Колесо убийств - Том Мид

целесообразным.

– Что ж, это лучше, чем ничего. Это всё, что у нас есть на данный момент.

Они развернулись, направившись мимо гримёрок Марты и Туми к противоположному концу коридора. Как оказалось, гримёрка Паолини находилась через две двери от гримёрки Марты. Она была отмечена грубо нарисованной серебряной звездой.

– Ах, – вздохнул Спектор, – вы всегда можете положиться на Паолини в выборе самой большой из возможных гримёрок.

Двое «скотин» (как их назвал Паолини) как раз заканчивали обыск, когда Флинт и Спектор вошли.

– Отличная работа, мальчики, – похвалил Флинт. – Нашли что-нибудь?

– Нет, сэр.

– И ладно. Почему бы вам не пойти осмотреть трапы над сценой? Должно быть, это единственное, что мы ещё не удосужились проверить.

Сидни Дрейпер, остановившийся напротив дверного проёма, заметил:

– Мы называем это насестом.

Флинт проигнорировал то, что его перебили.

– И как там крыша? Удалось обнаружить хоть что-то?

– К сожалению, нет, сэр. Мы пытались пробраться туда в течение десяти минут, но так и не смогли. Световой люк приржавел.

– Значит, вариант с крышей самоустранился.

– Похоже на то, сэр.

– Ну и не страшно. Идите.

Два констебля послушно скрылись из виду.

Гримёрка со звездой была примерно вдвое просторнее, чем костюмерная Марты; квадратная комната, забитая хламом, коробками и корзинами, с большим зеркалом, раковиной в углу и широким платяным шкафом. Её стены были окрашены в насыщенный малиновый цвет. Воздух в комнате был затхлым и удушливым, и, подобно люку на крыше, оконную раму покрывала корка ржавчины. К тому же ставни (несколько обескураживающе) открывались только снаружи. Потолок был кошмарно низким, из-за чего высокий и жилистый Спектор чуть не ударился головой, войдя внутрь.

– Какая большая гримёрная, – заметил Иббс.

– Неудивительно, – сказал Спектор. – Думаю, при изначальной проектировке она рассчитывалась не менее чем на восемь хористок.

– А, – обрадовался Флинт, приметив небольшую полочку с несколькими книгами. Однако прежде чем он смог добраться до неё, в комнату ворвался Паолини собственной персоной.

– Слава богу! – воскликнул он. – Наконец я в своём пристанище. Будучи за границей, я мечтал вернуться домой в Англию. Всё, что у меня было, это английские газеты, которые напоминали мне о том, что на этом державном острове ещё существует цивилизация. И вот теперь, едва вернувшись, я обнаруживаю, что это место наводнили кровожадные убийцы! – Он вцепился в дверной косяк с таким отчаянием, словно от этого зависела его жизнь. – Воды. Пожалуйста, воды, – попросил Паолини. Он выглядел так, словно готовился вот-вот свалиться в обморок. Когда воды не подали, он сам направился к раковине, тихонько ворча себе под нос, чтобы там небрежно наполнить стакан, намочив манжету собственной рубашки. Ворчание стало усерднее. – Вне всяких сомнений, – заявил он, – это худшая ночь в моей жизни. В такие моменты бывает кстати глоток свежего воздуха. Но можете даже не пытаться открыть окно – оно заржавело.

– Заперто и заржавело? – с интересом уточнил Спектор. – Создаётся впечатление, мой дорогой профессор, что кто-то очень не хочет, чтобы вы покидали эту комнату.

Кен Фабрис застыл в дверях. Под тусклым светом, льющимся из гримёрки, он выглядел особенно болезненно.

– Ну же, соберись, – велел он Паолини.

– Молчать! Вот что, это самый настоящий заговор. Кто-то точит зуб на меня.

– Если бы это действительно было так, – настаивал Фабрис, – тебе не кажется, что трупом на сцене оказался бы ты, а не какой-то другой бедолага?

Паолини не смог ничего на это ответить. Он сделал глоток воды, сжимая стакан демонстративно дрожащей рукой.

– Эти решётки, – заметил Флинт, осматривая окно, – очень уж походят на тюремные.

– Все театры – тюрьмы, – сказал Спектор. – Спроси у любого актёра.

– Здесь все окна одинаковые, – вмешался Фабрис. – Они зарешёчены. Есть старая история о том, что Лестер Лион, человек, основавший Гранатовый театр, ставил спектакль с участием знаменитого актёра – сэра Икабода Вернона. Это было где-то в конце восемнадцатого века. Так или иначе, Вернон был отпетым пьянчугой, и Лестер Лион опасался, что он сбежит и наклюкается накануне выступления. Отсюда и решётки на окнах всех гримёрок.

– Но как мне помнится, – возразил Спектор, – Икабод Вернон всё равно нашел способ напиться.

– Так и есть, в то время это стало настоящей загадкой. Вернон играл Гамлета, будучи в возрасте шестидесяти четырех лет. А Лестер Лион был полон решимости не позволять ему выходить на сцену спьяну. Поэтому он выделил для Вернона эту самую гримёрку и велел паре громил сторожить дверь. Он учёл все возможные риски. В любом случае, когда вот-вот должна был начаться спектакль, Лестер сам притащился сюда, чтобы навестить свою звезду. И нашел его, лежавшего ничком и почти лишившегося чувств из-за всей той выпивки, которой Вернону удалось в себя влить. Никто так и не смог понять, каким образом ему это удалось.

– Да! – Спектор ухмыльнулся. – Превосходная история со старых театральных помостов. Никто не входил в гримёрку и не покидал её – настоящая загадка запертой комнаты, хотя и совершенно безобидная. И в конечном итоге её разгадка разочаровывает. Сами посудите, Лестер Лион приложил все усилия, чтобы помешать Икабоду Вернону своим ходом отправиться на поиски выпивки, но забыл оценить возможность того, что выпивка сама вполне успешно отыщет Вернона… Итак, охранники сторожили дверь, но не окно. А в переулке меж тем дружки неземного гения просто вливали в него бутылку за бутылкой через прутья решётки.

К тому моменту, как к разговору присоединились Марта и Сидни Дрейпер, в гримёрке стало совсем тесно. Иббс плохо определял возраст на глаз, но Дрейперу, на его взгляд, было около семидесяти. У него было лицо, настолько причудливое и уродливое, что оно, казалось, почти прошло весь путь до нового расцвета красоты. Среда, в которой вырос Иббс, была под контролем таких же стариков – людей, работавших уже долгие годы, но явно намеренных работать и впредь, до самой смерти.

Густые черные брови венчали его лоб, словно два облачка дыма, но в остальном его лицо было осунувшимся и серым. У него были бритвенно острые скулы и вытянутые челюсти, изгибы которых подчёркивали линию подбородка. У него были темные глубоко посаженные. Он был похож на корявое дерево, пережившее тысячу зим и способное пережить ещё тысячу. Он обладал крепким рукопожатием, а шишкообразная кость, торчащая на изгибе его большого пальца, казалась крайне неприятной на ощупь – из-за неё Иббса едва не передёрнуло. Нос у Дрейпера напоминал луковицу, а уши были широкими и выпуклыми. Всё в нем казалось слегка гротескным и гиперболизированным, особенно с учётом его маленького роста. Его голова была излишне большой, но лицо на ней было ещё больше. Его голос хрипел, словно циркулярная пила, когда