Сентябрь - Ежи Путрамент

Вестри наполнял бокалы, невзирая на протест Потоцкого, чокался с ним, шутил с соседями и вообще разыгрывал из себя рубаху-парня. Брейво принялся ворчать, что мало женщин, Вестри поддержал его. Тогда он привел целую компанию: трех сильно декольтированных дам и лысого толстяка в пенсне. Придвинули еще два столика. Новоприбывшие закричали: «Да здравствует наша армия!»

— На Берлин! — заорал в ответ Брейво. В зале раздались аплодисменты.

— «Бригаду»! — потребовал сидевший близ входа ротмистр. Капельмейстер, видимо привыкший к этому номеру программы, взмахнул палочкой. «Встать! Встать!» — пронеслось по залу, загремели отодвигаемые стулья, грянул оркестр, но его заглушил хор звонких, хотя и нестройных голосов.

— «Не надо нам от вас признанья!» — снова затянул ротмистр. Усевшиеся было музыканты тут же вскочили и с опозданием на полтакта подхватили мелодию. Все три куплета пропели стоя.

Потоцкого охватило странное чувство — какая-то смесь омерзения с умилением. Алкоголь еще не лишил его способности понимать, какое это все нелепое пьяное дурачество, но в душе подымалась теплая волна, по спине пробегали мурашки, глаза стали влажными.

Потоцкий сел, как только позволили приличия. Разгоряченная публика с шумом занимала места, но всеобщее возбуждение еще не улеглось. Брейво вдруг затянул: «Маршал Рыдз-Смиглый — любимый наш вождь, смелый наш вождь!» — и все снова встали. Но на этот раз охотников петь было немного: мелодия быстрая, да и слова этой песни неизвестного автора мало кто знал — пропели всего один куплет. Потоцкий успокоился. Но преждевременно.

Когда отгремели торжественные песни, объединившие компании, сидящие за отдельными столиками, как бы в одну семью, в зале воцарилось какое-то приятное сентиментальное настроение. Все казались друг другу добрыми, веселыми и давно знакомыми. Возвращение к обычной танцевальной толкучке было бы почти кощунством. Брейво быстро нашел выход из создавшегося положения:

— Оберек!

Оркестр как будто только этого и ждал. Грянула бешеная мелодия. Брейво вскочил с места и потащил за собой Крисю. Напротив встал кавалерист в паре с маленькой тоненькой смуглянкой. Одна из дам, подавшись к столику Вестри, схватила руку третьего офицерика, самого неказистого. Другую даму пригласил Минейко.

Оркестр заиграл еще громче, и весь зал закружился в танце. Первым шел Брейво. Он падал на колено, подскакивал, хлопал в ладоши, ловко менял фигуры. В бешеном вихре кружилась Крися, платье ее развевалось, показывая крепкие, словно точеные, бедра и голубые трусики. Потоцкий смотрел на нее с неприязнью, но вскоре и он почувствовал себя захваченным музыкой.

Ритм был по-прежнему плясовой, но тот же самый, вначале веселый мотив перешел теперь в минорную тональность, стал убийственно, неотразимо грустным и именно поэтому таким близким, единственным и неповторимым. «Вот она — настоящая зараза!» — промелькнуло в сознании Потоцкого. Разгул и тоска. Назойливо лезущее в уши судорожными ударами бубна крикливое, пустое, бесцеремонное, грубое веселье и связанная с ним не на жизнь, а на смерть тоска. Пронзительная, беззащитная, тревожная, она знала муки прошлого и будущего, не отбрасывала их, покорно мирилась с ними, как с чем-то ниспосланным свыше, и было одно лишь желание — не думать сегодня о приговоре. Он иступит в силу завтра. А сегодня…

— Сегодня! Сегодня! Сегодня! — выкрикивал Брейво, пролетая мимо столика. Глаза у него блестели, тело, словно освободившись от власти земного притяжения, потеряв весь свой вес, восторженно подчинилось единственному закону — закону ритма. Ротмистр нагонял его такими мелкими и быстрыми шажками, что глазам было больно смотреть. Его смуглянка то и дело отрывалась от пола, и казалось, что она в воздухе находит опору. Глаза ее расширились, она прикусила нижнюю пухленькую губку, и черная мушка над верхней губой была очаровательна. Третий офицерик в отчаянии цеплялся за свою даму — сорокалетнюю, пышную, широкобедрую, с мощным бюстом и тройным подбородком. Упершись правой рукой в бок, она схватили кавалера левою рукой чуть ли не за шею и, как перышко, кружила вокруг себя. Минейко в паре с зеленоглазой шатенкой с крутыми дугами бровей танцевал немного натянуто, словно опасаясь впасть в экстаз. Рядом танцевал какой-то господин в штатском со старомодными шляхетскими усами, за ним тщедушный человечек с прилизанными волосами и еще три-четыре ничем не примечательные пары. И пожалуй, не эти пары оказывали воздействие на людей, а колыхание зала, где почти зримо раскачивались все, кто сидел за столиками, все эти лысины и галстуки, декольте, мундиры, дешевенькие семейные драгоценности, шеи, покрасневшие от выпитого вина, глаза, неотрывно следившие за танцующими, Ритмично притоптывали оркестранты, боясь нарушить напряженный ритм, в дверях с подносами в руках замерли кельнеры.

