Покушение на Еву - Федор Березин

Так или иначе, он оторвался, а часа через два, когда он совсем выдохся и перешел на шаг, его окликнули. Он схватился за лук, но это был Бедуин – «последний из могикан». Они обнялись и заплакали, а что еще им оставалось?

* * *

Еще через сутки они выследили лагерь «гоблинов». Перед этим жалким остаткам отряда повезло, пытаясь вернуться домой новой, неисследованной дорогой, они наткнулись на ручей и смогли удовлетворить свою самую большую потребность последних часов. Зная, где добыть воду, они смогли продолжить разведку. На этом настоял Александр, а Бедуин был вынужден согласиться, не улыбалась ему перспектива в одиночку возвращаться в становище. Вообще их страшная боязнь одиночества во многих случаях играла Александру на руку: не сформировались еще личности как таковые, были они все очень похожи психически, а тем более умственно, их сила была в коллективе, и, пожалуй, только в этой сплоченности они превосходили окружающих зверей. Имея самый большой мозг среди сухопутных животных, они использовали его только для насущных дел, не мог он отклониться ни вправо, ни влево, обладая потенциальными возможностями управления цивилизацией, он не мог их развить, не было здесь подходящей действительности для его прорыва. И ведь если этих людей с рождения поместить в условия двадцать первого века, они, пожалуй, не сильно отстанут от современников Александра.

Лагерь «гоблинов» с трудом можно было назвать таковым. Если уж родное становище представлялось Александру довольно временной постройкой, несмотря на громадные бивни, вкопанные для опоры крыш во многих местах, то уж это селение было просто курам на смех. Все здесь было сделано настолько наспех и настолько кое-как, что приходилось удивляться сплоченности «гоблинов» в других вопросах. Это еще раз доказывало правильность догадки-гипотезы Александра о навязанности поведения этих предновейших идейных крестоносцев. Не могло столь неблагоустроенное жилище, столь оставленный на задворках быт долго поддерживать жизнедеятельность такого войска.

Не успел Александр подивиться своему открытию, как его ввело в шок следующее откровение. Видит бог, этого он совсем не предчувствовал и не предусмотрел, посему вначале он просто глазам своим не поверил. Но это была правда.

За лагерем они с Бедуином наблюдали издалека, бинокля у них не было, но воздух того времени отличался чистотой, а зрение зоркостью, и поэтому они видели все. То, что его поразило, были человеческие останки: человеческие ноги, человеческие туловища. Вначале Александр не поверил и посмотрел на Бедуина: тот лежал, не шевелясь и, похоже, ничему не удивляясь. Но когда на границе селения Александр разглядел черепа, причем целую груду, он понял, что не ошибся. «Не успел избавиться от саблезубого, – подумал Александр, – и вот тебе на, новые людоеды!» Затем он вспомнил брошенных, раненых товарищей, и ему стало по-настоящему страшно.

* * *

Он почувствовал в голове усиление грохочущего «тамтама». Это что-то означало, и, возможно, смутная догадка, терзающая его последнее время, вплотную подвела к цели. Он напрягся, в любой момент ожидая нападения. Рука была занята факелом, поэтому он не мог действовать копьем, но и сам факел представлял из себя грозное оружие, ведь это был первый в мире факел. Александр внимательно осматривал стены пещеры, иногда он оглядывался назад, запоминая приметы, по привычке пытаясь перевести на уровень сознания то, с чем успешно справлялось подсознание, он верил, что если ему суждено познать тайну этой глубокой горной норы, то уж выбраться из нее будет куда более простой работой даже без помощи Бедуина. Несмотря на всяческие уговоры, этот уникальный охотник и сын своего времени наотрез отказался даже заглянуть в пещеру, и свое решение он абсолютно не пытался чем-либо оправдывать. Трусость еще не была предосудительной, она была естественной и, значит, имеющей право на существование. В данном случае она была настолько велика, что даже пересилила другую сестру – боязнь одиночества. Александр расстался с напарником с сожалением, взяв с него слово, что тот дождется и не сбежит. Он видел внутреннюю борьбу чувств у Бедуина, которую тот не мог вынести наружу из-за слабости второй сигнальной системы, стоящей на уровне опытной партии шимпанзе из двадцать первого века, обученной жестовому языку со словарным оборотом – четыреста. Кстати, тот эксперимент запоздал лет на пятьдесят – джунгли уже исчезли, и этих образованных обезьян просто некуда было выпустить, да и обучать им стало некого, все их естественные сородичи давно прозябали в неестественных условиях зоопарков.

Однако Александру везло: те, кто спрятал здесь эту таинственную гипнотическую установку, вовсе не ожидали ее выявления, а потому какая-либо охрана начисто отсутствовала. Это было удивительно, даже «гоблины» не удосужились выставить стражу возле своего идола. Похоже, данное истинно религиозное чудо, прибывшее неизвестно откуда и неизвестно чьи интересы представляющее, все-таки сильно опередило время, не создались еще предпосылки для столь сложно устроенного преклонения, до острова Пасхи было еще далековато. Если божество и требовало жертвы, то это было на самом деле его собственное желание, а мозги преклоняющихся ему гоминид просто выполняли приказ, а в силу своего слабого образования не понимали сути.

