Разведывательная деятельность офицеров российского Генерального штаба на восточных окраинах империи во второй половине XIX века (по воспоминаниям генерала Л. К. Артамонова) - Сергей Эдуардович Зверев

лучших учеников знаменитого нашего стратега и вождя генерала фон Мольтке. Я знаю твердо, что в будущем предстоит великая война Германии и всех ее сторонников с вашей великой славянской державой. Готовитесь ли вы к этому? Отдаете ли себе отчет о неизбежности войны между вашим государством с германскими армиями? Вот почему я счастлив хоть раз в жизни повидать русского офицера Генерального штаба и услышать из уст его откровенный ответ на мучающие меня вопросы.

Затем генерал ф[он] Богуславский рассказал, как ф[он] Мольтке подбирал себе сотрудников, как их строго и долго испытывал и учил.

– Однажды, разбирая их решения на периодические задачи о войне на разные фронты с соседями, ф[он] Мольтке очень похвалил мою работу. При решении таких задач соблюдалась строгая секретность и изолированность каждого из нас в работе: никто не знал о работе соседа, занимая совершенно изолированную комнату и не сообщаясь ни с кем. Работа подписывалась только номером, под которым лишь ф[он] Мольтке был известен ее автор. При гласном разборе таких задач в присутствии нас, его сотрудников, а часто и лиц высшего командования в армии, никогда не назывались авторы. Поэтому критика со стороны ф[он] Мольтке была строга и откровенна: все ошибки отмечались беспощадно и очень редко мы слышали похвалу. Но вот такой похвалы удостоилась моя работа. В заключение разбора ф[он] Мольтке нам сказал: «Мы, немцы, гордимся нашей железной организацией, выучкой и дальновидностью в своих планах, предусматривая до мелочей всевозможные случайности. Да, я согласен в тем, что мы серьезно и методично относимся к военному делу и вопросам возможных войн нашего государства. Но мы по природе тяжелодумы и ненаходчивы. Меня глубоко смущает мысль о предстоящей и неизбежной войне с нашим великим восточным соседом – славянской Россией. В этой загадочной стране и из среды славянского народа может явиться вдруг гений, который опрокинет всю нашу систему и разгромит наши силы» Вот это мнение моего дорогого и высокочтимого военного учителя генерала ф[он] Мольтке вызывает у меня с тех пор самый острый интерес к вашей стране и ее армии, а главное, понимают ли у вас о необходимости великой войны в будущем с германским государством и готовятся ли к такой войне армия, – закончил разговор генерал ф[он] Богуславский.

Он, между прочим, рассказал к[апитану] Колюбакину, что ф[он] Мольтке любил иногда рассказывать о своей временной службе в Турции, куда его пригласили в качестве военного эксперта. Фон Мольтке, еще будучи полковником, посетил Малую Азию и приграничную с Россией полосу местности. Здесь его внимание остановила замечательная по своему значению и неприступности Зивинская позиция. Он отметил ее в своих мемуарах и добавил свое мнение о ее неприступности, сказав следующее: «Едва ли в мире найдется такой дурак-полководец и такая безгранично послушная, безумно храбрая армия, чтобы попытаться штурмовать с фронта эту неприступную позицию».

«К сожалению, – сказал г[енерал] ф[он] Богуславский к[апитану] Колюбакину, – во время войны 1877–1878 гг. с Турцией в русской армии нашелся и такой генерал, и такая безумно храбрая армия, которые атаковали прямо в лоб Зивинскую позицию с огромными потерями для себя»[30].

Рассказав мне все это, наш консул на прогулке посоветовал мне очень внимательно относится к встречным на важнейших доступах к Эрзеруму позициях, обязательно исследуя возможность обхода их с флангов. После полудня наш консул своей свитой и значительным местным конвоем уехал по дороге в г. Ван.

Я собирался выехать тоже в этот день, но ко мне пришел смущенный переводчик и тихо сказал, что нам паспортов бим-баши Ахмед-эфенди не выдает, ссылаясь на то, что ему необходимо навести о нас справки, так как мы едем не с русским консулом, а совершенно самостоятельно и в другую сторону. Переводчик отметил большую холодность и подозрительность начальника турецкого пограничного кордона. Он долго допрашивал переводчика о моей личности, профессии и значении в России и совершенно не удовлетворился сведениями, какие ему сообщил о всех нас переводчик. Положение мое начинало становиться затруднительным. Я решил не подавать виду, что обеспокоен задержкой и беззаботно сказал переводчику: «Хорошо, подождем; покорми только лошадей, да, кажется, их надо перековать». Переводчик, видимо, успокоенный, ушел выполнять мое приказание.

Но сам я был далеко не так спокоен и, оставшись один, тщательно спрятал в двойной подошве запасной обуви мои карты исследуемого района.

Наступила ночь. Никто к нам не заходил весь день. Люди мои обратили, однако, внимание на то, что два вооруженных <нрзб> дежурили и днем, и ночью около нашего домика. Стемнело. Я лег в дымной и курной, полуврытой в землю сакле на свой войлок с тяжелым сердцем и тревожными мыслями.

Около 11 часов ночи ко мне с переводчиком довольно шумно и властно вошел бим-баши Ахмед-эфенди, разбудил меня и сказал холодно:

– Вот случай доказать лучше всяких справок, что ты действительно доктор: заболел у меня грудной ребенок и кричит всю ночь. Жена просит помочь больному ребенку.

Я тот же час встал, зажег свечу в своем походном фонарике, вынул из хурджим изящный чемоданчик с клеточками для лекарств, инструментами и перевязочным материалом и все это развернул медленно и торжественно. Расспросив о заболеваемости ребенка все подробности и зная, что детей здесь держат в холодных саклях полуголыми, я достал фланелевый бинтик и объяснил, как забинтовать животик ребенку. Затем, достав капель доктора Боткина[31], я на целую мензурку прокипяченной дистиллированной воды, опустил только две капельки, тщательно стеклянной палочкой все размешал и вылил в чистую бутылочку. Подавая это лекарство и бинт, я посоветовал ребенка сейчас не кормить, а, забинтовав ему не туго, но тепло животик, давать ему этого лекарства на конце чайной ложечки по несколько капель только тогда, когда будет очень сильно кричать.

Василий Александрович Гейман

Ахмед-эфенди серьезно меня выслушал, переспросил и ушел. Я после того лег и крепко уснул до утра. Когда я проснулся, переводчик мне доложил, что Ахмед-эфенди просил позволить войти.

Я быстро оделся и принял его. Он с радостной улыбкой сообщил мне, что, когда жена забинтовала ребенку осторожно животик и дала две-три капли лекарства, ребенок успокоился; только еще раз пришлось повторить лекарство, так как ребенок совершенно спокойно спал до утра. Сейчас он не кричит и хорошо принял материнскую грудь. Я искренно порадовался этому известию, так как совершенно серьезно стремился к тому, чтобы оказать действительную помощь, памятуя хорошо все наставления бывалых и опытных в обращении с туземцами моих врачей-учителей в госпитале. Да и сам я немало читал об уходе за маленькими детьми и наблюдал это