Пути памяти - Анна Майклз

– Как он может писать об этих ужасных событиях таким красивым почерком?

Как предупреждал меня Костас, временами Атос впадал в депрессии. Это случалось так, будто он ни с того ни с сего спотыкался, попадая в колдобину на дороге. Он падал, поднимался и шел дальше. Его неотступно преследовал мрак. Он уходил к себе в комнату и работал там над книгой «Лжесвидетельство», выполняя долг, остававшийся не оплаченным коллегам из Бискупина. В глубине души он был уверен, что ему не суждено будет завершить этот труд. Временами он не выходил из комнаты даже поесть. Чтобы хоть как-то выманить его оттуда, я покупал у Константина вкусные булочки. Когда я вместо Атоса приходил за ними к Константину, тот понимал, что Атосу плохо.

– Это болезнь его работы, – говорил он. – От черствого хлеба у человека болит живот. Скажи Атосу, Константин просил ему передать, что, если он и дальше собирается мешать свое историческое варево, ему надо открывать крышку постепенно, чтобы сначала выпустить пар из кастрюли.

Иногда я заглядывал на кухню в два или три часа ночи и нередко заставал там Атоса – зимой в плотном домашнем халате, а летом в майке и трусах до колен, он дремал за столом, сдвинув на лоб очки, выронив на стол авторучку. Как человек, привыкший есть в одиночестве, он часто клал на страницы раскрытой на столе книги тарелку или вилку.

«Лжесвидетельство» неизлечимым недугом терзало Атоса. Книга была его совестью, его рассказом о том, как нацисты насиловали археологию, чтобы извратить прошлое. В 1939 году Бискупин был уже широко известен по проведенным раскопкам, его даже стали называть «польские Помпеи». Но сам по себе факт существование Бискупина доказывал наличие развитой культуры, к созданию которой германцы не имели никакого отношения, а потому Гиммлер распорядился предать ее забвению. Им мало было завладеть будущим; работа специального гиммлеровского подразделения СС – «Управления по наследию предков», состояла в том, чтобы подчинить себе историю. Курс на территориальную экспансию был призван сожрать не только пространство, но и время.

Однажды утром, когда стояла изнуряющая жара, мы с Атосом отправились на воскресную прогулку совсем легко одетыми – на нас были белые трикотажные майки, в которых мы выглядели почти официально. Нам хотелось добраться до Бэйби-Поинт, где некогда стояло укрепленное поселение ирокезов. Хоть вышли мы из дома очень рано, дышать было тяжело, воздух гудел насекомыми.

– На этой неделе я выяснил, что один парень, с которым мы вместе учились в Вене, потом работал в этом «Управлении по наследию предков».

Майка Атоса прилипла к спине, лицо ярко раскраснелось. Ветер лениво покачивал деревья, листья смахивали на свежие мазки краски по дымчатой мути небес.

– За зарплату, которую ему платил Гиммлер, он стал находить свастики в каждой пригоршне грязи. Этот парень, который когда-то был первым в группе по археологии, додумался до того, что представил Гиммлеру «Венеру из Виллендорфа» в качестве доказательства покорения древними арийцами готтентотов! Он извращал данные раскопок, пытаясь доказать, что начало греческой цивилизации было положено… в Германии в эпоху неолита! Он делал это только ради того, чтобы оправдать копирование наших храмов в славной столице рейха.

– Кумбарос, мне жарко.

– Они все уничтожили – памятники материальной культуры, скрупулезно отработанные документы. Эти люди и теперь продолжают делать себе карьеры, несмотря на то что работали у Гиммлера. Эти люди все еще преподают!

– Кумбарос, сегодня очень жарко…

– Прости, Яков, ты прав.

Мы зашли перекусить в ресторанчик «Ройял Диннер», принадлежавший брату Константина, и добрались до Бэйби-Пойнт, когда день был уже в разгаре. Небо затянули тучи, жаркий воздух наполнил запах дождя. Мы стояли на дорожке, представляя себе ирокезскую крепость, набег ирокезов на богатые окрестные земли, огненные стрелы, пролетавшие над двориками в окна домов и вонзавшиеся в низкие столики, которые тут же сжирало пламя. Я стоял на дорожке в лучах заходящего солнца, а запахи автомобильной смазки и подстриженных газонов превращались в запахи дубленой кожи и вяленой рыбы. Атос увлеченно рассказывал о том, как убили торговца пушниной Этьена Бруле. Его сожгли на костре.

Жар дня повеял духом горящей плоти. Я видел, как дым клубами поднимается к темному небу. Затаившаяся в засаде память выскочила из укрытия, горькими хлопьями черного пепла бросившись мне в лицо.

