Шторм Z. У вас нет других нас - Даниил Юрьевич Туленков

едем.

В грузовике тесно и жарко. Сидим, как селёдки в бочке, друг на друге.

Гуфсиновский воронок вспоминается как такси бизнес-класса.

Общественность ропщет.

Мат и проклятия в адрес Минобороны густо заволакивают кузов. Мат сыпется в адрес друг друга за отдавленные ноги, за случайные прилёты локтем по лицу. На ухабах всё подпрыгивают в воздух, валятся друг на друга. И это при том, что все в броне, в красках, с оружием в руках.

Едем долго.

По дороге КамАЗ ломается.

Передок уже близко, слышится канонада.

Всех выгружают, с вещами. В кучу сбрасываются вещи, мы рассыпаемся по ближайшим кустам, прячемся от возможного появления дрона.

Водитель ковыряется с машиной, что-то чинит, грузимся обратно.

Я уже в кузове понимаю, что потерял штык-нож. В учебке его не было, как крепить, я не знаю, прицепил как-то криво к ремню, и он сорвался у меня в кустах.

Тронулись.

Снова едем, машина сворачивает с дороги в лесополку, команда на выход.

Снова все вещи в одну кучу, снова рассредоточиваемся по кустам, машина уходит, мы получаем команду собирать вещи небольшими группами, не толпиться и рассредоточиваться по лесополосе.

Всё, мы приехали в пункт своей временной дислокации.

Здесь мы начинаем потихоньку обживаться, окапываться. Но уже днём приходит приказ перемещаться в другую лесополку.

Собираем вещи и тащимся в другое место, за километр отсюда. Все разом тащить невозможно, часть вещей я оставляю на потом.

Возвращаюсь за ними и понимаю, что у меня уже украли спальник.

— Сука, крысы ебаные. — У меня нет других слов, потому что ближайшие дни я буду спать на голой земле.

Товарищ с лагеря отдаёт мне свою гражданскую куртку (тут многие тащат с зоны огромные баулы, набитые вещами. Все это будет утрачено и выкинуто в ближайшие дни, но пока что пыхтят и тащат), на ней я и буду спать сегодня вечером.

Окопались кое-как, прошёл день.

Стреляют вдалеке, по нашей лесополке прилётов нет. Беспокоит больше танк, работающий неподалёку, боимся, что будет по нему ответка, а достанется нам. Но Бог милует.

Между тем жрать нечего. Воды нет.

Сухпай привозят на второй день, по одному на три дня. Воды нет. Неподалёку болотце зелёного цвета, берём воду оттуда, в сухпае есть таблетки дезинфицирующие, спасаемся ими.

Командиры похохатывают:

— Вот вам не похуй после лагерной баланды. У вас желудки гвозди переварят.

У меня да, а кто-то дрищет с этой воды.

По ночам идёт артиллерийская перестрелка. Мы лежим, глядя в звёздное небо, а над нами летают снаряды: русский туда, украинский отсюда.

Мы размещены фактически прямо перед позициями нашей артиллерии.

Как блаженные, не понимая, что к чему, мы веселимся, шутим, окапываемся.

Ничего не страшно. Все воспринимается не всерьёз.

Дичайшие вещи, от которых у меня сейчас волосы дыбом бы встали, тогда воспринимались на должном: мол, так и надо.

Утром следующего дня до нас доносится трескотня стрелкового боя. Где-то рядом. Стрекочут автоматы, потом пулемётная очередь.

Вот оно… Сразу же проходит лёгкое, беззаботное настроение. Появляется тревога.

Предчувствие первого боя. Мысли о том, что он может стать и последним.

Вечером объявляют боевую тревогу. Команда выдвигаться на позиции. Ну, вот и пришёл этот час…

Сердце стучит, в горле пересохло, волнение дикое, тревога, ноги ватные.

Собираюсь, надеваю броник, каску, хватаю автомат.

Гуртом, как стадо баранов, толпой бредем по тропинке куда-то туда, где трещат автоматы. Командиров нет, они где-то уже там, впереди. Взводы и отделения перемешались.

Заходим в соседнюю лесополосу, рассасываемся по ней всё так же, неорганизованно, без команд.

Враг где-то там, впереди.

Сейчас мы его атакуем и покажем чудеса храбрости и отваги. Пусть мы ещё не обстреляны, возьмём духом.

Впереди, разумеется, не враг, а наши солдаты в окопах. Именно их мы сейчас идём громить и бить.

Слава Богу, пока что ещё никто не стрелял.

Оттуда бежит офицер, машет руками:

— Стой! Стой, блядь. Вы кто, нахуй? Вы куда?

Если бы вместо ответов на русском языке мы бы издали что-то вроде бееее… мееее…

Ну, примерно тот же уровень информативности был бы, но зато более ярко и красочно.

По существу.

Как-то нашли наших командиров, утрясли ситуацию.

Нас начали заводить в окопы.

В окопах паника и ужас:

— Блядь, ебаны в рот, рассредоточивайтесь! Вы какого хуя столпились? Щас птица срисует, наведёт арту, нам всем пизда!

Все в полном шоке от нашего появления.

Как-то с грехом пополам нас рассаживают по окопам.

— Только ради бога, пацаны, не шароёбьтесь. Сидите тихо.

— А где хохлы, откуда пойдут?

— Какие хохлы, блядь?!! Впереди ещё одна линия наших окопов.

— А хохлы где?

— Да я ебу, что ли, где хохлы? Спят они уже, блядь. Впереди поле там, они хуй поели, что ли, через поле на окопы бежать? Угомонитесь, блядь.

С позиций возвращается наш танк. Он должен пройти через нашу линию, это нормально. Но наш штормовский гранатометчик впадает в экстаз:

— Танк! Танк! Танк!

Хватает РПГ и бьёт по нему.

Стрелять он толком не умеет, понятное дело, выстрел уходит куда-то в сторону Марса. Контрабасы, в чьи окопы мы завалились, как стадо баранов, отбирают у него «шайтан-трубу» молча, со злостью бьют.

Мы отбиваем его, оттаскиваем в сторону.

Всё молча, без криков, с пыхтением и кряхтением.

Гранатомётчик перепуган, по лицу его течёт кровь, его тащат за лямки бронежилета куда-то вглубь окопов, парни, кто покрепче, встают между разъярёнными контрабасами и ним.

Как-то всё утрясается.

Между тем командир нашей роты командует отход.

Зачем мы сюда пришли и что от нас хотели, непонятно.

Командира никто не слышит. Он удаляется в окружении своих оруженосцев, шнырей и командиров взводов. Мы, предоставленные сами себе, ещё час тусуемся на позициях, любуясь звёздным небом, а потом, устав ждать у моря погоды, по двое, по трое, передавая информацию друг другу, начинаем выползать из окопов и в кромешной тьме, падая, спотыкаясь, пробираемся назад в расположение.

На следующий день командир объявляет, что пятнадцать человек из нашей роты передаются в распоряжение другой части, в группу эвакуации раненых. Я попадаю в этот список.

«Ну и слава Богу», — думаю я.

Вчерашний бардак не вызывает у меня оптимизма, я с облегчением покидаю свою роту, прощаюсь с ребятами, с которыми прилетел сюда, прошел учебку. Думаю, что больше мы не увидимся.

Перед уходом разживаюсь спальным мешком. У нас уже есть первые дезертиры, спальник одного из них передаётся мне.

Отлично, думаю я, выдвигаясь в путь.

На самом выходе из лесополосы начинается артобстрел. Хохлы наконец-то вычисляют наше расположение и начинают по нему работать. Точь-в-точь как