Дом на миндальной улице - Нелли Федорова

Сама история предельно проста – герой не может выполнить возложенное на него поручение, поскольку тот, кого он должен встретить, куда-то пропал. Герой начинает поиски, но всюду находит след той странной женщины из дома с миндальной улицы. Он ни разу не обмолвится с ней словом, ни разу не встретит ее на улице. Все, что он узнает – противоречивые и правдивые истории, слухи, намеки. В конце концов он заканчивает свое дело и возвращается в Селестиду, так и не раскрыв до конца тайн загадочной незнакомки. Кто она и какова на самом деле – так и остается секретом.

Признаюсь, история эта во многом основана на реальности. Я сам родом из Селестиды, я прожил там достаточное количество времени, чтобы познать и впитать в себя этот необыкновенный город. А дом этот, вокруг которого вращается весь мой рассказ, существует на самом деле – вы можете найти его в городском предместье, у самого порта – бедный цыганский и рыбацкий район, живописное и колоритное место. Фелисия показала мне его как-то, и с тех пор он меня волнует. Говорят, там действительно жила некогда отверженная обществом женщина, незаурядная по своим качествам. Она жила в полном одиночестве, пользуясь услугами одной лишь старой служанки. Так как жила она затворницей, как она умерла, так и осталось неизвестным. Только дом опустел, а старая служанка исчезла.

Жизнь порой прихотливей и вычурней, чем самые фантастические истории.

Но я, наверное, утомил тебя, сестренка. Не стану более надоедать своей болтовней, благо говорить о литературе я могу сколь угодно долго, а говорить о самом себе всегда вдвойне приятно.

Засим оставляю тебя,

С уважением,

Помпей.

(Маргарита, кастелянша N Августе Сильвии, 6 января, год 861)

Здравствуй, милый мой дружок.

Ты не придставляешь, как я скучаю по тебе. Мы уже несколько недель живем в Эосе, и каждая улица напоменает мне о щастливых днях нашей молодости. Мне даже кажится, что многое было только вчера. Помнишь, мы тогда приехали в Эос, когда искали невесту твоему брату. Я помню, как мы навещали знатные семейства – ехали в тяжелом паланкине, нам уступали дорогу, и всячески обирегали, чтобы никакой сброд немог нас увидеть. Помнится, твоя матушка оставалась в зале с другими женщинами, а мы прогуливались по саду и женской половине, играли с другими девочками. Детей было много, не то, что сичас.

Многое изминилось, дорогая Августа, я не понимаю, куда катиться мир. Такое ощущение, что все решили разом забыть и приличия, и стыд, и хорошие манеры. Это все из-за Юстиниана, этот выскочка с островов перекроил все законы под себя и своих вульгарных прихвостней. Даже город, наш милый Эос, неумалимо меняится – знаешь, часть кварталов, куда мы ездили учиться пению, уже снесли. На их месте пролажили новую дорогу, обсадили какими-то чахлыми кустиками и натыкали домов за решетками, как в зверинце. Юстиниан все делает так, как в Селестиде, даже дома и церкви ставит такие же. Все открытое, на виду – любой встань и гляди, что делаится внутри! Хотя он наконец-то взялся за рынки, эти гнезда разврата и крименала. Все они сносятся и ставятся новые, просторные, чистые – все видно, и стражник наготове. Правда, руки уже не рубят на местах казней. И вопще я не видела, чтобы где-то кого-то публично пытали или казнили. Наверное, новый порядок, такой же дурацкий, как и все порядки Юстиниана! Теперь понятно, почему нравы миняются так сильно – еще бы! Ведь никто не показываит, что будет, если преступить закон! Ты представляишь, теперь приходиться ходить пешком по улице! Я сначала хотела вопще не выходить, но эти девки вечно лезут наружу, приходиться следить, что бы они чего не натварили. Мало того, что на улицах полно женщин, многие из них даже незакрывают лицо, а некоторые даже ездят на лошади, как мужчины. Ну, ты можешь претставить? А если появляится паланкин, то эти мерзкие уличные мальчишки лезут в него, дергают за шторы и громко кричат, что «внутри едет уродина, которая стесняится своего лица»! Их отгоняют, но это помогаит ненадолго. Совсем распустились! Позволяют смотреть на себя, как публичные девки. Даже женщины нашего возраста, милый мой друг, ты не поверишь! – ходят без платков или вуалей.

Эней выводит наших девчонок в свет, я их соправождаю. Знаешь, как бальзам на душу – в домах и сами порядки почти не изминились. Все так же спокойно можно сидеть в своей женской половине, курить и разговаривать. Тут же и детки приходят. Правда, я почти нигде невстречала таких больших семей, как раньше. Везде один-два ребенка, ну три-четыре. Вот только я ходила, знаешь, хотела навистить нашу Августу, ту, которая из Амельи, но не та, которая темнинькая, а которая была с косой длинной, помнишь? Оказывается, умерла уж давно. Видела ее дочерей, приятные женщины, очень на нее похожие. Но в доме у них не уютно – детей много, они справиться с ними немогут. Старшие за младшими не слидят, каждый сам по себе, одним словом, распустили потомство. Шум, крики, деруться. А матери – нет, чтобы ударить или наказать, сидят, курят или лица красят.