Александр свернул в очередной поворот, с почтением отклонившись от грозди летучих мышей, сравнимых по весу с большими крысами. Он не собирался тревожить их сон, у него и так хватало врагов на этом свете – пусть сознание этих чудищ мирно путешествует внутри летаргических сказок. А свое собственное воображение он тоже держал на жесткой привязи, не давая ему свободы маневра, иначе оно бы живо заполнило все полости мозга всякими вурдалаковскими штучками об этих похожих на птеродактилей летягах. Он шел вперед, не морщась, наступая голыми ногами в слой застывшего и не очень помета, и это не вызывало у него особого отвращения в силу привычки, но место для постановки ноги он все-таки выбирал, было вовсе нежелательно поскользнуться в этом древнем вонючем месиве. А «тамтам» в голове звучал все громче: кто-то невидимый и неощутимый внедрялся в его голову, словно настраиваясь в унисон, подбирая резонансную частоту, обволакивая неощутимыми щупальцами его мозг, желая узнать отмычку, секрет управления этой новой, так неистово рвущейся вперед биологической машины. Не зря, ой не зря учили его там, в несуществующем будущем, гипнозам и самогипнозам. Он рвал, отбрасывал прочь эти навязчивые щупальца, что-то странно бормочущие и желающие растолковать, разъяснить образами свои желания. Он знал, нельзя, нельзя этим чуждым химерам позволить пробраться на уровень сознания, потому как, сломив первую преграду, они, зная теперь его коды-отмычки, рванутся глубже, и тогда он перестанет их различать, начнет путать их со своими собственными побуждениями. Но нельзя было и всерьез заниматься этой невидимой борьбой, само управление ею могло породить необходимые враждебной неизвестности образы-приказы. Нужно было вести бой холодным рассудком, одновременно не сосредотачивая на этом всю мощь многомиллионных нейронных соединительных комбинаций, материальный мир должен был оставаться главенствующим в этом происходящем в воображении и в то же время не фиксируемом эмоциями поединке. Не ждали, не ждали вы, ребятки, такого разведчика. Кто вы, черт побери? Пришельцы из какого-нибудь параллельного мира или времени, не желающие возникновения на этой планете человечества? Но даже эти отвлеченные мысли Александр гнал прочь, они были слишком сложны для этого времени, и, если допустить, что невидимые противники каким-то образом читали их, это могло дать им подсказку, ключ к пониманию его целей и выдать, откуда он вообще явился.

* * *

Теперь он смотрел на эту штуковину в упор и продолжал размышления. Откуда она свалилась на его голову? Палеоконтакт? Раньше он никогда не верил во всякую подобную чушь, ни в летающие тарелки, ни в Бермуды и связанные с этим проблемы, но после прыжка сквозь время можно было несколько пересмотреть свои взгляды на подобные случаи. Но, черт возьми, неужели инопланетной цивилизации есть дело до какого-то маленького народца, охотящегося на медлительных копытных? Неужели они предвидят, что через сотни тысячелетий эти примитивные племена расплодятся до миллиардов и начнут осваивать космос? Неужели они планируют свое развитие на такие геологические сроки? Но, с другой стороны, откуда они знают, что технологический скачок последует так не скоро? С такой же вероятностью, правда теоретически, он может начаться раньше, очень намного раньше, ведь размеры мозга мало изменились за последующее время. Однако допустимо, что очень сильно усовершенствовались внутренние нейронные связи, но ведь это такая тонкость – попробуй ее заметь. Следовательно, можно предположить, что некая цивилизация или что-то похожее. Правда, что может быть похоже на цивилизацию и не являться ею? Что может быть столь сложно, что желает заниматься проблемами, отстоящими на бешеное время впереди? Кроме цивилизации, это может быть бог, довольно загадочное и скрытное явление, или, к примеру, сами вселенские законы, вертящие свою шарманку вроде бы ни для чего, но тем не менее получающие результат, или мировой разум, или еще какая-нибудь мало представимая абракадабра. Но неужели вот эта таинственная конструкция, находящаяся перед ним, послана богами, желающими наказать грешников, еще даже не умеющих молиться, или состряпана столкновением физических законов? Явно она не выплюнута сюда каким-то межзвездным монстром, не выращена с помощью воздействия на неизвестные науке растения. Она создана техническим путем, с применением сварки, вакуума и микротоков, бегущих по проводам или световодам, она сооружена по земным принципам, принципам цивилизации, которая появится на этой планете очень-очень не скоро. Он знал, что не обнаружит на ней лейбл с отметкой страны изготовителя, но тем не менее осмотрел этот утыканный выпуклостями шар со всех сторон, кроме основания, он все еще боялся до него дотронуться. Надписей не было, но кто мог поручиться, что их нет внутри, на отдельных платах и схемах, если таковые там обнаружатся.