Басманная больница - Георгий Федоров

Вслед за тем в палату, сановито отдуваясь, вошел высокий плотный милиционер без халата. За ним в открытую дверь виднелось бледное лицо Дмитрии Антоновича и его указующий перст. Милиционер уставился на койку, где лежало накрытое простыней тело Павлика, пожал плечами и вышел.

Вскоре появились тетя Клава и Кнопка. Кряхтя.

переложили они Павлика на каталку и повезли в морг.

Пока они снимали с него рубашку, перетаскивали, снова накрывали простыней, я отворачивался, потому что не было сил смотреть на изуродованное тело.

Вслед за каталкой пошли все однопалатники, кроме Кузьмы Ивановича, а по дороге к нам присоединился Владимир Федорович. В морг входить не разрешалось. Постояв возле закрывшихся, как в преисподнюю, дверей, мы стали расходиться. Но Ардальон Ардальонович, поманив меня рукой, встал по одну сторону дверей, а я по другую.

- Скоро вас сменим,-увидев это, сказал капитан.

Однако прошло всего несколько минут, и к нам подошел Дунаевский:

- Прошу вас немедленно снять пост. Разделяю ваши чувства, но это может повредить персоналу,- и, повернувшись, тут же ушел.

Мы с Ардальоном Ардальоновичем побрели к своему корпусу. Я чувствовал, что ноги у меня дрожат, колени подгибаются, все тело бьет озноб.

- Откуда у вас силы,-обратился я к старому адвокату,-чтобы после такой ночи стоять на посту?

Он ответил не то с легкой насмешкой, не то с кокетством:

- Почтенная Мария Николаевна время от времени величает нас гвардейцами. Так я, изволите ли видеть, действительно воевал в российской гвардии, и даже не в одной, а в трех.

Когда мы вернулись в палату, то увидели, что кро

вать Павлика заново застелена, а на подушке лежит несколько красных роз.

- Маша, конечно, кто же еще,-ответил на мой вопросительный взгляд Марк Соломонович, который за это время осунулся и стал сутулиться.

Нехотя позавтракав, мы до самого обхода молча сидели в палате. Около часа дня вошли Дунаевский, Раиса Петровна и Галя. Осмотрев каждого из нас, сделав вместе с Раисой Петровной лечебные назначения, Дунаевский обратился к нам:

- Через час на эту койку поступит новый больной, цветы надо убрать.

- Льва Исаакович,-искательно обратился к нему Марк Соломонович,-разрешите отнести цветы к изголовью мальчика.

- Это невозможно. Тело Павла Васильевича уже увезли те, кто предъявил на него права.

- Куда увезли? - с глухой яростью спросил Мустафа.

Дунаевский пожал плечами:

- Они предъявили полномочия и сказали, что Павел Васильевич-спецпокойник.

- Нехристи окаянные!-послышалось с койки Кузьмы Ивановича, но Дунаевский никак на это не прореагировал и вышел со всей свитой.

Ардальон Ардальонович сказал с несколько ненатуральным адвокатским пафосом:

- Профессор все же занимает вполне определенную позицию, которую никогда не забывают друзья и не прощают враги.

Марк Соломонович ничком лег на койку и замер.

Остальные как потерянные слонялись по палате.

Впрочем, вскоре и Ардальон Ардальонович улегся в постель. А потом и вправду привезли нового послеоперационного больного, пожилого, с седыми вьющимися волосами. Он еще находился под действием наркоза и только постанывал, а иногда и хрипло кашлял.

Под вечер в палату вошла Мария Николаевна и предложила мне:

- Выйдем в сад.

Мы прошлись по аллее и сели на знакомую уже скамейку среди кустов сирени.

- Вот теперь и я тебе кое-что расскажу,- повернулась ко мне Мария Николаевна.- В пятьдесят втором Льва Исааковича арестовали. А нам объявили, что он вредитель и еврейский националист. Потом меня вызвали на Лубянку. В кабинете парень лет тридцати в сиреневом костюме и с каким-то стертым лицом, говорил очень вежливо. Посетовал на низкую зарплату у медсестер, на тяжесть работы в урологическом отделении, потрепался о том о сем и вдруг спросил:

- Знаете ли вы, Мария Николаевна, что за месяц до ареста бывшего профессора, врага народа Дунаевского у него на операционном столе умер больной?

- Знаю,-ответила я.

- А знаете ли вы, что он был ответственным советским работником?

- Нет, не знаю. Я знаю, кто чем болен.

- Так вот.-важно объявил следователь,-сообщаю вам, что он был ответственным советским работником. И еще. Показаниями патологоанатомического вскрытия, данными судебно-медицинской экспертизы установлено, что это было злодейское умерщвление, осуществленное матерым врагом Дунаевским. Познакомьтесь с актом экспертизы!

