Убить Петра Великого - Евгений Сухов

— Как тебя величать-то?

— Величать ни к чему, Федор Юрьевич. Прозвище у меня — Верста! Так и кличь. Привык я к тому.

— А ежели я не пожелаю, Верста, тогда чего?

Пожав могучими плечами, Верста бесхитростно произнес:

— Твое дело, князь… А только под Москвой сейчас шесть стрелецких полков команды дожидаются. И народ все прибывает. Чернь на Петра Алексеевича очень сердита! У кого оружия нет, так берут ухваты с топорами да к нам в лагерь ступают. Первый дом, что мы в Москве сокрушим — будет твой! Вот и подумай, князь, надо ли это тебе?

— И чего же ты мне посоветуешь?

Верста оживился. Было видно, что ответ у него припасен.

— Скажись хворым. Призови знахарей, скажи им, что немощь тебя нечаянная одолела, пускай они тебя подлечат… Пойду я, князь, — натянул стрелец шапку на самые уши, упрятав золотые кудри. — Дел у нас нынче много. К нам стрельцы из других городов подходят. Встретить надобно. В осаду Москву возьмем, чтобы ни один изменник не проскочил.

Уходя, стрелец аккуратно прикрыл за собой дверь, оставив Ромодановского в тяжелых раздумьях.

Надо признать, что стрельцы — это сила, с которой считался любой правитель, а потому нередко потакали им как малым детям. Затянем потуже пояса, а стрельцов обижать не станем.

Надо вам землицы?

Пожалуйста!

Просите жалованье удвоить?

Извольте!

Надо дом новый выстроить?

Вот вам бревна из государева леса.

Чего же на этот раз нерадивым требуется?

— Егор!

— Да, хозяин! — мгновенно предстал перед князем верный слуга.

Окаянная бумага жгла ладони. Воткнув ее за пояс, князь Ромодановский произнес:

— Посыльного видел?

— Ну?

— Узнай кто таков.

— Сделаю, Федор Юрьевич.

— Чего встал? Беги!.. Постой, — остановил он исправника. — Тут вот что, Егорка… Что-то занедужилось мне нынче. Пойду в опочивальне прилягу. Авось уляжется. Ежели к вечеру худо станет, покличь мне Аграфену-травницу, пусть настоя какого-нибудь припасет. Авось отпустит.

* * *

Весть о том, что стрелецкие полки подходят к городу, облетела Москву в одночасье. На базарах шептались о том, что простому люду тревожиться не стоит, а вот боярам-изменщикам не поздоровится. Пожгут да пограбят. Первый, кому достанется, будет Федор Юрьевич Ромодановский. Его так и вовсе обещались извести на Красной площади прилюдно.

Вместе с боярами покидали Москву мужи не столь знатные. Прихватив с собой семью да самый необходимый скарб, съезжали куда подальше. Главное, чтобы головушку сберечь. А богатство — дело наживное.

— Ну что ты с узлами возишься? — прикрикнул окольничий Митрофанов на супругу. — Сказано, все бросай! Не ровен час стрельцы заявятся, без башки останешься, а ты все над барахлом трясешься!

— Так ведь пограбят! — запричитала супруга.

— Пограбят, — легко согласился окольничий. — Добро оно что? Тьфу! Другое наживем, а вот как без башки жить будем! Ты вспомни, чего стрельцы на государевом дворе шестнадцать лет назад учудили, едва самого Петра Алексеевича жизни не лишили.

Уже к вечеру боярские дома опустели. Нагрузив скарб на подводы, бояре съезжали с Москвы в имения и охотничьи избы, наказав при этом приказчикам караулить хозяйское добро.

Дважды собиралась Боярская дума и, не дождавшись князя Федора Ромодановского, неспешно расходилась, так и не приняв окончательного решения.

С дальних и ближних застав в Москву спешили гонцы, сообщая о том, что стрелецкое воинство неумолимо приближается к Москве, вбирая в себя все новых рекрутов.

Виделось, что стрельцы не сомневаются в собственной победе, а потому их поход принимал формы неслыханного разгула. Переизбрав опальных командиров, они установили полковую вольницу, где всяк себе был хозяин, а потому их лагеря больше напоминали таборы, куда со всех окрестностей сходились гулящие девицы — за доброй лаской и легкими деньгами. Веселье в лагере не прекращалось до тех самых пор, пока не заканчивалось припасенное вино. Оголодавшие и истосковавшиеся без женского тепла, они разбредались по окрестностям и не возвращались в бивуак до тех самых пор, пока животы до самого горла не набивали кушаньем и вдоволь не утолялась похоть.

