Сентябрь - Ежи Путрамент

— Светлая мысль. Бурда — великий носитель тайн. Почти Славой [25], почти Бек… и тоже с армией… Ну и как?

— Где там. Расшвырял оппозиционеров, как щенят, и ни слова…

— Ха-ха-ха! — Вестри очень обрадовался. — Значит, не я один ушел от него не солоно хлебавши. О, наше правительство — это сила!

Потоцкий в ответ только фыркнул. Вестри, казалось, был даже доволен своей неудачей. Они съели форель, потом заказали пулярку и десерт. Вестри особенно пришлось по вкусу красное бургундское вино, и он пил его много и жадно. От вина он размяк, стал более разговорчивым и настроился на несколько меланхоличный лад.

— Скажите, граф, в чем причина заразительности польского духа? Иногда я думаю, что это нечто вроде малярии. Приезжает человек в Польшу провернуть кое-какие делишки. Ну что же, получай свои денежки, уезжай в какую-нибудь спокойную, культурную страну и переваривай добычу. Так нет же. Сначала Польша производит на него отталкивающее впечатление. Варшавское светское общество преклоняется перед всем заграничным, словно какие-нибудь румынские пижоны. Нищета, неопрятность, безалаберность и в то же время высокомерие и, как я уже говорил, подобострастное отношение к каждому иностранцу. Каждому! Будь то хоть итальянский нищий — носятся с ним, как с принцем крови. Да еще твердо уверены в том, что Польша — пуп вселенной… Бездумный, я бы сказал животный, патриотизм при полном отсутствии политического чутья. Все ругаются, все ссорятся друг с другом и дружно толкают свою обожаемую отчизну к катастрофе. Откуда это все берется?

— Наверно, вы правы. Это — малярия.

— Правда? И вы так думаете? Малярия?

— Или желтая лихорадка. Не все ли равно? Но, безусловно, какая-то немочь.

— Знаете, — Вестри налил себе шампанского, глотнул и причмокнул, — иногда мне кажется, что поляки — это попросту дети. Да-да, просто дети! — повторил он громче и впился своими блестящими серо-голубыми глазами в Потоцкого. — Кажется, есть такие мексиканские саламандры, которые всю жизнь проводят в стадии личинки. Может, и с Польшей происходит нечто подобное? Это — личинка нации. Что-то ей помешало, чего-то не хватило, или чего-то было слишком много, и нормальный процесс развития затормозился. Этим можно объяснить неотразимую привлекательность поляков. Поляки — это дети, грязные, плохо воспитанные, высокомерные, крикливые, порывистые, забывчивые и в то же время жестокие, и все-таки они дети! Поляки только играют — в армию, в правительство, в могучую державу. Ну, скажите, как же не улыбаться, глядя на их проказы?

— Спасибо за такие улыбки! А что, если они играют спичками?

Вестри снова глотнул вина. Минуту он молчал, бессмысленно уставившись на Потоцкого.

— Пути господни неисповедимы, — сказал он наконец. — Иногда то, что кажется нелепостью, приобретает вдруг глубокий смысл.

— Вы верующий?

— Не знаю. Пожалуй, да. Быть верующим удобно, а я люблю комфорт. Ну и что? Отобрать у детей спички? Они будут плакать и не поверят, что играли с огнем. Опыт взрослых невозможно передать. Пока дитя не обожжется…

— Брр! Благодарю! Я, наверно, уже взрослая саламандра. Если эти мексиканские личинки в конце концов превращаются…

Вестри как-то странно улыбнулся.

— Конечно, превращаются. Но они становятся взрослыми только для того, чтобы умереть. Так что в вашем случае эта метафора неуместна. Нет, вы еще не прошли все стадии эволюции. Более того, мне кажется, что именно вы и являетесь тем тормозом…

— Я? Вот это интересно! Вы еще обзовете меня феодалом?

— В Польше было слишком много панов Потоцких и слишком мало…

— Панов Вестри?

— Допустим. Именно поэтому поляки так плохо умеют считать. Вы тоже, наверно, презираете цифры? Банкеты, милостивый государь, поединки, похищения женщин — вот это да! Захотите — отвалите ни за что ни про что миллион, не захотите — с вас и гроша не получишь…

— Шутить изволите. Сказать по правде, такие обобщения доводят меня до бешенства. Нет, нет, не отказывайтесь от своих слов, раз уж вы их произнесли. Что касается меня, пан председатель, то я веду самый скромный и разумный образ жизни. Мне противны ночные рестораны, пирушки и прочие так называемые безумства. Вот в этом кабаке я, например, впервые. Сделали меня сенатором — ну что же, на то воля божья… Но мне лично куда милее выборы в Воложине, выборы в кассу Стефчика [26]. Была честная борьба, и я победил соперника несколькими голосами — не подкупленными, нет! — возразил Потоцкий, заметив улыбку Вестри. — Так скажите, где, чем я торможу развитие моего народа?