А в некоторых домах завили новые порядки – там женщин и мужчин сгоняют в одну комнату, а детей убирают в сад или детские. Так ниприятно, когда на тебя смотрят мужчины. Сколько раз замичала – такой высакамерный и наглый взгляд! Некоторые откравенно разглядывают женские зады. Зачем это нужно было делать? Играют музыку, прыгают, показывают ноги, много пьют – срам! Хохочут, как сброд уличный! И наши девки лезут в это непатрепство. Я незнаю, как с ними справиться. Ты представляишь, заняли комнату и запирли ее на замок! Бог знает, что они там вытворяют, за запиртыми дверями. Правда, я замочек-то выламала, так что всеравно могу за ними слидить.

Иногда приходишь, а они сидят навиду на окнах и смотрят на улицу. Мы всегда закрывали окна ставнями, чтобы нас небыло видно, а эти вон как! Да еще место такое ниудачное – по ночам охи-ахи до утра. Ну куда это годиться?! Я только окна закрою, приходит эта мерзавка, и снова все распахиваит. Взяла моду жалаваться отцу, а этот разиня все им позволяит, да даже на меня один раз начал наговаривать, что я «мешаю девочкам». Мешаю! Да я избила бы их, если б могла! Приводят каких-то вульгарных друзей, и мужчин в том числе. Сидят, пьют, смеються, танцуют! Августа, милая, и такое скотство у меня за стеной!!! А как они одеваються – срам! Стыд! На улицу без платков и шали, в каких-то балахонах, где все видно, штаны одевают, как мужчины! А вчера смотрю – одеваются, и на сиськи какие-то штуки натягевают, все в рюшах и жемчуге. И кошка эта так поварачивается ко мне и показываит мне эту срамоту – нравиться ли вам? Хотите и вам такой закажим? И смеются обе, гадины подкалодные! Ну я потом поймала свою и насисьник этот отняла и разорвала в клочки. Представляишь, до чего докатились? Я незнаю, как с ними бороться. Запру как-нибудь мерзавок и отниму все эти тряпки – девушки должны быть скромными, а не показывать каждой мрази все тело.

Но скоро это кончиться, милая моя подруга. Вчера приизжал один важный господин, я видела его в гостинной, ему Эней Нельку свою показывал. Та, конешно, свой поганый характер показала, но тот, похоже, мужик правельный, себе на уме. Выдрисирует он эту мерзавку. Вот тогда мое сердце и порадуится.

Надеюсь, ты скоро порадуишь меня своими письмами, здесь так одиноко. Нужно навернае Седну выписать, я так устаю с этими поганками. Может, и ты бы приехала ко мне – мы бы показали им, как нужно вести себя в обществе.

До скорого свидания,

твоя Маргарита.

(Групповой портрет. Холст, масло, 120х85. На картине комната в доме Фелисии S. Свет падает справа, из высокого зарешеченного окна, неясно обозначая на кремовой стене рисунок штукатурки, поверху, ближе к потолку, по стене идет легкий неброский рисунок из стилизованных лилий и павлиньих перьев. На переднем плане пять фигур. Фелисия S. сидит свободно, откинувшись на спинку узкой резной кушетки, одна рука покоится на коленях, другая грациозно поддерживает голову. Поворот головы царственный, взгляд мудрый и внимательный, длинные русые волосы, переплетенные золотыми лентами, падают на плечи и колени. На ней легкая зеленая туника с алым поясом, на руках и шее – тяжелые богатые украшения с зеленоватыми камнями. Рядом с ней, слева на кушетке две девушки. Полноватая блондинка с застенчивым лицом обращается к миловидной шатенке. Волосы Паулины убраны цветами шиповника, на шее тонкий шелковый шарф, прикрывающий плечи и руки. Она одета просто, в свободное платье, подобранное складками под грудью. В руке, лежащей на коленях, пучок маков, другая поднесена к губам в стеснительном жесте. Подле нее Сильвия рассеянно слушает, подняв глаза на Помпея, стоящего над ними, чуть левее от центра картины. Юноша иронично улыбается, наклонив голову в сторону Фелисии. В его золотисто-медных волосах поблескивает обруч, в руках он держит исписанный листок бумаги, одежда на нем селестийского покроя, лиловая рубаха с пунцовой каймой у горла и вдоль коротких, от плеч, рукавов. Леонель сидит на подоконнике, правее Фелисии. Она живо обернулась, будто услышав шутку, на губах неуловимая, скользящая полуулыбка, игривый, озорной взгляд зеленых глаз. Тяжелые кудри заколоты любимым гребнем, в ушах серьги матери, тяжеловесные, древние. На ней платье похожего покроя, как у Фелисии, светло-сиреневое с сиреневой вышивкой понизу. В руках, непринужденно опущенных на колени, начатая вышивка с бордовыми ирисами. Подпись на обороте: Помпей, Сильвия, Паулина, Фелисия и Леонель, рисовал Кассий Вер, декабрь, год 860)