Тайна Медонского леса - Анри Шадрилье

Ее черные, с синим отливом, волосы, ее матово-бледное лицо, большие, но неприятные, черные глаза, насмешливая складка плотно сжатых губ – все представляло резкий контраст с ясным, ангельским выражением лица голубоглазой, белокурой Лены.

Почти со страхом глядела на нее дочь баронессы.

– Матушка, – начал д'Анжель после первых поцелуев и восторженных приветствий, – женщина, которую я привез с собой, не должна покидать меня. Она делила со мной горе, я обязан делить с ней радость.

При звуке этого голоса томительно сжалось сердце баронессы. Странное, неприятное впечатление произвел на нее этот голос. О! Как дорого дала бы она, чтобы взглянуть на милое, знакомое лицо.

Тоскливое, тревожное чувство заговорило в ее наболевшем сердце, и она ответила не сразу.

– Вы любите моего сына, мадам, – сказала она наконец, – этого уж вполне достаточно для того, чтобы радушно открылись для вас двери нашего дома.

– Сусанна! – обратился к черноглазой женщине Арман. – Вот ваша мать, и вот ваша сестра.

Сусанна сделала несколько шагов вперед, взяла протянутую ей руку баронессы и, почтительно поцеловав мать Армана, сказала:

– Верьте, баронесса, что с этой минуты я искренно предана вам и всему вашему дому.

Затем, повернувшись в сторону Елены, все время не сводившей с нее своих ясных голубых глаз, она спросила:

– Позволите вы мне, мадемуазель, поцеловать и вас? Елена бросила тревожный взгляд на Армана и, прочитав в его резких чертах не просьбу, а скорее приказание, торопливо проговорила, путаясь и запинаясь:

– Брат сказал, что я… ваша сестра… Я должна его слушать, так как мама сказала мне, что он здесь хозяин.

И Сусанна запечатлела на девственном лбу Елены поцелуй. Та невольно вздрогнула: ей вдруг представилось, что ее ужалила ядовитая змея.

Спутница Армана проговорила все это холодно и уверенно, как хорошо выученный урок.

Они оба устали, и им надо было отдохнуть, к тому же было уже слишком поздно, чтобы заводить долгие разговоры, можно поговорить и завтра. Но Доминик осмелился заметить своему молодому господину, что для него приготовлена только одна комната, а как же, мол, быть с размещением молодой госпожи… Арман резко прервал старика на полуслове и приказал ему заняться сейчас же приготовлением другой комнаты для его спутницы.

– Но видишь ли, друг мой, – вмешалась баронесса, – другой комнаты нет, кроме той, в которой скончался твой покойный отец. С самого дня его кончины никто из нас не входил в нее.

– В таком случае я сам устроюсь в ней, а Сусанна разместится в моей спальне, – беззаботно решил Арман.

Грубая рука задела самые нежные чувствительные струны наболевшего сердца старой баронессы: не того ждала она от возвращения своего единственного сына после такой долгой разлуки. Ошиблась и бедняжка Лена, так восторженно встретившая человека, которого должна была считать старшим братом.

XVI

Марсьяк выходит опять на сцену

Всю ночь не спала старая баронесса. Она искала успокоения и утешения в молитве, она упрекала себя за гадкое чувство недоверия к родному сыну и всеми силами старалась побороть его.

– Могу ли я удивляться такой перемене после всего того, что ему пришлось вынести и выстрадать в эти мучительные пятнадцать лет? – говорила себе мадам д'Анжель.

И она горячо молила Бога о том, чтоб скорее улеглись в наболевшей душе ее все эти недоразумения, все эти гадкие, тревожные думы.

Когда собрались к утреннему завтраку, баронесса уже сидела за столом веселая и спокойная, довольная всем и всеми. Но опытный глаз Армана подметил под этой наружной маской что-то беспокойное, тревожное.

– Сусанна, повторяю вам, пожертвовала для меня целой жизнью, и потому я, кажется, вправе требовать, чтобы ее любили и уважали наравне со мною, – сказал он резким, повелительным тоном, который так удивлял и в то же время так пугал бедную Лену.

– Считаю, однако, не лишним заметить тебе, друг мой, что главная доля уважения принадлежит мне как хозяйке этого дома, а все другие сами уже должны заслужить эту любовь и уважение, – строго ответила ему баронесса.

Оставалось согласиться и замолчать; но Арман сумел выместить свою досаду на ни в чем не повинном Доминике.

Верный служитель совсем сбился с ног, стараясь угодить и молодому взыскательному барину, и своей любимой барышне-капризнице, и этой чужой черноглазой барыне, так бесцеремонно ворвавшейся в их мирный семейный уголок.