Танец продолжался во все нарастающем темпе. Лиц танцующих различить уже было нельзя — мелькали только темные брови, красные губы. Танец оборвался внезапно, оркестр замолк, как будто его ветром сдуло. Еще несколько кругов — и волна танцующих замерла. Пошатываясь, возвращались вспотевшие пары на свои места.

За столиком их приветствовали аплодисментами, как победителей. Вестри наполнил бокалы. У танцоров после бешеного оберека в горле пересохло, все пили с жадностью, и вино сразу ударило в голову. Вестри отчаянно увивался вокруг Криси, не забывая, однако, и об остальных гостях, он все время подливал всем вино, то и дело подзывая кельнеров. Офицерики непрерывно провозглашали тосты, но воображение их уже иссякло, и пили, как и вначале, только за здоровье дам и за армию. После шампанского кто-то злорадно предложил выпить водки с вермутом. Потом снова вернулись к красному вину. Под конец стали пить все вперемешку: шампанское смешивали с водкой и пивом, в чай подливали коньяк, кто-то потребовал мороженого с вишневкой. Присоединившиеся к ним дамы с аппетитом принялись за бифштексы, лысый господин с брюшком спокойно расправлялся с бигосом.

Снова заиграли обычные танцы, толкотня в зале усилилась. Потоцкий вдруг понял, что он танцует и перед ним женское лицо, которое он как будто где-то уже видел. Большие черные глаза с длинными ресницами, густые, почти сросшиеся брови, чуть вздернутый носик, очень красные губы. «Некрасивая», — подумал он и почувствовал, что она всем телом тесно прижимается к нему. Потоцкий снова присмотрелся к даме. «Бешеный темперамент», — мелькнуло у него в голове. Женщина танцевала медленно, полузакрыв глаза, на губах ее не было ни тени улыбки, она прикрыла глаза и, как бы вглядываясь в себя, наслаждалась каждым движением, каждым прикосновением. «Откуда я ее знаю?»

— Как вас зовут?

— Олена, — ответила она низким грудным голосом, взглянула на него и снова опустила глаза. Может быть, для того, чтобы спрятать искорку насмешки? Потоцкий крепко прижал ее к себе и жадно вглядывался в ее рот, губы, густой пушок над верхней губой. «Темперамент», — снова подумал он и заметил, что она улыбается и смотрит на него с довольно благосклонной насмешкой. Его охватила ярость: «Я ей покажу!» Тут погас свет, и цветные рефлекторы бросили зеленые и красные лучи на танцующих. Он наклонился и впился в полуоткрытый рот Олены. Она даже не вздрогнула, только прижалась еще крепче, словно боясь, что вот-вот потеряет сознание. Упоительно звучала мелодия танго.

Потом Потоцкий снова очутился за столиком. Олена, Олена — что за странное имя? Украинка? Она тоже вернулась на свое место. Оказывается, это и была та третья дама, которую не пригласили на оберек. Ее подруги — полная дама и та, с зелеными глазами и выщипанными бровями, перешептывались с нею, небрежно отмахиваясь от назойливых офицериков. Их спутник, лысый господин с брюшком, уже покончил с бигосом и запивал его шампанским. Брейво, которого только что энергично оттолкнула дама с зелеными глазами, подсел к Потоцкому и снова принялся хвастать своими знакомствами в Генеральном штабе.

— Петеэры?! — выкрикивал он, наклоняясь и заглядывая в глаза Потоцкому, и слово это звучало, как непонятное заклятие. — Какие у нас петеэры! Какая это будет для них неожиданность! На расстоянии двухсот метров пробивает одну целую и три десятых! Три десятых! — повторял он, упорно заглядывая в глаза Потоцкому. — Вы понимаете, сенатор, что это значит — три десятых?

Потоцкий не понимал и не жалел об этом. Олена открыла наконец глаза и устремила взгляд на Потоцкого, не удовлетворенная, видимо, их танцем. Привлеченный взглядом Олены, он отодвинулся от пристававшего к нему Брейво и уже хотел подняться, но тут она медленно, словно в трансе, встала и сама подошла к ним. Радостное предчувствие, словно искра, пробежало по телу сенатора. Олена подошла. Потоцкий вскочил, простер руки, но она повернулась к Брейво:

— Поручик, вы еще со мной не танцевали!