Неспящие - Аннелиз Вербеке

— Мне еще нужно за хлебом, — сказала она после долгой паузы.

— Значит, пойдем за хлебом, — отозвалась я, потому что хотела побыть с ней подольше и еще потому, что не решалась сказать, что хлеба и так хватает. Потому что ей хотелось в город. И мне тоже.

Я какое-то время избегала центра города, болталась по окраинам, как прилипают крупинки сахара к краям коктейльного стакана. Но в тот день я втолкнула Ольгино кресло в двенадцатый трамвай, уже зная, на какой остановке мы сойдем. Мы будем двигаться в сторону центра, но спешить нам необязательно. Приятно было видеть, как она едет в трамвае: сдвинув колени и глядя в окно, старая девчушка, старавшаяся охватить взглядом всю улицу. Ее взгляд перебегал туда-сюда и задерживался лишь на палатках с картошкой фри.

Какой-то вежливый пассажир помог нам выйти из трамвая. Был такой особенный день, когда даже первый встречный пассажир старается показать себя с лучшей стороны. Возможно, солнце и голые ножки были причиной того, что люди на улице друг другу улыбались. Впервые за долгое время у меня возникло чувство, которое можно назвать мечтой о мюзикле: радостное, слегка безмозглое стремление говорить с ближними на языке арий, петь хором о том, что все не так уж страшно, подтвердить это «каденцией» из абсолютно синхронных танцевальных па, которая завершилась бы общим гигантским прыжком или шпагатом. И разумеется, все вместе: официанты, таксисты, рабочие на лесах, бабульки и дедульки, продавщицы, сельские сумасшедшие и транспортные регулировщики. Возможно, по ходу действия я, словно быстрый паук, исчезну в одной из башенок и за мной будет виться звездный серебристый след. Я заберусь на самый верх и скроюсь под плащом-накидкой, оставив за собой лишь облачко. А те, что внизу, откроют рот от изумления и встанут в круг, внутри которого я вскоре снова возникну как ни в чем не бывало. Как бы это было здорово!

— Почему мы стоим? — спросила Ольга.

Мы пришли на улицу, на которой жил Бенуа. На первый взгляд, там ничего не изменилось. За стеклом кондитерской по-прежнему красовалась табличка «Ваш кондитер сейчас наслаждается жизнью за границей». Этого кондитера я никогда в жизни не видела. Одно из двух: либо ему за границей безумно понравилось, либо он уже просто умер.

— Закрыто, — сказала я. — Придется поискать другую булочную.

Но Ольге уже расхотелось покупать хлеб, ей захотелось картошки фри. Я повезла ее в закусочную на противоположном конце улицы, но на полпути остановилась. Я бросила взгляд на третий этаж столь знакомого мне дома и вся задрожала. Рамы без стекол, а под ними, словно стрелы, тянулись вниз черные полосы.

— Тут был серьезный пожар, — сказала Ольга.

Я поспешила перевезти ее кресло на противоположную сторону. И здесь все в таком же запустении. Почтовый ящик консульства Мавритании был доверху набит рекламой, как, впрочем, и ящик Бенуа. Ольга достала из пачки «Макрогазету» и стала ее с интересом просматривать.

Я дрожащими пальцами нажала на его звонок. Молчание. А чего я, собственно, ждала? Что он живет с окнами без стекол?

— Никого дома нет, — подвела черту Ольга, не отрывая глаз от объявлений о разных рекламных суперакциях.

С самого нашего разрыва Бенуа не выходил у меня из головы. Я гнала от себя прочь воспоминания о нашей несостоявшейся близости. Но он упорно возвращался — человек, который однажды вечером танцевал со мной в «Спорт-кафе». И поскольку мое желание осталось неудовлетворенным, оно росло и крепло, едва не взрываясь, под бременем жестокой и острой тоски.

— Попробуй позвонить соседям, — рассеянно пробормотала Ольга.

Мне повезло: рядом со мной находилась постепенно теряющая разум женщина и она за меня думала.

«Де Хитер, Вон, Ахиб».

— Да, слушаю!

В семействе Вон снова был трам-тарарам, и хозяин дома, видимо, вложил в краткое приветствие весь свой накопившийся стресс.

— Здравствуйте, менейр Вон, вы меня не знаете, но я вот подумала: а вдруг вы можете мне помочь?

— Вы хотите сказать — деньгами?

— Нет, это касается вашего соседа и пожара в его…

— Мы тут совершенно ни при чем! — прорычал он и бросил трубку.

Я нажала на соседний звонок, но Ахиба дома не оказалось. Де Вахтер и Ван Кигелхем тоже не откликались. Зордана что-то бормотал по-венгерски с немецким акцентом. Дебаре только что вернулся из отпуска, и у него, по его признанию, вопросов было не меньше, чем у меня.

Я перебирала причины, в которые сама не верила. Возможно, ею стала свечка, или булькающая на плите кастрюля, или, скажем, молния. Впрочем, я понимала, что короткое замыкание в бессонном мозгу Бенуа — объяснение гораздо более вероятное.