Когда я прочла, он и говорит:

- Нам и так все ясно, но для полноты картины подпишите и вы, как операционная сестра, соответствующие показания. Я тут уже набросал примерно.

- Нет,-ответила я,-не подпишу.

- Почему?-удивился следователь.

- Дело обстояло совсем не так, как здесь описано.

"

- Но вы видите, какие авторитетные деятели медицины, профессора подписали акт.

- Это дело их совести. А было совсем не так.

Вранье они подписали.

- Вы же коммунистка, должны понимать, в чем заключается ваш долг,-начал нервничать следователь.

- Я и понимаю. Он заключается в том, чтобы добросовестно делать свое дело и говорить правду.

- А откуда вы знаете эту правду?

- Я, как вы сами сказали, операционная сестра.

Я читала историю болезни этого человека, была на операции, держала его пульс и вообще помогала профессору. Я знаю, как было на самом деле.

- А как было? - прищурился следователь.

- За несколько лет до этого у больного пришлось удалить почку. Потом в оставшейся почке образовался камень. Вокруг него все больше разрасталось гнойное поле. У больного все чаще и болезненнее наступали почечные колики. Необходимо было удалить камень.

После успешной операции больной мог бы жить еще многие годы, а без операции он неизбежно умер бы через несколько месяцев. Был и серьезный риск. У больного слабое сердце, стенокардия, а операция тяжелая.

Но без нее он умер бы, и очень скоро. Созвали консилиум, рассказали все больному, родственникам. Решено было все-таки операцию делать. Но сердце не выдержало, и" он умер. Профессор Дунаевский сделал все, что мог. Вот это я готова подписать.

- А знаете ли вы,-зловеще сказал следователь,- чем вам грозит защита уже изобличенного" врага народа?

Тут я встала и сказала:

- Ах ты, падла! Я старший лейтенант медицинской службы. У меня осколок до сих пор у виска сидит!

Рассказывая мне, она приподняла прядь волос, как

обычно закрывающую правый висок,-выходит, не случайно-и я увидел косой шрамик и небольшой бугорок под ним у виска. А Мария Николаевна продолжала:

- Меня немец четыре года пугал, испугать не смог. Так ты думаешь испугать? Тут, знаешь,-обратилась она ко мне,-на фронте всякому научишься, я его таким матом обложила, что он только рот разинул и молча мне пропуск подписал, даже время поставил.

А недели через две меня снова на Лубянку потянули.

Новый следователь, уже в форме с капитанскими погонами. Начал он с того, что извинился передо мной за того - разве, мол, он нас, военных, может понять, разговаривал очень вежливо, а потом попросил подписать те же показания.

- Ну и что же ты ему ответила? - спросил я.

Мария Николаевна пожала плечами:

- Я просто рассмеялась ему в лицо и протянула пропуск для подписи.

- А потом?

- Что потом?-синие глаза Марии Николаевны потемнели, сузились, отчетливее проступили скулы на смуглом лице.-Ну перевели из операционных сестер на пост. А что они еще могли сделать? Где найдешь сестер, а особенно в урологический корпус? Так до весны и проработала. На похороны Сталина ходила, плакала, дура. Однажды дежурила я, должна была инъекцию пенициллина делать одному больному. Уже и шприц из стерилизатора достала. Вижу, в коридоре старичок какой-то стоит в коричневом пиджаке. Непорядок. Подошла сказать, чтобы он халат надел, и обмерла: Дунаевский. Он, хотя и постаревший, побледневший, морщин прибавилось, но он. У меня шприц упал, разбился. Первый раз субординацию нарушила, бросилась к нему, стала обнимать и целовать.

А тут врачи и сестры, и нянечки со всего корпуса сбежались. Что делалось! Лев Исаакович хотел что-то

сказать, несколько раз открывал рот, но так ничего и не сказал, махнул рукой и пошел к себе в кабинет.

- Насчет него, наверное, не только тебя вызывали. А как другие держались?

- Наверное,-согласилась Мария Николаевна,- да кто же скажет? Знаю только, что тогда у нас в больнице часто митинги устраивали-арестованных врачей проклинали. Так о профессоре Дунаевском никто слова худого не сказал, правда, и хорошего тоже.

- А ты, случайно, не знаешь, как держался Дунаевский на следствии?

- Откуда же мне знать?-удивилась Мария Николаевна и не без гордости добавила:-Уверена в том, что как всегда. Не как всегда он был всего несколько минут, когда после освобождения вернулся в корпус.

- Маша,-сказал я после долгого молчания,-не знаю, слышала ли ты, ведь Павлик со мной перед смертью кое-чем поделился?