У восточного порога России. Эскизы корейской политики начала XXI века - Георгий Давидович Толорая

системы отношений, основанной на взаимном сдерживании, к системе соперничества/сотрудничества на основе баланса интересов (прежде всего США и Китая). О том, что такой “концерт держав” может стать заманчивой целью в этом регионе, говорил еще много лет назад патриарх американского востоковедения Р. Скалапино; сейчас, в условиях фактического провала концепции однополярного мира, такой подход снова становится актуальным. Важно, чтобы каркас безопасности в этом регионе не был сформирован на биполярной (или даже блоковой – 3+3) основе.

При таком целеполагании становится понятно, что фундаментальным вопросом (не решив который, нельзя добиться корейского урегулирования), остается вопрос о будущем КНДР: ее исчезновении с карты мира или продолжении существования. Запад в целом (особенно США, Япония, консерваторы в Южной Корее) пока не готов всерьез принять династию Кимов как партнера, не хочет его международной легитимизации, не настроен на мирное сосуществование. Пока этот подход не изменится, ждать прогресса в решении проблем Корейского полуострова и становления системы сотрудничества в Северо-Восточной Азии не приходится.

Консерваторы всех стран решили, что вовлечение КНДР в переговорный процесс с Западом позволяет попробовать реализовать сценарий мягкой смены власти, в том числе по технологии насильственной или “цветной революции”. Набирающее силу разрыхление официальной идеологии, расширение антисоциалистических стихийных товарно-денежных отношений, проникновение южнокорейской и западной культуры в страну вроде бы свидетельствуют в пользу такой возможности. Нарастающие попытки использовать этот рычаг для подрыва режима ни к чему хорошему привести не могут и только лишь отбрасывают корейское урегулирование на годы и десятилетия назад. Подтверждением реальности подобной опасности является и то, что власти КНДР чувствуют угрозу: в последнее время их реакция стала весьма жесткой, включая ограничение рыночных отношений, закручивание гаек и репрессии. Намеренное обострение ситуации также во многом продиктовано стремлением северокорейских руководителей сплотить нацию и укрепить свою власть.

К сожалению, на Западе не принимается во внимание то, что переход к толерантной в отношении режима политике может естественным образом привести и к его смягчению, постепенным экономическим реформам и в итоге – к превращению КНДР в обычное, пусть специфическое, развивающееся государство с авторитарной политической системой (в чем-то аналог теократических арабских режимов, латиноамериканских и африканских диктатур). В этом может быть стержневая идея северотихоокеанского проекта.

Многостороннее сотрудничество и безопасность

Шестисторонние переговоры – зародыш “северотихоокеанского проекта” – наиболее эффективный инструмент гармонизации интересов оппонентов (прежде всего, США и КНДР) при международной поддержке и гарантиях, но не только. Сложился первый в Северо-Восточной Азии механизм совместного обсуждения и решения проблем. В решении долгосрочных геополитических задач России в АТР причастность к урегулированию корейской проблемы – реальный шанс укрепить свои позиции, улучшить имидж в Азии, уменьшить вероятность односторонних действий (или произвола) со стороны региональных и внерегиональных игроков (включая США и Китай). Именно через постоянно действующий многосторонний механизм мы смогли бы продвигать свои экономические интересы, повысить наше влияние на мироустройство в этом регионе (пока что успехом является уже то, что мы получили хоть какой-то доступ к процессу принятия решений).

Однако по силам ли России решить эту задачу в условиях слабой заинтересованности в формировании идеологии многосторонних решений со стороны других партнеров?

Существует ряд вопросов, заставляющих сомневаться в этом.

Во-первых, а есть ли, даже при условии прогресса в решении корейской ядерной проблемы, потребность в многостороннем механизме безопасности и сотрудничества в СВА, ниша для него в “миске с лапшой” азиатских организаций, которых и так насчитывается более трех десятков? К тому же их деятельность не всегда эффективна и заметна.

Во-вторых, не является ли затея с Организацией безопасности и сотрудничества в СВА всего лишь американским проектом контроля над стратегически важным районом мира, где США по определению будут иметь лишь права, но (не являясь географической частью региона) не обязанности? И стоит ли России таскать каштаны из огня в свете такого понимания?

В-третьих, с учетом конфронтации между основными игроками (не только Севером и Югом, но и Китаем и Японией, Японией и Южной Кореей, Россией и США, Японией), носящей во многих случаях застарелый и принципиальный характер и периодически приводящей к вспышкам напряженности, возможен ли в принципе такой механизм на нынешнем историческом этапе? (Особенно с учетом того, что на сегодняшний день действенные международные структуры по поддержанию безопасности в АТР – это прежде всего американские военные союзы со странами региона.) И если не очень возможен, то стоит ли тратить силы на выработку согласованных подходов, поиск каналов многостороннего сотрудничества вопреки взаимной враждебности и подозрительности?

В феврале 2009 г. заседание рабочей группы в Москве по итогам двух лет работы с трудом согласовало с полдюжины самых общих принципов (guiding principles), основанных на уже хорошо известных (но редко соблюдаемых) нормах международных отношений. Конечно, подтверждение всеми участниками, включая США и КНДР, намерений учитывать озабоченности друг друга и мирно сосуществовать – важный шаг для концептуального осмысления тех рамок, в которых возможен поиск компромисса разнонаправленных интересов стран региона.

Однако политика – искусство возможного. В условиях продолжающегося десятилетиями небрежения Москвы к азиатской (в целом) и дальневосточной региональной ситуации (помимо укрепления сотрудничества с Китаем) корейская ядерная проблема – это подарок российской дипломатии со стороны мировой политики в интересах формулирования и продвижения наших интересов в этом регионе. Кроме того, с точки зрения развития азиатского и северотихоокеанского регионализма (которое для нас выгодно, если мы будем одним из его отцов-основателей) корейское урегулирование – важная, но частная проблема, стремление к решению которой стимулирует процесс становления правил игры. Именно поэтому тупик в решении ядерной проблемы не должен остановить наших усилий в продвижении концепции регионального сотрудничества и безопасности.

Распространены сомнения в эффективности общеазиатских механизмов в области обсуждения и тем более решения проблем мира, войны и безопасности в регионе. Возьмем, к примеру, АРФ (Асеановский региональный форум). Этот механизм включает настолько много разных государств со своими интересами, что к консенсусу, кроме как по самым общим вопросам, прийти затруднительно. Да и механизма контроля за исполнением нет. С самого начала на “водительском месте” был АСЕАН с ограниченными возможностями влияния на процессы в этом регионе. Вопросов, подобных корейскому, этому формату вообще лучше не касаться, что было наглядно продемонстрировано на сессии в июле 2008 г., когда председательствующий Сингапур был вынужден снять предложенные Севером и Югом формулировки в итоговом документе (что вызвало в Южной Корее дипломатический скандал).

Именно поэтому оправданы аргументы к субрегионализации архитектуры безопасности в АТР, ведь тогда на балу будут “танцевать все”, а принимаемые решения смогут стать значимыми и выполнимыми. С этой точки зрения не так уж и плохо, что есть ненадуманный повод для сотрудничества – корейская проблема (наиболее серьезный