Я стерла со лба липкий пот и, полная сомнений, уставилась на сверкающие колеса Ольгиного инвалидного кресла. Когда я перевела на нее глаза, я заметила, что она озабоченно хмурит брови:

— Магда, ты вся бледная от голода. Пойдем чего-нибудь поедим.

Я откусывала понемногу от своего вегетарианского бургера. Ольга напихала за щеки картошку и кусочки запеченного мяса с соусом и майонезом и, сосредоточенно пережевывая пищу, смотрела на меня серьезным взглядом.

— Соус хороший, а вот картофель из замороженного полуфабриката, — прошамкала она с набитым ртом.

Я кивнула, продолжая ломать голову над тем, где мне искать Бенуа. Мое внимание приковали тупые рекламные речевки, от которых не было на стене живого места. Рядом с призывным «Мясное рагу — это у-у-у!» и «Сосиски сочные, с виду непорочные» была прикреплена небольшая школьная доска, на которой от руки было написано: «Свежие персы получите сзади». Я улыбнулась при мысли, что Бенуа это объявление тоже наверняка показалось бы забавным.

От еды в Ольгином мозгу наступило просветление.

— Как найти пропавшего? — спросила я.

— Живого или мертвого? — ответила она вопросом на вопрос.

Об этом я не подумала. Я исходила из того, что он жив. Но смерть ведь потому всегда так поражает, что мы не верим, что человек умер. И хотя что-то неясно мне подсказывало, что он и вправду жив-здоров, легко могло оказаться, что он в буквальном смысле превратился в дым и исчез. Мне стало плохо. Я бы с удовольствием сейчас заплакала, но выяснилось, что слез у меня больше не осталось. Так я сама себе и сказала: «Слез больше не осталось» (строчка из шлягера). На меня напала одышка, правда не очень серьезная, — вряд ли кто-нибудь что-то заметил. Главное было то, что я снова смотрела на себя со стороны, по привычке, словно издалека.

Ближе к вечеру я ввезла Ольгино кресло в трамвай и мы тронулись в обратный путь. Она заснула и проснулась уже в больнице. Там многие здорово разозлились из-за того, что я похитила пациентку, в том числе полицейский, которого по этому поводу вызвали. Мне это было до лампочки. Мы с Ольгой на прощание успели пожелать друг другу спокойной ночи. Медсестра повезла ее в кресле назад в палату. Ольга подняла глаза и бегло сказала по-французски: «Je veux jouer dans le jardin avec elle»[34]. И кивнула в мою сторону.

* * *

Мамин город показался мне безлюдным и запущенным. Я шел из центра по дорожке из растоптанных упаковок от гамбургеров. Судя по старым афишам на обеих сторонах улицы, Чип-энд-дейлы три дня назад довели до оргазма клиентов казино. Интересные сведения!

На кладбище я тщетно искал ее могилу. В отрочестве я просиживал целыми ночами на холмике над ее могилкой, уронив голову на руки, при свете полной луны, как герой на обложке книги Мало «Без семьи». Она когда-то мне ее подарила. Поначалу я еще мог вообразить, что она шепчет мне что-то из-под земли, хоть и не разбирал слов. Но потом мне стали лезть в голову черви, и я перестал ходить на кладбище. В том, что я сегодня не сумел найти ее могилу, кроме себя, винить мне было некого.

Я взобрался на дамбу, вдоль которой шли ряды блочных домов с уродливыми глазницами окон. Я перевел взгляд с неба на наше морюшко. Солнце поступило наоборот. Денег и документов у меня не было, а побираться мне не хотелось. Кроме того, привлекать к себе внимание казалось мне нежелательным.

Ворота утра были уже широко распахнуты, и на дамбу стали выползать первые фланеры. У меня за спиной кто-то открыл окно и швырнул наружу корки засохшего хлеба. Их подхватила самая проворная чайка. На нее с криком накинулась товарка. Словно чтобы еще больше разозлить остальных, первая чайка с трофеем в клюве вычертила над водой на виду у всех широкий круг: «Пусть кудахчут себе сколько угодно, добыча-то моя!»

Ко мне, неловко подпрыгивая, подошел хромой голубь, грустно клюнул сигаретный окурок, затем отбросил его в сторону. Мы обменялись понимающими взглядами и снова стали смотреть на море. Несмотря на значительную примесь запаха гниющего мусора, в воздухе пахло йодом. Кто-то раньше мне говорил, что от этого бывает очень крепкий сон. Благодаря йоду, содержащемуся в воздухе, целые орды детей укрепили свои легкие. Но теперь моя мама была мертва, от ее копии я удрал, а та, что умела усыплять меня своими считалками, отказалась следовать за мной, признав себя сумасшедшей. Теперь мне придется попрощаться со сном навсегда. Мои промерзшие кости напоминали мне о каждом отрезке испорченной киноленты моей жизни — творении пьяного режиссера, без понятия о хронометраже, который испоганил затянутыми кусками отдельные светлые эпизоды. Видите ли, ему было лень переписывать сценарий, а гордость не позволила отправить всю эту чушь в мусорную корзину! Не режиссер, а ходячее недоразумение с сомнительным чувством юмора! В довершение всего ему зачем-то понадобилось играть в этой киноленте главную роль.