один офицер не посмеет заковать его в кандалы; он угрожал тем, кто, исполняя свой долг, строго с ним обходился. Тем не менее, подставляя саблю, я не имел намерения убить его, только хотел удержать на расстоянии; он сам в безумном гневе налетел на мою саблю.

Автор письма продолжает: «Горе лейтенанта Рида было неописуемо. И в отряде все были настроены против него, хотя его поступок был спровоцирован…Если бы его часть вместе со всей армией не двинулась на следующий день на Мехико, лейтенанта Рида предали бы военно-полевому суду и могли расстрелять».

Я верю, что подобное серьезное обвинение сделано не по злобе, а из простого недоразумения. Могу только добавить, что я был подвергнут военно-полевому суду и не только не был расстрелян, но получил приказ продолжать командовать своей частью в марше на Мехико. В отряде не только не были настроены против меня, как раз напротив, мнение в нем и во всей армии было прямо противоположное: покойный Фил Керни, командир драгунов, и многие другие высшие офицеры не раз публично заявляли, что мой поступок не только не должен осуждаться, но меня за него полагается наградить. Во время длительного периода бездействия дисциплина в армии сильно ослабла, и у нас было много неприятностей с солдатами, особенно с добровольцами. Каким бы ненамеренным и невольным ни был мой поступок, он помог многим вернуть рассудок и дисциплину. То, что я был расстроен, правда, но совсем не в том смысле, о котором пишет корреспондент. Меня печалила необходимость совершения этого поступка и его результаты. Некоторым утешением может служить тот факт, что сам солдат меня не винил и, умирая, говорил, что я лишь выполнял свой долг. Надеюсь, это объяснение представляет происшествие совсем в ином свете, чем упомянутая статья».

Глава IX

Помогает организовать в Нью-Йорке легион в помощь европейской революции. Отплывает в Европу. Неудача Баварского восстания. Посещает родину. Возвращается в Лондон и готовится помогать Кошуту. Вкладывает саблю в ножны и берется за перо.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});