Вестри зажмурился, налил Потоцкому вина и, не торопясь с ответом, принялся разглядывать зал. В зале стало шумно и душно. Все столики были уже заняты, на нескольких метрах свободного от столиков пола более десятка пар изгибались в медленном и нудном танце, кельнеры балансировали с подносами на вытянутых руках. Офицеры за соседним столиком уже изрядно охмелели, девушка, смеясь, отталкивала их руки с рюмками и пищала: «Лютек едет со своим генералом!» Вестри долго смотрел на них, пока Потоцкий не заговорил снова:

— Вы верите в наследственную ответственность? Неужели мы на самом деле должны расплачиваться за грехи наших предков?

— Взгляните на этих юношей! — Вестри кивнул в сторону офицеров. — Их жалованье — всего несколько сот злотых. А они пришли ужинать в «Бенгаль», хотя в простом трактире те же блюда стоят в пять раз дешевле. Но у этого ресторана громкая слава! Ради приятной возможности небрежно бросить: «Мы ужинали в «Бенгале» — они готовы заплатить столько, что под конец месяца будут голодать. А паненка, я уверен, отдастся кому-нибудь из них, и тоже только потому, что они пригласили ее в «Бенгаль». В этом есть что-то символическое. Вы вот потомственный магнат, а ведете жизнь отшельника. Зато легенда о ваших предках вскружила головы тысячам таких бедняков. Им кажется, что, посещая рестораны, они сравняются с паном Потоцким. Шляхтич в своем поместье…

Потоцкий пригляделся к соседям по столу. Девушка очень недурна, спортивного типа, одета небогато, но со вкусом. Оркестр заиграл что-то бравурное, шум усилился, и Вестри пришлось почти кричать:

— От вас им досталась эта роковая сила! Смотрите, как развлекается Польша! Наверно, так же веселились и ваши прадеды во времена Станислава-Августа [27]? Впрочем, должен признаться, что эта девчонка стоит греха. Кто знает, быть может, причина наших национальных несчастий кроется именно в том, что у нас слишком много красивых, пикантных женщин и в их присутствии даже самые рассудительные мужчины теряют голову…

— Это уже четвертая ваша гипотеза по поводу падения Польши: малярия, саламандры, магнат-помещик и женщины. Вы должны наконец решить…

Едва Вестри заговорил, как оркестр внезапно умолк, и слова его прозвучали с резанувшей уши отчетливостью:

— Что касается меня, то я предпочел бы согрешить с этой резвушкой… — Он оборвал фразу и оглянулся.

Трое офицеров стояли перед ним с хмурыми лицами. Самый высокий, с ярким румянцем на щеках и прямым красивым носом поднял руку:

— Господа, вы оскорбили мою невесту!

— Да, да, оскорбили! — подтвердили остальные.

Потоцкий встал, снял очки, протер их и снова надел.

— Это недоразумение… — начал он. — Какую невесту?

— Не стройте из себя дурака! — крикнул румяный офицер. — Мы все слышали.

— Да, да, слышали! — снова подтвердили его спутники.

— Я требую удовлетворения! Я — поручик Минейко! — Офицер протянул визитную карточку.

— Лютек, не надо! — пискнула девушка, вскакивая со стула.

— Это мои секунданты. А ты, Крися, сиди!

— Но… — снова начал Потоцкий.

— Никаких «но»! — гаркнул Минейко. — Прошу не увиливать и не трусить, а то!.. — Он сделал шаг вперед и замахнулся, словно собираясь ударить.

— Вот так история! — зевнул Вестри, продолжая сидеть за столиком. — Однако, поручик, надо сперва решить, кого вам угодно вызвать на дуэль: сенатора или меня? Я — Вестри.

Поручик сразу скис и оглянулся на своих товарищей, но их лица тоже выражали полную растерянность. Они даже отступили на полшага. Потоцкий воспользовался их замешательством:

— Я — Потоцкий. А это — пан председатель Вестри. — Садитесь, господа, поговорим спокойно.

Офицеры стали церемонно отказываться.

— Садитесь, садитесь! — весело крикнул Вестри. — Выпьем чего-нибудь. Кельнер, вина! А где ваша дама?

Он поднялся и взял Минейко под руку:

— Вы представите нас, идемте!

Минейко не совсем уверенно двинулся было к невесте. Остановившись, он наклонился к уху Потоцкого:

— Это тот самый Вестри? Банкир?

Повеселевший Потоцкий кивнул. Минейко выпрямился, машинально одернул мундир и торжественно подошел к девушке.