Дом на миндальной улице - Нелли Федорова

В один из таких вечеров я застал его в компании Северина Нолы. Они оба были крайне заняты, обсуждая какое-то дело, на столе лежали письма и бумаги, стояли открытые табакерки, откупоренная бутылка дорогого вина, остывшая посуда с закусками и нетронутое блюдо с фруктами. Увидев меня, он покровительственно улыбнулся и махнул рукой: «Эриний! Как вы кстати!» (Фамилию мою он постоянно произносил неправильно из-за того, что она начинается с тех же двух букв, что и название их столицы. Первое время я поправлял его, но он игнорировал эти поправки, с умыслом или без, не знаю) Я приблизился, приветствуя их. Придвинув ко мне блюдо с закусками и предложив вина, Клавдий обратился ко мне: «Вы весьма и весьма кстати пришли, друг мой. Мы с Нолой (все звания и должности ниже своей он опускал) решаем одно весьма важное дело, и нам не помешает еще одна разумная голова». Сенатор был весьма увлечен, щеки у него покраснели, глаза довольно блестели ― он не всегда был так подвижен и бодр и среди друзей, а уж в Сенате и подавно. Северин Нола же с равнодушным видом начал рассматривать свои ногти. Я знал, что он меня не любит, все, относившееся к Селестиде, вызывало у него стойкую неприязнь, а я казался ему невежественным дикарем из-за моря. К слову сказать, я относился к этому недалекому тщеславному вельможе с той же холодной отстраненностью. У Клавдия мы встречались довольно часто, но практически не разговаривали.

Тем временем Клавдий рассказывал мне с несвойственной ему живостью свое дело: «Не знаю как для вас, Эриний, но в нашей стране человеку важно иметь лицо. Особенно, конечно, в политике, в политике (утвердительно). Ведь политик обязан казаться идеальным, прочным, незыблемым, опорой, властью! (тон его голоса все повышался) Конечно, есть более важные параметры для соответствия, личные, там, качества (жест в сторону), уважение, вес в обществе, богатство, конечно… Но увы, помимо нравственного совершенствования и укрепления деловых связей, что для нас, политиков, первостепенное дело, приходится заниматься и прозаическими делами (уныло). У политиков тоже должна быть семья, причем образцовая семья. Наверное, вам уже известно про нашу несчастную госпожу Амаранту (Нола со знанием дела изучал резьбу серебряного подсвечника), мир ее праху… (пауза) Но бедная моя супруга не подарила мне наследника, а это для человека моего положения крайне важно (с претензией). И вот прошло уже достаточное время, и я пришел к выводу, что пришло время исправить это положение, это положение (утвердительно)». Он ненадолго прервался, пока служанка сменила блюда и принесла еще вина. Клавдий разлил его по бокалам и продолжил свою речь: «Но так как я человек занятой, занятой, мне некогда заниматься такими мелочными делами, я поручил своим хорошим друзьям найти такую девушку, которая бы могла стать хорошей женой, да. Вот письма, поглядите, друзья сошлись в оценке, считают ее подающей надежды, воспитанной. Кроме того она из хорошей семьи, что важно, со строгими моральными нормами, что нынче редкость, а значит, девушка не легкомысленная, ее чистота и здоровье не вызывают сомнений. Вот даже рисунок… держите… Мне кажется, вполне подходит. Вы что скажете?» Я мельком проглядел несколько писем, выхватив взглядом несколько замечаний – «дружелюбна, гостеприимна, хозяйственна… здоровый румянец, высокая грудь, широкие бедра… несомненно пригодна к материнству… старинного рода народа моря… политически выгодно получить…» С поданного мне портрета, выполненного мельком, не слишком опытной рукой, прямо и строго смотрела худая остроскулая девушка, с рысьими раскосыми глазами, маленьким ртом, пышной гривой перевязанных лентой волос. Несмотря на несовершенство письма, образ весьма живой и располагающий к себе. Лицо показалось мне знакомым. Я отложил бумаги на стол и поинтересовался, стараясь скрыть в голосе невольно возникшую насмешку: «Любезный сенатор, мне показалось странным, что никто из ваших друзей, описывая тем не менее, внешность и выгоды брака, не упомянул о ее личных качествах. Но ведь вы выбираете жену, а не осла, и эта женщина должна стать вашим другом и советником, а не рабочим механизмом, не правда ли?» Нола, до этой минуты сидевший угрюмо и молча, коротко хихикнул и с нескрываемой издевкой заметил: «Милый юноша, вы слишком неопытны в этом вопросе! Ваши представления о браке слишком идеалистичны! Женщины ничем не отличаются от скота ― такие же безмозглые нечистоплотные животные». Тут уж я не мог удержаться от ехидства, зная о некоторых его слабостях: «Возможно, если искать их на причале». Клавдий встрял, стараясь остановить надвигающуюся ссору: «Эриний, Нола прав ― вы слишком наивно полагаете о браке. О каких советах может идти речь, если голова женщин способна мыслить только о своей похоти, детях и украшениях? (с гордостью)И какая может быть дружба с таким ограниченным существом? Дружба может быть между равными, между людьми одного образования и положения… А какое образование у женщин? (иронично) Они не поддаются обучению (с уверенностью). Они не читают книг, а если бы и читали, то ничего бы не поняли. Нет, друг мой, вы сказали большую нелепицу, и я даже не буду пытаться ее вам объяснить. Может быть, когда вы станете старше, вы поймете, что мы были правы». Глуповатый взгляд сенатора и полный ненависти и собственного превосходства Нолы позабавили меня. «Что ж, в своей стране вы сами создаете для женщин такие порядки, – сдерживая иронию, отвечал я. – В Селестиде, скажу я вам, к женщинам относятся иначе, и это дает свои плоды. Так же умны, начитанны и умеют подать себя, как и юноши. Наши традиции предписывают обучать женщин в браке, чтобы она стала достойным помощником и другом. Что касается ваших замечаний, то позвольте заметить, при моей внешней молодости, возраст мой ей не соответствует. Я знал многих ныне покойных князей, и давно потерял счет сыновьям моих сыновей. Женат я был дважды, так что знаю, о чем говорю,» – с улыбкой закончил я, заметив как вытянулись физиономии моих собеседников. Конечно же, они не верили слухам о моем долголетии, о колдовстве и всем том, что за века пересказывали крестьяне, созерцавшие меня на башне моего имения. Я и сам не любил упоминать об этом ― куда как удобнее было играть роль современного молодого человека, чем пускаться в малоубедительные объяснения о магии и судьбе. Впрочем, порой это был удобный способ поставить на место зазнавшихся стариков и заносчивых мальчишек. Иные и впрямь считали меня сумасшедшим, но селестийцы и те, кто часто со мной имел дела, относились ко мне с должным уважением. Я не стану здесь более распространяться об этом, ведь вы сами знаете мою историю. А если нет, так спросите Феофана, которому вздумалось написать мое жизнеописание, и которому я и пишу эти наброски.