– Яков, Яков, давай, возьмем такси и поедем домой.

Когда мы подъезжали к дому, дождь хлестал по висевшим на веревках простыням, от мостовых паром поднимался запах пыли. Я высунул голову в окно машины и вдохнул воздух полной грудью. Запах гари прошел.

– Кумбарос, мы с тобой как громоотводы времени.

В ту ночь мне снились заплетенные в тугую косу волосы Беллы, сиявшие в свете лампы черным лаком.

Родители с Беллой сидели за столом и делали вид, что спокойны, – мои родители, которые всегда говорили, что боятся всего на свете. Они так и остались сидеть, как задумали, если это случится. Солдаты толкнули отца, и он упал вместе со стулом. Интересно, что они подумали о волосах Беллы, глядя на ее красоту, на сковавшее ее ужасом оцепенение? Поднимали они с плеч всю их массу, чтобы прикинуть цену? Касались они ее восхитительных бровей и кожи? Что они сделали с волосами Беллы, когда состригли? Было им стыдно, когда они ощущали пальцами все их великолепие, вешая на веревку сушиться?

* * *

Во время одной из наших последних прогулок с Атосом мы шли вдоль заливных лугов по берегу речки Дон мимо каменоломни и утесов с вкраплениями ископаемых морских окаменелостей. Мы хотели немного посидеть в террасированных садах парка Чорли, у Дома правительства, построенного в удивительно живописном месте – на гребне крутого утеса. Здание было огромным, как замок в долине Луары, его возвели из лучшего известняка долины Кредит.

Башенки и цоколи, высокие каминные трубы и карнизы: угнездившиеся над пропастью первозданной природы, они несли в себе противоречия Нового Света. Когда мы с Атосом впервые увидели это грандиозное сооружение, оно уже не было резиденцией лейтенант-губернатора. Не последнюю роль здесь сыграли жалобы поддержанных профсоюзами политиков на высокие затраты по ее содержанию. Вскоре после того как муниципальные советники стали обсуждать вопрос о смене каждой перегоревшей лампочки, лейтенант-губернатор в расстроенных чувствах уехал из резиденции в парке Чорли. Потом там располагался военный госпиталь и приют для беженцев из Венгрии. Мы много раз приходили на то место. Атос мне сказал, что оно напоминает ему альпийский санаторий.

Мы говорили о религии.

– Знаешь, Атос, вера в Бога никак не связана с тем, еврей человек или нет. То же самое можно сказать по-другому: истине безразлично наше к ней отношение.

Мы выходили из долины. Холмы, поросшие сумахом и осокой, заволокла дымка сочного чертополоха и молочая. Рубашка Атоса покрылась темными пятнами пота.

– Нам бы надо немного отдохнуть.

– Мы уже почти добрались до вершины. Знаешь, Яков, когда умер Никос, я спросил у отца, верит ли он в Бога. Он сказал: «Откуда мы знаем, что Бог есть? Потому что он постоянно от нас скрывается».

Я слышал, как тяжело он дышит, и мне становилось грустно.

– Кумбарос…

– Со мной все в порядке, спасибо тебе, госпожа Симко.

Склонившись, мы пробрались сквозь заросли кустарника на вершине холма и вышли из оврага в сад, подняли головы и уставились в пустоту – парк Чорли, возведенный на века, исчез, как будто его место под солнцем было стерто огромным ластиком.

Потрясенный, Атос тяжело опирался на палку.

– Как же это их угораздило его снести, этот дворец, одно из самых прекрасных зданий в городе? Яков, ты уверен, что мы пришли туда, куда собирались?

– Да, кумбарос, это то самое место… Откуда мне знать? Просто нет его тут, и все.

Где-то в самых глубинах организма Атоса накапливалась нечеловеческая усталость. Он меня все больше тревожил, мне все время казалось, что я мало о нем забочусь. Но он постоянно отвергал мои усилия.

– Со мной все в порядке, госпожа Симко.

Хотя он продолжал работать, засиживаясь до глубокой ночи, я все чаще замечал, что временами он стал засыпать днем, чего раньше за ним не водилось. Но работать он продолжал в привычном ритме.

– Яков, старая греческая пословица гласит: «Зажги свечу до прихода ночи».

Он продолжал ходить за покупками и привозил их на трамвае, как будто отказывался смириться с тем, что ему все труднее было это делать. Он ничего больше не оставлял незаконченным, как бы тяжело ему это ни давалось, как никогда не оставлял незавершенной работу с образцами горных пород на местах раскопок.