Угощения перепуганных поселян бывали настолько обильны, что стрельцы частенько не добирались до шатров, падая во хмелю посреди дороги. И стада буренок, бредущих на пастбища, испуганно шарахались в стороны, принимая их за покойников.

На новое место полки перебирались только после того, когда спиртные и пищевые запасы оскудевали и в ближайшей округе не оставалось ни одной девицы, что не побывала бы под стрельцом.

Неспешно сворачивая шатры, оставляя после себя в селениях дурную память, они двигались далее на Москву.

Молва неслась быстрее, чем двигались стрелецкие полки, и поселяне, извещенные о прежних бесчинствах, прятали девок по подвалам да запирали на крепкие амбарные замки.

Впрочем, предпринятые меры помогали мало. Облюбовав для постоя очередной поселок, стрельцы неспешно разбивали лагерь и, расспросив, кто из местных готовит брагу, шли гурьбой, не забывая захватить кремневые ружья. А потому хозяева, завидев возбужденную и горластую толпу стрельцов, готовы были отдать гулякам не только хмельное питие, но и жену вместе с повзрослевшими дочерьми.

Вместо обычных семи дней до Николо-Хованского поселения стрельцы добирались туда целых три недели. До белокаменной оставался всего-то день пути.

Ответ на отправленную в Москву челобитную отчего-то запаздывал и стрельцы решили ждать от бояр покаянную. А уж ежели заартачатся, то придется под барабанный бой заявляться в дома крамольников.

* * *

За последнюю неделю это было третье заседание Боярской думы.

Позабыв про местничество, впереди других устроился воевода и генералиссимус Алексей Семенович Шеин. Невысокий, кряжистый, он занимал едва ли не треть лавки, потеснив своим седалищем самых родовитых князей. Рода он был незнатного, отец его, Семен Иванович, дожив до седых волос, едва дослужился до стольника. Родитель в присутствии бояр присесть не смел, а сынок его Рюриковичами помыкать надумал, будто бы холопами какими-то.

Ох, плохо без государя!

Совсем порядка не стало. Переглянулись Голицыны с Нарышкиными, но оттаскивать за волосья зарвавшегося стольника не стали — пусть покуражится!

— Занедужил князь Ромодановский, — объявил Алексей Семенович, вздохнув печально. — Подняться не может. Был я у него вчерась, так он только все руками машет да на горло свое показывает. Так что как-нибудь сами управимся… Час назад депешу от стрельцов получил. Совсем ополоумели тати! Требуют, чтобы мы князей Ромодановского, Стрешнева да Троекурова под замок запрятали, немецких офицеров чинов лишили. Так что делать будем?

— Эдак они захотят, чтобы мы еще и Петра Алексеевича им выдали на поругание, — произнес Аникита Иванович Репнин, представитель древнего княжеского рода.

Упрятав глубоко в себя гордыню, он сидел на самом конце лавки, а ведь чином велик и мог потеснить не только Татищевых, занявших место ближе к трону, но и Голицыных.

Подавив вырывавшейся вздох, Шеин молвил:

— Уже требуют, Аникита Иванович. Желают, чтобы мы вышли к их полковникам с хлебом и солью и присягнули на верность Софье Алексеевне. А ежели объявится государь Петр Алексеевич, так его в железо! Как вора срамного!

— Вот оно как повернулось. А за отказ чем грозятся?

— Обещают повесить. — Глянув в бумагу, лежавшую перед ним, добавил: — Так и пишут, перекладин и веревок на всех хватит!

— Я тут по городу проехал, так среди бояр уныние большое. Скарб на телеги складывают и съезжают подалее. Если не сегодня, так завтра все уедут, — произнес старый Репнин.

Стольник Федор Матвеевич Апраксин только хмыкнул:

— Ежели успеют. Стрельцы сегодня вечером уже в Москве будут. Вон депешу от целовальника из Хмуровки получил. И его присягнуть силушкой заставили. В народ грамоты разослали, призывают крамольников пограбить, а их добро меж собой разделить. Вот к ним народец и прибывает. Легкой наживы хотят! А полковники стрелецкие больше всех к смуте призывают, — посмотрел он на Шеина, сидящего по правую руку от стола. — Не хотелось бы мне пенять тебе, Алексей Семенович, но ежели бы ты за деньги в полковники не переводил всякий сброд, так, может, и смута бы не зародилась. Видишь ли, мало им стало государева жалованья, так они решили и на чужое позариться!

Лицо воеводы Шеина побагровело:

— Уж не в воровстве ли ты меня упрекаешь, Федор Матвеевич?!

— Я-то говорю о том, о чем вся Москва уже давно шепчется. Эта молва и до государя дойдет, а уж он-то спуску не даст! Мало того, что худороден, так еще и государеву казну со своим карманом путает.