Неспящие - Аннелиз Вербеке

Целый день я шатался без дела. Мне было очень холодно и голодно, и я решил, что в такой ситуации воровство не возбраняется. В универмаге я украл на первом этаже ножницы, на три эскалатора выше срезал ими белые жетоны сигнализации с ядовито-зеленой куртки с капюшоном. Уродливей куртки я в жизни не помню, зато она была неприметная и теплая на вид. Геенна огненная должна быть милосерднее к тем, кто ворует такие ужасные шмотки!

Я выскочил на улицу и потом еще долго бежал. Стоило мне поравняться с полицейским, меня прошиб такой пот, что, скорей всего, из-за него он оглянулся в мою сторону. «Здравь желаю, мент!» — хрипло бросил я на ходу, мечтая про себя, чтобы он, не мешкая, прострелил мне голову этой своей штуковиной. Времени было ровно четыре. Но он, мне на счастье, то ли вконец обленился, то ли настолько отупел, что не в состоянии был задавать вопросы. Он пошел в другую сторону с выражением «фу, какая гадость!» на физиономии. Ему пришлось сосредоточиться на собачьем дерьме, счищать его с собственной подошвы. Дерьмо порой бывает очень кстати. Пока собаки гадят на улицах, еще не все потеряно!

Эта мысль меня развеселила, и следующая моя кража была обставлена еще круче. Я вошел в супермаркет, как переступает порог борделя только что выпущенный на свободу заключенный. В этой куртке оказалось ужасно много карманов, похоже, их специально для этого столько нашили. Я напихал в них невероятное количество упаковок семги, длинный багет и несколько бутылок вина — куртка даже не топорщилась. В ту минуту, когда я нацелился на киви, предположив, что в каждый нагрудный карман их войдет по две штуки, кто-то похлопал меня по плечу.

«Ну всё, — подумал я, — вот и охранник-невидимка. Жаль, чуть-чуть не успел!»

Вероятно, я еще мог попытаться скрыться, но я и так всю жизнь от кого-то бежал. Поэтому я просто повернулся к нему и вложил фрукты в его протянутые руки. Мерзавец молчал, видимо желая подольше растянуть этот неприятный момент, чтобы я уставился на него грустными глазами собаки. Я так и сделал. Передо мной стоял пират в черной повязке и костюме от дорогого портного. Он буравил меня своим единственным глазом. Пират поместил киви на полку, где-то между сладкими вафлями и кексами «Мадлен», по-отечески потрепал меня за подбородок и сказал: «Бенуаша, long time no see[35], братан! Что с тобой?»

Удивительно, как это Стан меня узнал?! Позднее он уверял, что ни минуты не сомневался, что это я. Он ни словом не обмолвился о краже, на которой меня застукал. Вежливо отворачивался, пока я, неуклюже топая за ним, моим старым другом, смущенно вытрясал из куртки семгу, длинный багет и вино, клал их обратно на полки по пути к кассе. Он относился к той породе людей, которых годы красят. Его руки и ноги, в юности костлявые, теперь были покрыты мышцами, цвет лица свидетельствовал о его хорошем здоровье, костюм пах химчисткой. Мы вошли в ресторан крупного отеля и сели за столик у окна. Когда он сказал, что собирается за меня заплатить, я начал осторожно возражать.

— Ну, Бенуаша, не спорь! Угощение — это не вопрос, ведь это мой собственный отель! И не единственный, by the way[36].

Я поглощал морские гребешки непринужденно и старался даже не смотреть на его бутерброд. Лишь покончив с «Пуар Бель Элен»[37], я почувствовал, что более-менее сыт и способен разговаривать.

— Ну рассказывай, рассказывай! — подбодрил меня он.

Приукрашенная версия моей биографии начиналась с мамы и ею же заканчивалась.

— Эх, братан, братан! — растроганно произнес он. — Ну ладно, хватит, молчи, не то я вконец расстроюсь. Жизнь — дерьмо, старина! И если ты с детства был не такой, как все, ты это быстро мотаешь на ус. Уж мы-то с тобой это усекли в нашей школке, ты со своей маманей, а я с моим глазом.

Я с неприкрытым любопытством рассматривал его глаз, возможно, поэтому он прочел мои мысли. Он сдвинул набок повязку и как можно шире растянул веко, в которое был вставлен стеклянный шарик.

— Он тут, на месте, и, как всегда, ни черта не видит, — пошутил он, указывая на шелковую тряпочку на резинке, которая болталась в хлебе. — Я эту дрянь только ради баб ношу.

— Я никогда не считал, что тебя это портит, — сказал я.

— Ты нет, что правда, то правда.

Он думал ухватить меня за плечо, но не смог. Я с готовностью подставил ему плечо. Он крепко в него вцепился. Мы оба засмеялись.

