Шторм Z. У вас нет других нас - Даниил Юрьевич Туленков

хотя бы понимаешь, что тут он ничего тебе не сделает. Тут они тебя не достанут. Ни танк, ни кассетка, ни камикадзе.

Тут уже надо просто сидеть до вечера, а потом под прикрытием сумерек, часов в семь, идти дальше.

Нервное напряжение спадает, я немного расслабляюсь и вот только сейчас понимаю, до какой степени я устал.

Закрываю глаза. До семи ещё есть три часа, и можно попытаться вздремнуть.

Впереди у меня блуждания в темноте по южной части Н-ки, ночь в заброшенном доме, завтра весь день я проведу на пункте эвакуации, а вечером, через сутки то есть, рвану наконец-то из этого села на первой же залётной «буханке», сидя верхом на мешках с трупами наших солдат, чтобы они не выпали из машины через сломанные двери.

Поздно ночью я уже буду в расположении своей роты. Сильно уставший, но живой и здоровый, правда, попахиваюший двухсотыми.

Эта история станет крайней перед длинной передышкой, продолжающейся по сей день.

По возвращении я узнаю о серьёзных кадровых перестановках в нашем подразделении. «Старики» из весеннего набора, отслужив положенные полгода, убыли в Ростов. Им на смену пришёл наш набор, заняв все освободившиеся вакансии. На административно-хозяйственную работу был переведён и я, что, собственно, и дало мне возможность набросать цикл этих заметок.

Я не знаю, сколько продлится моя спокойная жизнь. Дай Бог, чтобы подольше. Но, скорее всего, вернуться на передок мне ещё придётся. Так думаю. Тем не менее передышка эта была мне на руку, и каждый день сейчас работает на меня. По мере приближения зимы снижается активность боевых действий. Поэтому оказаться на передке в декабре — это не то, что в августе.

Там уже всё попроще.

XII

В Н-ке во время очередного обстрела я увидел в проём в стене, как по дороге бежит фазан.

Низко, как человек, пригибаясь к земле, закладывая зигзаги, не понимая, куда метнуться.

Сзади трещали кассетки.

Фазан, слыша их, подпрыгивал и снова бежал. Он даже не пытался взлететь. Он даже не пытался раскрыть свои крылья.

Мир перевернулся.

Всё в этом безумии, сотворённом войной, поменялось местами.

Несколько минут назад в поле, в стороне от дороги, на высоту третьего этажа взлетело полчеловечка, взмахивая ручками, будто крылышками.

А по дороге, проложенной людьми, бежала, как человек, перепуганная птица.

Я равнодушно и бесстрастно наблюдал за полётом куска человеческой плоти.

Но мне было стыдно перед перепуганной птицей. Было стыдно за то, что я человек.

Стыдно за то, что, если бы даже я мог разговаривать на её языке, я бы всё равно не смог объяснить этой птице, зачем мы это всё делаем.

Людям смог бы.

Во всяком случае, попытался бы.

А перепуганному фазану, бегущему по дороге, даже не стал бы пытаться.

Не смог бы я ничего объяснить контуженому и глухому коту, которого наши ребята привезли с одного из выездов. Брошенным собакам, которые научились полностью копировать поведение людей при обстрелах. Они ложатся на землю и вжимаются в неё, когда слышат свист. За ними стоит по возможности наблюдать, когда они рядом. В отличие от человека, собака слышит «польку». Во всяком случае, она раньше распознает её шелест.

Не знаю, что бы я смог объяснить посечённой кассеткой кошке. Она попалась мне на дороге вдоль лесополки, в стороне от населённого пункта. Что она здесь делала, непонятно. Охотится кошкам есть на кого, не выходя из дома. Эту зачем-то понесло в лесополку, и там же её посекло кассеткой. Она выползла на дорогу, к людям, и на её обочине умерла.

Люди придумали сраные кассетки, погубившие её, но смертельно раненное животное всё равно ползло к людям.

Вы придумали это говно, так вы и спасите меня.

Спасите меня.

Спасите.

Не спасли, и она умерла на обочине дороги.

А люди шли мимо, равнодушно смотря на кусок окровавленной плоти.

Какая-то кошка.

Действительно, каждый день уносит жизни людей с той и другой стороны.

И невозможно требовать от людей сострадания к какой-то кошке.

Но сострадание это всё равно есть.

И оно периодически находит выход. Выплескивается из-под бронежилетов и касок, прорывается сквозь коросту огрублённых и притуплённых чувств.

В глубине души мы все понимаем свою ответственность перед животными и осознаём, что если и есть здесь кто-то абсолютно невинный, то это только они…

Животные — самая беззащитная форма жизни на этой войне. Даже мерзкие мыши, головная боль по обе стороны фронта, сотнями тысяч лезут в окопы и блиндажи, населённые пункты постольку, поскольку разрушена их естественная среда обитания.

Им некуда больше идти.

Мерзкие мыши — тоже жертвы войны.

На СВО практически нет служебных животных.

Во всяком случае, я за всё это время не встречал. Может быть, где-то и есть.

В любом случае, в отличие от войн прошлого, здесь нет или ничтожно мало животных — соратников человека.

Нет лошадей, практически нет служебных собак.

Поэтому все животные здесь — нонкомбатанты.

Мирняк.

И этому мирняку некуда деться.

Хохлы — несентиментальный народ.

Покидая прифронтовой населённый пункт, они зачастую бросают даже домашний скот и птицу, представляющую материальную ценность. Про кошек и собак даже речи нет. Этих они бросают, не задумываясь.

И это, к слову сказать, далеко не главное, за что можно было бы их осудить.

Хохлы — деревенская нация.

Селянам в принципе несвойственны сантименты по отношению к собакам и кошкам. Они воспринимают их сугубо утилитарно, что может быть непонятно и дико для городского жителя.

Но в сельской местности России примерно такое же отношение к домашним животным.

Скот — ценность, домашние животные — расходник.

Но даже ценность бросается здесь, под натиском фронта.

Одно из неизгладимых впечатлений, пережитых мной, — это то, как однажды, дожидаясь рассвета в окопе, в паре километров от села, в котором заведомо не осталось местного населения, я услышал кукареканье петуха.

В селе не было никого, кроме наших военных.

И брошенной птицы.

И петух командовал подъём своим рябым жёнам и будил опустевшее село.

Не знаю, где жил петух и его жёны, но знаю, что, сколько бы они ещё ни жили в этом опустевшем селе, до конца своих дней они ждали и ждали, поворачивая свои головы влево и вправо, когда же появится хозяйка или хозяин и насыпет им зерна.

Главное, что объединяет всех животных на войне, — это страх.

И брошенный скот, и коты, и собаки, и дикий фазан — они все напуганы.

Они все подвержены одинаковому стрессу от вторжения в их мир абсолютно непонятного и необъяснимого,