Покушение на Еву - Федор Березин

Переговоры с пришельцами начал Толстяк. Он обратился к ним с краткой речью, в том плане, что племя большое, мужчин в нем много, больше их не надо, если всех будем к себе брать, дичи в лесу не хватит, тогда будем голодать все и лучше бы новым идти дальше. «Да, – подумал Александр. – Демографическая проблема и здесь не дает покоя». Тогда пришельцы вновь привстали и по-старому завели свою песню-вой. После их выступления Толстяк повторил свою речь, но с меньшей верой в идею. А после двенадцатого исполнения этой нагоняющей тоску пластинки племя сдалось. Чужаки убедили его не мытьем, так катаньем. Да, не знал этот мир пока сроков за переход границ и не ведал депортаций.

* * *

Появление чужих несколько сбило Александра с толку. Как-то он изначально уверовал, будто наблюдает вокруг себя все человечество в целом, однако теперь получалось, что племя лишь одно из статистических единиц, с той разницей, что от этой единицы возникнет все будущее население Земли. Выигрышная лотерея – она ведь так похожа на остальные.

То, что ставшие своими чужаки рассказали с помощью примитивных рисунков, точнее один из них, наверное, лучший художник этой эпохи, было воистину страшно, а может, это было объяснение казуса статистики, подсмотренная в щелку механика вероятности. Через несколько дней, когда к пришельцам попривыкли, Александр решил «поговорить» с этим древним Рембрандтом тет-а-тет. Он подстерег его, когда тот несколько отдалился от своих бывших соплеменников, с которыми не расставался ни на минуту, это ведь было все, что осталось от их прошлого. Этот мир был пока очень прост, он был весь на виду, весь внешний, а не внутренний, сама личность, как таковая, еще не осознавала себя до конца, все, что у нее было, это окружающая природа и люди. Потерять окружающее значило потерять все. Александр с большим трудом увлек Рембрандта за собой, просто чуть в сторонку, он опасался зевак, в этом мире было так мало развлечений, и их жесто-рисуночная беседа могла явиться интересным спектаклем для окружающих. Его угрюмый собеседник все время оглядывался на оставленных соплеменников, занятых изготовлением каменных орудий. Рембрандт нервничал, но по мере «разговора» увлекся, и еще его поразили рисунки-схемы Александра. В своем мире Александр не тянул даже на оформителя, но здесь, со своим пространственным абстрактным мышлением, он, конечно, был уникумом, он старался скрывать это, но сейчас ему была нужна информация.

Тонкой короткой веткой он нарисовал кружок и показал на солнце. По выражению лица собеседника он уловил, что тот его понял. Затем он изобразил восход, закат и соединил это общей траекторией с уже намалеванным кружком. Однако это оказалось слишком сложно, Александр намеренно не смотрел на собеседника, но и краем глаза видел, как тот тужится понять и не может, даже у этого одаренного художественным талантом мозга столь простая схема не вызвала образных ассоциаций. Александр стер все и начал по новой. Параллельно Александр вспомнил, как просто в романах будущего астронавты-покорители устанавливали контакт с инопланетными расами. Теперь он изобразил человечка и показал на собеседника: тот понял не сразу, но, когда понял, очень оживился и посмотрел на Александра, как на Прометея, принесшего огонь. Было очень лестно, но такими темпами беседа могла двигаться до первого пришествия. Александр продублировал стилизованное изображение трижды и показал на соплеменников допрашиваемого. Тот сделал утвердительный жест: он вновь осмыслил. Тогда Александр показал на солнце, провел линию до горизонта и сделал движение, имитирующее ходьбу. Затем он производил еще кучу разных жестов и звуков, пока не добился ответа: пришельцы добирались сюда четверо суток, и пришли они с северо-востока.

Они еще долго «беседовали», и постепенно некоторое взаимопонимание начало устанавливаться. Вокруг них начали собираться наблюдатели, многие женщины побросали свои немногочисленные домашние дела и пришли поглазеть на научную дискуссию. Александр подозвал Боба и попросил его найти Папируса. Подросток, несказанно радостный от получения важного задания, сорвался с места подобно самонаводящейся боеголовке, уловившей отраженный целью сигнал, и, сопровождаемый эскортом двух друзей, помчался разыскивать переводчика.

С помощью Папируса разговор пошел живее, все-таки собеседники были людьми одного времени, психология была одинакова, да и кое-где древние языки пересекались. Выяснялись удивительные вещи. Александр уже примерно знал, о чем идет речь, по прошлым разговорам, но теперь он сам направлял беседу. Общая картина складывалась такая. Племя Рембрандта было большое, правда, что под этим определением скрывалось, выяснить не удалось, им не были известны масштабы расплодившихся в будущем потомков, посему их определение слова «много» имело свои специфические габариты.