– Никто из нас и не осмелится, конечно, нарушить ваши права матери и хозяйки этого дома, матушка, – отвечал Арман. – Все мы должны относиться к вам с полнейшим уважением.

В головке Лены промелькнула в эту минуту недоуменная мысль: неужели участь матери рассчитывать только на уважение своих детей?

– Но, матушка, – продолжал сын, – Сусанна может заслужить расположение семьи только тогда, когда будет ей чем-нибудь полезна. Я желал бы, чтобы в нашем доме не было посторонних.

Лена бросила тревожный взгляд на Доминика. Старая баронесса повернулась к Арману.

– Вы хотите, значит, отослать Доминика? – спросила она.

– Я желал бы быть окружен своими близкими. Я не хочу краснеть перед чужими, – прибавил он, понизив голос.

– Доминик не чужой для нас, – так же тихо ответила ему мать. – Он человек преданный, искренно привязанный ко всему нашему семейству и притом… прошлое ему не известно.

– Но Сусанна и одна отлично справится с нашим небольшим хозяйством.

– Ты хозяин этого дома и можешь, конечно, распорядиться, как тебе угодно, но переменой этой ты только напрасно огорчишь свою сестру.

Елена, действительно, уже готова была заплакать, она так любила Доминика!

Эта бедненькая Лена, ожидавшая с таким нетерпением доброго брата Армана, мечтавшая сделать из него своего поверенного и друга, уже заочно любившая его всем сердцем, с первой же минуты появления этого Армана увидела в нем какое-то чуждое, враждебное лицо.

Такое разочарование было слишком жестоко для шестнадцатилетнего ребенка.

Она стала просить, стала умолять брата оставить старого Доминика. Но Арман был непреклонен. Такое упорство было в нем вызвано, вероятно, более серьезными причинами, чем те, которые он назвал матери.

Наконец и Сусанна взяла сторону Елены и стала тоже просить Армана за Доминика.

Арман взглянул строго и сухо на непрошеную заступницу, тогда как мать и дочь награждали ее ласковыми улыбками и дружески пожимали ей руки.

– Хорошо, хорошо… Я посмотрю еще, – нетерпеливо кинул им Арман, чтобы только положить конец надоедавшим ему просьбам.

Завтрак, начатый невесело, окончился, таким образом, еще печальнее. Арман был настолько невнимателен, что отказался даже пройтись с матерью по саду.

– Это уже прямая обязанность дочери, – грубо объявил он.

А бедная баронесса возлагала такие большие надежды на эту прогулку вдвоем с Арманом! Должен же он, наконец, высказаться, должна же она опять найти в нем своего прежнего любящего Армана, которого оплакивала еще и до сих пор.

Итак, баронесса д'Анжель и дочь ее остались так же одиноки, как были до возвращения Армана. Оставалось только прогнать старого Доминика, чтобы одиночество это стало еще ощутительнее. Под гнетом этих тяжелых размышлений прогулка их не могла быть весела. Молча спустились они с небольшой террасы в сад, молча прошли главную аллею. Только что пережитые впечатления давили грудь, вызывали едкие слезы, но говорить о них не хватало духа. Грубость Армана совершенно оттолкнула от него баронессу. Какое-то неприязненное, враждебное чувство закрадывалось все глубже и глубже в ее душу, оттесняя все дальше и дальше материнскую любовь. А Сусанна уже успела выиграть в глазах обеих, успела уже занять незаметный уголок в отзывчивом сердечке шестнадцатилетней сестры Армана.

Последуем, однако, за Арманом и Сусанной в комнату верхнего этажа, в которой только год тому назад скончался старый барон д'Анжель.

Нам, может быть, удастся найти причину странного поведения этого непочтительного, неблагодарного сына, этого неласкового, нелюбящего брата.

– Надеюсь, мы теперь одни? – спросила Сусанна.

– Одни, Сусанна, одни, не беспокойся. Старуха с дочерью в саду, а Доминик убирает кухню.

– Старуха… Что за глупейшая неосторожность! Тебя могут услышать…

– Терпеть не могу, когда ты мешаешься не в свое дело! Кто просил тебя вступаться за этого Доминика? Понимаешь, мне нужно, непременно нужно отвязаться от этого старика!

– Но мне жаль этих двух бедных женщин…

– Что за неуместная чувствительность! – презрительно сжал он губы.

– И чем может тебе помешать этот слабый, беззащитный старик? Чего ты боишься, я не понимаю.

– Чего боюсь?.. Можно всего бояться в моем положении. Мужчина всегда лишний при подобных обстоятельствах.

– Однако что же ты намерен делать?

– Да я еще и сам пока не знаю… Во всяком случае, теперь придется идти до конца.