Целебные травы ашкенази. Забытое наследие великих целителей - Адам Сигел

даже мужчины.

Путь к кладбищу лежит недалеко от города, и когда Эстер-Хайе появляется, она чувствует себя как дома. «Доброе утро, Боже, – начинает она трагическую мелодию. – Твоя служанка Эстер-Хайе пришла». И, подойдя к могиле, она смотрит на женщину, за которую молится, и слова начинают литься из уст ее, как из родника.[170]

Скорбящие женщины были известны под многими именами – «баклогерин», «зогерке», «клогвайбер», «бетерке», «клогмутер», «платшке» – и были характерной чертой большинства общин ашкенази.[171]

В одной из историй рассказчик отмечает, что профессиональных скорбящих не только зовут на похороны, но и часто просят обратиться к умершему предку за помощью живущим с их повседневными проблемами. Трудные роды или опасные болезни – вот только две из многих возможных причин такого обращения.

Принося свечи, фитили и другие необходимые принадлежности, плакальщица подходила к могиле родственника своего покровителя, выкрикивала имя усопшего и трижды ударяла кулаком по могильному камню. Поскольку предки уже были в загробном мире и, следовательно, ближе к сущности, которая могла бы помочь в любой тревожной ситуации, считалось, что молитвы, которые читали скорбящие, давали более положительный результат, чем те, что произносились еще живыми грешниками на этом свете:

Как ты можешь лежать спокойно, когда дочь твоя нуждается в здоровье и пропитании? Потрудись ради нее, помолись Господу Вселенной, ведь ты ближе к Нему, чем мы, грешные, будь заступником за нее и весь Израиль, и скажем: аминь.[172]

В Апте плакальщиц помнили как нечто, оставляющее след в душе. Там их называли di platshkes (от польского płakać – «плакать»). Семьи нанимали их, когда родственник уже был на смертном одре и пропадала всякая надежда на выздоровление. Плакальщицы бежали по улицам к «бесмедреш», или молитвенному дому, распахивали двери Священного Ковчега, чтобы открыть свитки Торы, где, как считалось, жил Всевышний, и умоляли его спасти немощного от смерти. Видя эту картину, городские дети знали, что завтра утром будут похороны.[173]

«Плачущие женщины» упоминаются как в иудейской, так и в христианской Библии. На древнем Ближнем Востоке, а также в некоторых современных культурах считается, что женщина, исполняющая публичный плач, помогает местным смириться с коллективным горем: «В древние времена скорбящими, или плакальщицами, называли группы женщин, приглашенных на похороны и другие мрачные мероприятия, чтобы вести участников траура так же, как кантор или хор ведут паству в своей литургии».[174]

Названия этих женщин можно перевести как «мудрые женщины» или «умелые женщины». Это дает понять, что искусству исцеления посредством совершения траурного ритуала нужно еще было научиться:

Плакальщицы должны были не только прибегать к запасу погребальных песен, передаваемому из поколения в поколение, но и приспосабливать жалобы к конкретным потребностям текущей ситуации. Их причитания представляют собой реакцию общества на тяжелую травму.[175]

Война и разрушения в библейские времена были привычной частью жизни и напрямую затрагивали людей. Плакальщицы, ведя за собой общины в глубоко трогательных церемониях, могли направить коллективные эмоции – будь то праздничные победные песни или скорбные причитания, оплакивающие военные поражения. Именно публичные ритуалы, проводимые этими мудрыми женщинами, приносили в общину чувства единства, сочувствия и в конечном итоге исцеления.[176]

Подобная исцеляющая роль женщин ни в коей мере не была уникальной среди ашкенази черты оседлости. Даже в XX в. профессиональных плакальщиц можно было найти во многих частях Европы. На юге Италии, например, prefche практиковался еще в 1950-х годах. Финские плакальщицы из Карелии считались «почтенными празднующими», которые «разработали подробные ритуалы для основных обрядов перехода… Они вошли в [свою скорбь] постепенно… и отдались силам, которые высвободили и призвали… В этом смысле они больше походили на шаманов».[177]

Подобно Эстер-Хайе из Заблудова, эти женщины также вступали в беседу с теми, кто был по ту сторону завесы, и были «близки с энергиями вне пределов общеизвестного».[178] И подобно акушерке, которая немедленно отправляется на помощь при родах, эти женщины также были внимательными участниками поворотных моментов жизни.

Поскольку мы, скорее всего, никогда не услышим мелодии ашкеназских плакальщиц, подобных Эстер-Хайе, чьи песни, как описывалось, вызывали слезы «даже у самых циничных мужчин», нижеследующее описание искусства финской плакальщицы может дать некоторое представление о траурных песнях черты оседлости:

Взывая к освященным временем формулам, что живут глубоко внутри нее, она начинает говорить напевным голосом. Речь ее течет ритмично. Она рифмована и богата аллитерациями. Овладев своими чувствами и черпая из собственного глубокого источника древних стихов и формулировок, она пускается в путь и ищет его в скорби. Она обращается и к смерти, и к усопшим. Голос ее приобретает плачущий характер… постепенно она начинает вводить отдельные подробности из жизни усопшего.[179]

Это лишь несколько примеров женщин-целительниц черты оседлости. Теперь их нет – остались лишь слабые следы, которым мы должны следовать. В отличие от баалей-шем или фельдшеров-мужчин женщины-целители, такие как опшпрехерин, никогда не обращались к лечебным книгам. Также считается, что они не записывали свои тайные средства. Их древние традиции, веками передававшиеся устно из поколения в поколение, исчезли вместе с самими врачевателями. Может ли быть так, что письменная традиция для этих женщин все же существует, но ученые-мужчины – намеренно или нет – решили оставить эти истории из первоисточников без исследования?

Прочие знания о лекарственных растениях

Следует отметить, что зависимость от трав в общинах ашкенази черты оседлости и за ее пределами до Второй мировой войны была очевидна и в профессиях помимо целителей. Винокуры и владельцы трактиров, бывшие почти в каждом восточноевропейском ашкеназском городе, – еще один пример знаний о лекарственных растениях в черте оседлости. Эти ремесленники, многие из которых эмигрировали из черты оседлости до Второй мировой войны, делали традиционные настойки для пищеварения и другие травяные отвары. Например, в 1823 г. в Познани (современная Польша) семья Канторович основала ликеро-водочный завод. Чтобы придать напиткам лечебные свойства, на заводе использовались такие травы, как горечавка (Gentiana), семена аниса обыкновенного