На их становище напали на рассвете. Врагов было немало, обрушились они внезапно, и были они не люди, по крайней мере в понимании пострадавших. Пахло ли здесь зачатками расизма, осталось невыясненным. По рассказу этого древнего Пикассо, это были «чу». Как уловил Александр, это были большие звери в шкурах, но с оружием. «Чу» били всех подряд, но более всего досталось женщинам. Александр еще плохо разбирался в здешних законах, обычаях и морали, но знал, что, в принципе, красть женщин здесь не считалось зазорным, это было редкое, но тем не менее практикуемое явление, оно вызывало известные эмоции, но все же было пристойным проявлением мужского шовинизма. Однако нападающие убили всех, в том числе самых маленьких девочек. Не нужно было обладать логическим мышлением уроженца двадцать первого века, чтобы понять: до становища долетел отголосок события, угрожающий существованию рода гомо. Александр понял, что его пересылка в это райское время не была просто проявлением людской суетности.

Битва с пришельцами шла долго, но они были настырны, племя застигнуто врасплох, и вообще этот мир еще не знал таких массовых сражений, подразумевающих полное истребление конкурента, ведь до геноцида было еще далеко, ой как далеко.

Он решил остановить этих «чу», ведь именно для этого он здесь и обитал.

* * *

Он выжидал. Он всегда отличался терпением, а в этой новой жизни это стало его натурой. Здесь не с кем было поговорить, просто физически не с кем. Но, рассматривая с некоторой стороны, это было психологически легче, чем там, в том бытии, когда он был прикреплен к инвалидной коляске. Тогда везде вокруг него были люди, но они не жаждали с ним общаться. Они были нормальные современные люди, их не в чем было обвинить, они были сыны своего времени и культуры, у каждого из них была своя куча проблем, которая принадлежала только индивиду отдельно, им самим было не на кого переложить эти многочисленные мелкие и не очень дела, каждый нес свою ношу в свою нору, огражденный психологическим барьером от чужих бед и тем более радостей. Этот гигантский город, отделенный теперь от него не представимым интервалом времени, часто сравнивался с муравейником, но это было не совсем так. Каждый из этих высокоразвитых «муравьев» был сам по себе, и по другим законам этот чудовищный конгломерат существовать был не способен, нормальная нервная система цивилизованного человека и так с трудом выдерживала ежедневное нерно-мозговое напряжение этого кошмара централизации и сложности. Внутреннее одиночество большинства было платой за комфорт, платой за безопасность. Не всем там это нравилось, но как бы они запели здесь без горячего душа, полицейских и телевизора, здесь, где нужно было найти пищу, умудриться съесть пищу, часто еще живую в момент усвоения, и еще постараться, чтобы эту пищу у тебя не успели отнять. Как бы они почувствовали себя здесь, где спать очень часто приходилось под открытым небом, подальше от пещер, в которых обитали хищники и попасть в которые человек мог только в качестве мясного фарша, подарка маленьким детенышам волков и гиен. А потом, в неизмеримой дали абстрактной временной спирали, археологи будут долго доказывать друг другу, что все эти остатки костей животных в скальных углублениях – это добыча человека, и своих покойников он тоже хоронил здесь же, в своем пещерном обиталище.

Он выжидал, внимательно прислушиваясь, своим обостренным, уже столь привычным слухом, внюхиваясь, этим своим сверхразвитым, забытым людьми будущего, нюхом. В этом плане ему помогало выбранное место, те, кого он ждал, должны были появиться с подветренной стороны. Это несколько снижало его боевые возможности, дальность лука против ветра значительно падала, но обратный вариант вел к его преждевременному обнаружению, с их чутьем это было неминуемо.

Когда они появились, он был удивлен. Они просто бесшумно вырисовались в конце тропы, как материализовавшиеся призраки. Он, не шевелясь, рассматривал их и считал. Да, они действительно очень отличались от породы, к которой он теперь принадлежал: они были ниже ростом, более согнуты, и челюсти их были намного массивнее. Он выискивал среди них вожака, он очень надеялся не ошибиться: кандидатур было несколько. Затем он заметил у них в руках, в этих длиннющих нечеловеческих руках... «Копьеметалки», – с ужасом подумал Александр. Он вспомнил инструктора Киби, из той другой, бесконечно далекой жизни. Их лапы-руки были много длиннее, чем у австралийца, и наверняка намного сильнее, а значит, их копья полетят гораздо дальше, да еще по ветру. Похоже, это уравнивало их и его дальнобойность. Его лук не был искусно изготовленным, с помощью нормальных инструментов, оружием, в обратном случае Александр бы смог расстреливать этих полуобезьян метров за триста, да и наконечники у него были не металлические... «Еще про автоматическую винтовку вспомни, – упрекнул он сам себя. – Или про термические бомбы». Надо было что-то делать, и делать быстро. Можно было пропустить их, не обстреливая, но была большая вероятность, что, обойдя его, они учуют чужой запах, и тогда он окажется в окружении. Оставался один план, тот, что был с самого начала. На их стороне было количество, но за кем стояло качество? Александр вскинул лук и прицелился.