— Только не позволяй, чтобы жизнь гадила тебе на голову, старина, — сказал он опять совершенно серьезно. — Ты не должен все проглатывать. В случае чего, умей оскалить зубы или показать задницу! Я объездил весь свет, денег у меня как грязи, имел самых красивых телок, только чтобы себе самому что-то доказать, — это я-то, с моим-то глазом! Ты должен научиться брать жизнь за жабры!

Он разлил по бокалам остаток вина и заказал новую бутылку.

— Это хорошо, когда у человека есть взгляды на жизнь, — от души похвалил я его.

— Без этого нельзя, — произнес он немного растерянно и сделал еще один большой глоток вина.

Я смотрел на его кадык, пока он пил, и пришел к выводу, что мне он и вправду очень симпатичен. Должен признаться, что я все время испытывал что-то очень похожее на удовольствие.

— Приходи ко мне, Бенуа. Пойдешь работать ночным портье — тебе это о чем-то говорит?

Мне это очень о многом говорило. Я был ночным портье уже много лет, причем совершенно бесплатно.

— У того парня, что сейчас у нас администратором, синдром хронической усталости. Утром мне приходится его будить, это просто кошмар! Я придумаю для него что-то еще. А ты будешь ночевать в гостинице, идет? Черт побери, соглашайся! Как же я рад снова тебя видеть!

При других обстоятельствах я бы отказался — от недоверия, что на меня вдруг нежданно-негаданно свалилась такая удача. Но стеклянный шарик, который в эту минуту прокатился по моей салфетке, заставил меня изменить решение. Я поймал его и с улыбкой протянул Стану. На этот раз он не сразу вставил его в глазницу. Вначале он решительно повернулся ко мне в профиль. Сквозь темный колодец с розовыми краями я заглянул в его башку. И увидел в ней только хорошее.

Мои ночи снова стали бессонными. Они состояли из отрезков коридора, холла и наружной двери, которые были видны на телеэкранах, расположенных над стойкой. За стойкой сидел я в качестве администратора и ночного портье. Я был в костюме и со стрижкой. Это было немного странно.

Однажды появилась стильная интеллигентная пара, оба обеспеченные и слегка навеселе, — они вдвоем подошли ко мне. Женщина перегнулась через стойку и, хихикая, попросила ключ от номера, тем временем мужчина, ухмыляясь и с выражением немого удивления на лице, поглаживал ее зад. Да здравствуют внебрачные связи! Завтра утром к ним, разумеется, снова вернутся сомнения и угрызения, но хотя бы сейчас им хорошо. Кто ночью спит, тому не понять, чем свет отличается от тьмы. Кто ночью спит, тот меньше боится дня, и это тоже правда! Я вручил им ключ от их временного рая со словами: «Спокойной ночи?» Они заметили в моей интонации вопрос и в ответ что-то пробормотали. На одном из экранчиков я видел, как они весело шагают по коридору. Она никак не могла попасть ключом в замочную скважину. Он попытался сделать стойку на руках, но вовремя сообразил, что после своих двадцати изрядно потолстел. Он сам открыл дверь и расстегнул на ней лифчик.

Больше в эту первую ночь ничего примечательного, можно сказать, не произошло. Хрустальная люстра начинала тихонько раскачиваться из стороны в сторону, если я очень долго на нее смотрел. В четверть пятого на мой письменный стол села крупная ночная бабочка. Этот мотылек, похоже, упорно не желал лететь на свет, в отличие от своих собратьев, которые разбиваются насмерть об уличные фонари или сгорают в пламени свечи. Данный мотылек косил под смятую бежевую бумажку. Я прикрыл его ладонью и, взяв двумя пальцами, собирался выбросить в мусорное ведро. В этот момент он сильно затрепетал, давая понять, что он живой. Я посадил его на свою левую ладонь и стал ждать, когда он улетит. Бабочка не шевелилась, позволяя себя разглядывать. Меня весьма удивили ее размеры и странные крылья, похожие на зазубренные очистки карандаша с красной обводкой грифеля. Я поднес насекомое ближе к глазам и не мог отделаться от ощущения, что оно на меня смотрит. Я улыбнулся мотыльку и почувствовал себя полнейшим идиотом. Если появление ночного мотылька подарило мне иллюзию встречи с другом, это могло свидетельствовать лишь о том, что мое одиночество стало непомерным. Я снова посадил его на письменный стол и уставился на экраны.

В полшестого незаконная парочка стала прощаться у двери своего номера. Это было трудное прощание, и они потратили на это немало времени. Он гладил ее по руке. Она немного всплакнула, потом повернулась и пошла прочь. Но перед самым выходом из гостиницы она едва заметно мне кивнула. Подбородок у нее дрожал.