«Хвала Господу, что мы живем в Эосе, – с вызовом бросил Северин Нола. – У нас свои законы, и нет нужды унижаться перед какими-то бабами, доказывая свое превосходство». «Достоинство сильного человека не требует демонстрации. А доказывать свое превосходство перед кем-либо может только тот, у кого его вовсе нет», – ввернул я. Нола яростно сверкнул глазами, и Клавдий снова бросился нас разнимать: «Эриний, милый, вы нас неправильно поняли (заискивающе). Нола и правда иногда бывает слишком категоричен, но это все оттого, что ему ужасно не повезло с женой! Она ему ужасно отравляет жизнь, вот он и зол на них… Я просто имел ввиду, что женщина создана для дома, детей и постели, а для сердца ― друзья и работа… (с надеждой) В любом случае, ваш опыт несомненно помог бы нам, если бы вы завтра поехали с нами (с просьбой). Может быть, вы увидите в ней нечто больше, чем мы, и это будет очень важно для нас».

Разумеется, я не мог ему отказать. Я был в Эосе уже не первый раз, успел его понять и оценить, я не питал иллюзий, что эосские женщины так глупы и ограничены, как мне хотели показать. Я знал Эос не только с парадной стороны, я видел нищенскую портовую жизнь, и скромный быт среднего сословия, и достаток купцов и вельмож. Я знал о порядках и обычаях Эоса и от моряков, что часто засиживались в кабаке принадлежавшей мне деревни, где я часто бывал; и от проституток, за миску супа рассказывавших мне тайны местных работорговцев и насоливших любовников; и от кругленьких купчих, торговавших в лавках пряностями и тонким полотном. Все было вовсе не так однозначно и грубо, как показывали мне Гай Клавдий и Северин Нола. Одна лишь была правда, о которой упоминали все, от нищих до аристократов, одна эосская истина, от которой шло большинство пороков и с последствиями которой в виде жестоких традиций и бесчувственных обрядов боролись я и мои селестийские собратья в Сенате ― ничтожность и обесцененность человечьей жизни. Отсюда брали свои истоки и варварская работорговля, бесчинствовавшая открыто, и грабежи, насилия и убийства, с которыми боролись, пытая и казня на площадях, и то пресловутое и набившее оскомину на зубах бесправие женщин, по сути тех же рабынь, живого товара. О женщинах в те годы говорили очень много, все благодаря действиям эосской маленькой княжны, и того факта, что она должна была наследовать трон ― факт немыслимый, неслыханный, поднявший целую волну разговоров, мнений, сплетен и слухов. И, несмотря на то, что так часто на форумах и сборищах трясли грязным бельем, передавая из уст в уста примеры неслыханной жестокости, насилия и сломанных судеб, дальше разговоров дело никогда не шло. Общество упивалось чувством взъерошенной интимности и на словах соболезновало обреченным, но не было ни единого человека, кто в самом деле попытался бы разобраться в этом вопросе и помочь тем, о ком так часто говорили. Поэтому, когда представилась подобная возможность, я посчитал необходимым своими глазами увидеть весь этот обряд купли-продажи, увидеть ту, которой предстояло быть оцененной другими и по возможности узнать, так ли негативно воспринимает она свое положение, или же то, что представляется мне и селестийкам чудовищным, для нее вовсе не так дурно?